Донской кадетский корпус. Исход

Фрагменты истории Донского императора Александра III кадетского корпуса

Уход из Новочеркасска на Кубань.
В последние дни декабря 1919 года, накануне Рождества, стало известно, что наш фронт сильно откатился и что Новочеркасску грозит эвакуация. Занятия в корпусе полностью прекратились. Кадеты 1-й сотни были назначены нести постовую службу на перекрестках улиц, особенно на тех, которые прилегали к району корпуса. Их обязанность состояла в проверке документов у прохожих в поздние часы. На 21 декабря была назначена погрузка в поезд кадет младших классов и корпусного имущества из складов. Накануне, когда кадеты возвращались из караула из Хотунка, им еле-еле удалось пробиться сквозь толпу — все дороги были забиты отступавшей, плохо вооруженной пехотой.
21 декабря погрузка не состоялась, а 22-го корпус разделили на две части: мы, малыши, т. е. 3-я и 2-я сотни, частью на подводах, а частью пешком, покинули столицу Области Всевеликого Войска Донского, а 1-ю сотню назначили охранять архивы и склады Войскового Штаба. Этот Штаб, в то время, представлял собой длиннейший обоз, растянувшийся чуть ли не на 10 верст. 22 декабря 1919 года 1-я сотня выстроилась на Соборной площади, перед памятником Ермаку.
Стоял трескучий мороз с сильнейшим ветром. В последний раз, глядя на бронзовую фигуру завоевателя Сибири, дружно пели донцы «Ревела буря, гром гремел .. ». Нет, никому не думалось в тот морозный день, что до самых седин не увидят они больше дорогой им силуэт, вливавший столько гордости в сердце каждого донца.
«Тот, кто поднес когда-то Иоанну На блюде кованом плененную Сибирь ..»
«Правое плечо вперед !.. » Сотня двинулась пешим строем в направлении станицы Ольгинской; только часть пути, около 20-ти верст, удалось проделать на подводах, но от Мокрого Луга до самой Ольгинской шли пешком. А в Ольгинской встретили невеселое Рождество, отпраздновали по голодному, по холодному, и двинулись дальше, на Кубань, в направлении ст. Екатерининской. По дороге едва избежали возможности боя. В одном месте, опасаясь репрессий со стороны большевиков, кубанцы пытались разоружить сотню; в боевом отношении она была довольно сильной — два отделения 7-го и три 6-го классов, в общем человек сто пятьдесят, да еще прекрасная пулеметная команда. Да и какие офицеры командовали сотней, — боевые, решительные: командиром сотни был старый генерал-майор Федор Иванович Леонтьев, офицеры — полк. Леонид Петрович Кутырев и войск. старшины Шерстюков, Наумов и Арт. Федорович Какурин. И вот, когда кубанцы ударили в набат и начали сбегаться с оружием, инициативу сразу же взял в руки энергичный в. ст. Наумов. Кубанцы двинулись вперед, но увидели, что сотня ощетинилась и готова к бою; кубанцам ничего не оставалось, как пойти на переговоры. Выяснилось, что они намерены держать нейтралитет, что боятся репрессий и поэтому просят кадет покинуть их станицу как можно скорее. Эта просьба была исполнена, сотня двинулась дальше на Павловскую, где сосредотачивались тогда донские части. В Павловской кадеты простояли с месяц. В то время пришел приказ Донского Атамана, по которому все семиклассники были откомандированы, вместе со своими офицерами, в Атаманское военное училище. А кадет 6-го класса погрузили в поезд и отправили в Екатеринодар. Там пробыли около двух недель; в эти дни, в одном из Екатеринодарских госпиталей, скончался донской герой, ген. Мамонтов.
Еще по дороге к Екатеринодару среди кадет начал свирепствовать тиф, который косил направо и налево. Переболело около 50%, многих похоронили, в одном Екатеринодаре оставили шесть могил. И вот тут-то до кадет дошли слухи об эвакуации. Тяжело было смириться с мыслью, что придется покинуть Родину. Тяжело было видеть, сколько народу гибнет в неравной борьбе с красными. И не пожелали кадеты уходить отсюда и спасать свою шкуру. Собрали Круг и решили, если только слухи окажутся верными, просить Войскового Атамана, через корпусное начальство, об отмене приказа об эвакуации; просили ген. Леонтьева устроить так, чтобы их отправили на фронт драться с большевиками. Генерал сейчас же довел об этом до сведения Атамана и генерал Богаевский не замедлил приехать к кадетам. Он был очень взволнован и растроган просьбой молодежи. В прочувствованной речи он указал на то, что в мировой истории на 11 лет войны приходится в среднем один год мира и что, следовательно, в будущем кадетам несомненно представится возможность воевать за Родину. Далее он говорил о том, что будущей России понадобятся образованные люди и что он считает своим святым долгом сохранить молодежь и не посылать ее на убой. Атаман не скрывал от кадет тяжелого положения на фронте и поделился с ними всеми сведениями, которыми сам располагал.
Мой однокашник, автор этой части воспоминаний, очень скуп на жалобы. Он добавляет в письме: .. «все тяготы нашего похода я тут, конечно, отбрасываю. Ну, что там говорить: без денег, без походной кухни, не раздеваясь, обмерзшие, голодные, сплошь больные, с натертыми ногами.. Да, трудновато поверить, что все это смогли выдержать! Только, пожалуй, молодость и может это перебороть. А самое ужасное из всего — это ВОШЬ. Она бродила по нас целыми табунами..»
А теперь, оставим кадет 6-го класса в Екатеринодаре, 7-го класса в Атаманском училище и вернемся на некоторое время назад, чтобы, хотя бы вкратце, проследить путь малышей к Новороссийску, где все донцы встретятся вместе и вместе же покинут свою дорогую Родину.
Итак, как было сказано, 2-я и 3-я сотни выступили походным порядком из Новочеркасска. Часть пути между Ростовом и Кущевкой месили грязь, а часть проделали на подводах. Малышам подвезло, в общем начальство о них позаботилось. Но не позаботилась погода. Холода стояли невообразимые, а грязь непролазная. Где-то в пути нас догнал Атаман, обратился с речью, сказал о безвыходном положении отступающих институток. Это касалось смолянок — о Донском Мариинском позаботились. Девочкам приходилось шагать по грязи и наш Атаман просил нас уступить им часть подвод. Уступили и зашагали, вернее пустились вплавь. Кое-где проваливались, те-ряли сапоги — увязала нога и где уж тут ее вытащить с сапогом! Чуть с дороги сошел и все тут — да и видишь ли ее, дорогу-то? Иногда малышам чуть ли не по пояс было! Не помню, сколько прошли тогда, но на каком-то отрезке пути один из малышей, Володя Скопиченко, оступился и угодил в обочину, сначала по колени, а потом по пояс. Перепугался, бедняга, да и было ему не больше одиннадцати, если не десять лет. Сначала улыбался, потом захныкал. За нами шли «старики», кадеты 2-й сотни. Они не только помогли малышу, но и пристыдили и обругали нас как следует, за то, что не догадались его вытащить. Кое кому и по затылку попало.

Новороссийск. Эвакуация, исход из России

В первой половине февраля 1920 г. кадеты 6 класса 1-й сотни прибыли в Новороссийск и, таким образом, соединились с нами, со 2-й и 3-й сотнями. Разместили нас в здании Городской Управы. Мы, малыши, спали в каком-то, похожем на казарму, помещении. Почти все стекла в окнах были выбиты и внутри разгуливал новороссийский норд-ост. А кто его не изведал, тот не изведал ничего! Это милый ветерочек, который, если разозлится, способен согнать с горы в море подводу с лошадью и с возницей вместе. Это «зефир», при дуновении которого на голову могут упасть замерзшие на лету птицы. Одним словом, это вовсе не то, о чем поется: «Ветерочек чуть-чуть дышит ..» Напротив, чуть-чуть дышит здесь каждое живое существо, с норд-остом встретившееся. А если к этому прибавить еще то, что среди нас, тут же, вповалку лежали еще и заболевающие тифом, выздоравливающие от него и те, кто под сомнением, то картина будет довольно ясной. Прибавим еще, для полноты этой картины, что на всю эту казарму печка была одна и что дров там бывало не густо.
Но в тяжелые моменты жизни появляются иногда этакие «шестикрылые серафимы», хоть на миг озаряющие существование. Таким ангелом в нашей новороссийской эпопее, для малышей явился «полковник» Гребенников. Чуть ли не в день похорон нашего любимого директора, генерала Чеботарева, умершего от тифа, в нашем склепе было особенно холодно. Все жались под одеялами и шинелями, согревались кто как мог. К тому же, все были подавлены смертью директора. Это был талантливый педагог, командир и отец — он заменял нам все! Как человек, говоривший на нескольких языках, он особенно был нам нужен в это время, когда приходилось вести переговоры с иностранцами. Первая сотня отдала последний салют из винтовок и мы с ним расстались. Лежали, жевали «шрапнель», старались не унывать, но уж больно прижимал нас холод. Случилось так, что среди малышей почему- то появился кадет 1-й сотни Гребенников. Малыши его любили. Мы сразу толпой окружили его, жалуясь на нестерпимый холод. Долго не раздумывая, Гребенников взял с собой несколько человек из 1-й сотни, достал подводу и отправился на ближайший дровяной склад. А там восседал один из тех «беззаветно преданных службе не вовремя» служак, которые попадались в интендантском ведомстве. Не учитывая момента, они берегли добро и не задумывались, к кому оно попадет. Вот и случалось, что добро доставалось потом красным, а свои ходили разутыми и раздетыми. Я должен оговориться, — Гребенников и вообще выглядел гораздо старше своих лет, а в этот день он был небритым, со внушительной щетиной на подбородке. Это были дни, когда мало у кого из офицеров оставались еще настоящие золотые или серебряные погоны, многие рисовали их на шинелях чернильными карандашами, а некоторые обходились и без этого. Увидев «пожилого» военного, очевидно офицера и с ним взвод с винтовками, интендант сделался мягче обыкновенного. Он конечно, спорил, говорил что-то о ведомости, но тон Гребенникова был безапелляционным: «Запишите все на полковника Гребенникова и все тут!» — небрежно приказал он интенданту, а кадетам дал знак погрузить дрова на подводу. С того дня и до окончания корпуса, иначе как «полковником» никто Гребенникова и не называл. А малыши в тот день, в первый раз, даже несмотря на выбитые стекла, согрелись по-настоящему.
В Новороссийске пришлось пережить военную тревогу. Однажды на город налетели «зеленые»; целью их нападения была, как потом выяснилось, городская тюрьма, где сидели их сотоварищи. Комендант города вынужден был просить помощи у кадет 1-й сотни. Сотня вышла «на линию», многие кадеты еле держались на ногах после тифа, но все же решили лучше идти в бой, чем попасть в руки неприятеля. Все, однако, обошлось благополучно; правда, «зеленым» удалось освободить своих из тюрьмы, но с нашей стороны никаких жертв не было. Часов в восемь утра продрогшие кадеты возвратились к себе. Эвакуация, несмотря на ходившие до тех пор слухи, началась в общем неожиданно. 22 февраля (по ст. ст.) было приказано выстроиться, быть в полной боевой готовности и со всеми вещами. На грузовики были погружены склад, цейхгауз и денежный ящик с нарядом кадет и под командой ген.-майора Леонтьева. Остальные, в пешем строю, должны были двигаться в неизвестном направлении. Выздоравливающие после тифа тоже кое-как плелись вместе со строем. В результате, привели на набережную, где приказано было всем раздеться, оставить свои вещи и идти принимать горячий душ в портовой бане. Этой операцией пришлось заниматься при всем честном народе, которого в тот день на набережной было очень много; все это проделывалось просто на улице. Сразу же после душа было приказано пригонять новое английское обмундирование. Душ оказался чертовски холодным, а погода стояла совсем не теплая и читатель может себе представить, что это была за пригонка обмундирования; надевали что попало и как попало, лишь бы спастись от страшного холода. После этого все должны были пройти английскую медицинскую комиссию. Многие из кадет боялись показать комиссии свои, истощенные голодом и сыпняком физиономии и, надеясь на кадетское братство, просто стояли за углом и комиссии не показывались. Как ни странно, этот номер прошел благополучно. Описывать пристань и погрузку не стану — более опытные перья делали это до меня десятки раз. В общем, столпотворение, рвутся к пароходам, а они по шею в воде, перегружены. Давка, ругань, чьи-то вопли, резкие команды.. Кадетам повезло, все-таки школа; кое кто и на фронте побывал, а иным и носы вытирать надо. О кадетах подумали прежде всего и возьмут на борт без всяких рассуждений. Пароход «Саратов» с утра разводит пары. Наспех прививка против чего-то, пригонка английского обмундирования; ловчилы стараются сохранить кадетские мундиры и не переодеваться. Мелькают желтые краги и френч депутата Государственной Думы Аладьина, которого А. И. Деникин увековечил в «Очерках Русской Смуты» под именем «сэра Аладьина» за его англизированность; вместе они сидели в Быхове, вместе и выбрались. С Аладьиным — английские офицеры, он им что-то объясняет. Англичанин-фотограф выхватывает троих малышей из толпы. Все уже в английском, а этим удалось отделаться, они в мундирах родных корпусов: два оренбуржца- неплюевца и один донец. Щелкает аппарат, уже куда-то тянут, раздается команда. Это генерал Киз, главный представитель Британского Командования на Юге России обходит ряды кадет. А где-то здесь, совсем рядом, идет грызня — с парохода вопят, что там уже вдвое больше, чем полагается, а тут еще столько кадет надо погрузить.

Эвакуация. Пароход «Саратов»

Кадеты по сходням поднимаются на «Саратов». Сбоку стоит наш новый директор, генерал Черячукин, в прошлом начальник штаба при генерале Гилленшмидте, командире 4 кавалерийского корпуса на Юго-Западном фронте. Кадеты грузятся в полном порядке, а вокруг шум и суматоха. Женщины, дети, старики, раненые офицеры на костылях.. Со стороны Геленджика доносится стрельба: «зеленые» — проносится по толпе. А дальше на рейде, английский крейсер наводит орудия в сторону гор. Ухают выстрелы .. На набережной толпы народа, грузятся и на соседние пароходы. Пожилой офицер, нагруженный вещами, быстро крестится и прыгает в воду у самого борта соседнего парохода. Тело сразу скрывается под водой. «Больше не принимают!» — кричит кто-то. Надвигаются сумерки. Вокруг идет разговор о том, что повезут в Крым, а другие уверяют, что на Принцевы острова. Кто-то объясняет, где эти острова и кто их населяет, в общем вдохновенно фантазирует. «Саратов» медленно отшвартовывается.. все дальше уходит в Черное море. Кончается февраль 1920 года.
Передо мной телеграмма. Пожелтевший листок, сохраненный временем и заботливыми женскими руками. Небольшой человеческий документ. Привезла мне его Елизавета Дмитриевна Богаевская, вдова мученически убитого «Донского Баяна и Златоуста» Митрофана Петровича. Это подлинник телеграммы, отправленной в 1915 году командиром полка, полковником Кельчевским, своему сыну-кадету. Позднее генерал Кельчевский станет начальником штаба Донской армии в годы гражданской войны: Этот документ полностью отражает тот дух, в котором все мы, кадеты, воспитывались тогда и, поэтому, я считаю своим долгом поделиться им с читателями:
«Родной мой мальчик, посылаю тебе немецкую защитную каску с убитого немецкого солдата 222 полка. Посылаю также немецкую винтовку. Храни их и помни, что это один из многочисленных трофеев, взятых тем славным и героическим полком, которым командует твой папа. Полк этот заслужил для всей бригады название «Стальная» и получил именную благодарность Верховного Главнокомандующего за геройскую службу, а твой папа представлен к ордену Св. Георгия 4-й степени**. Будь умницей, учись хорошенько и слушайся маму. Твой папа».
Низкий поклон Елизавете Дмитриевне за то, что этим вкладом обогатила нашу кадетскую памятку!
На «Саратове» яблоку негде упасть. Кадеты и беженцы старики, женщины, дети, раненые и больные, заполнили все уголки. Кормят коряво. Галеты червивые. Малыши с завистью поглядывают на «богачей», у которых какими-то судьбами завелись вдруг большие банки австралийских консервов с зайчатиной, хочется есть. Ходят слухи о том, что команда парохода настроена большевистски и будто не желает вести судно в Константинополь. Поговаривают, будто взводу кадет, во главе с энергичным генералом Черячукиным, удалось «переубедить» команду. Новые впечатления, море, многими до-толе невиданное, общее состояние возбужденности и слухи, слухи, слухи .. И вши, вши, вши .. Куда везут? Так говорили же тебе — на Принцевы! А где они, эти твои Принцевы? Толком никто не знает. А в общем — не все ли равно? Ведь на короткое время только, так стоит ли и задумываться? Все равно, домой скоро .. Погоди, погоди, а разве Белая армия не эвакуируется? To-есть в общем, эвакуируется, но .. не вся же. Остались части, которые .. И снова слухи, слухи и слухи. А малышам, пожалуй, раздолье, хотя и голодно малость. Присмотра почти никакого, да и какой тут может быть присмотр? Чуть ли не половина персонала в постели, больны. Кроме того, за каждым не усмотреть. Ведь это только вначале думали, что спать будем по классам, да не вышло. Произошли перемещения. Беженцы почему-то оказались в нашем трюме, а некоторые малыши уже перебрались на палубу и спят в самых невозможных местах, как например, в спасательных шлюпках, откуда их гонят, но они, как ваньки-встаньки, снова оказываются там, как будто ни в чем не бывало. Морская болезнь, в добавление ко всему, уложила многих в постель, так что не до того, чтобы за кем-то еще присматривать — самого наизнанку выворачивает. А на малышей морская болезнь как будто и не действует, им нипочем! Даже, пожалуй, выгоднее выходило: то тут, то там, смотришь, и подкормился. То какую-то даму выматывает: «Ах, возьмите, кадет, не до еды мне, право… Да не стесняйтесь!» А он и не стесняется и уплетает за обе щеки. Или же чиновника гражданского ведомства море донимает и он с умирающим видом предлагает: «Не хотите ли, кадет? Неплохие консервы ..» — «Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!» И кадетику неплохо, и чиновнику лестно, что он в «ваше превосходительство» попал.
По палубе бродят четверо: братья Ляховы, дети Астраханского Атамана, оренбуржец Павлик Крепаков и один донец. И всегда-то они были голодны, никак их не насытишь, а уж теперь и в особенности! Где-то набрели на огромнейшую бочку с капустой. Одного из кадет, самого маленького, спустили за ноги в бочку и он оттуда пригоршнями подавал капусту наверх, не забывая наполнять и свои карманы. Туда же вскоре отправился и «плохо» где-то лежавший сахар, все было тщательно перемешано и съедено. Что же касается вида, в который была приведена одежда, об этом уже не будем говорить! Читатель может спросить — а где же хваленые кадетские дисциплина, устои и пр.? Но не будем забывать, что это 1920 год, полный тифозных вшей, трупов и голода. Это год страшной эвакуации и перед нами изголодавшиеся подростки, многие из них почти дети. Мы уже и думать позабыли о корпусных «дядьках», неделями не имели возможности раздеться, выкупаться, не было ни смены белья, ни простынь, укрывались шинелями и тоненькими одеялами, спали где придется. И в то же время сколько помощи оказывали эти голодные юноши, мальчики, почти что дети, старикам и старухам, ехавшим с ними! То и дело видишь, как заботливо поддерживают под руки какую-нибудь даму или старичка, как ведут в трюм или из трюма, переносят куда-то их вещи, бегают по их просьбе за той тепленькой, всеми цветами радуги переливающейся жидкостью, которая в те дни называлась водой. Сколько раз они уступали больным или просто старым людям свои насиженные, налаженные местечки! И не песня ли кадетская, то грустная, то заливисто-веселая, помогала изгнанникам легче переносить все тяготы пути?
«Поехал казак на чужбину далеясу На добром воне он своем вороном » . . .
Наворачивались слезы, а потом высыхали они и улыбка озаряла лица, когда сапоги только что выздоровевших от сыпняка кадет чеканили по палубе ритм разудалой казачьей пляски :
«Раздужка- казак молодой,
Что не ходишь, что не жалуешь ко мне?»

продолжение. Босфор, Стамбул, Принцевы острова…

Дополнение от директора корпуса.
Черячукин А.В. Сведения О Донской артиллерии и ее чинов за период 1920-1925 год, сообщенные Генерального Штаба генерал-лейтенантом Черячукиным.

«За указанный период сам я в Донской артиллерии не состоял, а был директором Донского кадетского Императора Александра III кадетского корпуса. В моем подчинении как Директора корпуса за это время находились: есаул Долгов (в должности воспитателя) и хорунжий Чеботарев. Есаул Долгов при эвакуации корпуса из Новороссийска 6-7 марта нового стиля 1920 остался в Новороссийске. Хорунжий Г.П. Чеботарев прибыл в Новороссийск 28 февраля 1920 и состоял в должности адъютанта корпуса, давал вместе с сим кадетские уроки английского языка. В середине января 1923 года хорунжий Чеботарев уехал из корпуса (из Египта) в Германию в Политехнический институт в Шарлоттенбурге, где находится и до настоящего времени».
«Бывший директор корпуса, питомец Донского корпуса и Михайловского артиллерийского училища, 6й Лейб-гвардии Донской Его Величества батареи генерал-лейтенант Порфирий Григорьевич Чеботарев скончался от сыпного тифа 11 февраля в Новороссийске. Ужасные условия жизни в Новороссийске в связи с заботами о вверенных ему кадет, скосили его. В тяжелых условиях проводит свои последние дни генерал Чеботарев, 1,5 месячное пребывание с корпусом в Новороссийске сдерживания нашего командования и англичан в вопросе времени и месте эвакуации корпуса, сильно подорвали его нервную систему и физические силы и он не перенес болезни. Мне, как прибывшему в Новороссийск пришлось присутствовать на его похоронах. Похороны оттягивали сколько возможно- поджидали сына покойного и воспитанников VII класса, задержанных на фронте. Уныло и грустно было на душе. Прибывшие кадеты VII класса бодрые духом на фронте были подавлены всей обстановкой жизни и смерти директора. Такое же настроение было и прочих кадет. Как товарищ по корпусу, по училищу и по батарее я пошел отдать последний долг своему другу, нашему артиллеристу. Холодная, бедно украшенная церковь у «Косых казарм» в Новороссийске было местом отпевания генерала Чеботарева. На холодном полу прочно стояли кадеты у более чем скромного гроба. Очевидно некому было позаботится о лучшей организации похорон, положившего душу свою на служение детям*. И в это сквозило охвативших всех в эти тяжелые дни Новороссийского сидения. Отпевание кончилось. Никто из воспитателей не подходит взять гроб – боятся заразы. Пугливо и нерешительно взяли его со мной несколько воспитанников и служителей корпуса. Степенно ..и простил дрожь, запряженных одинокой худой лошаденкой, отвезли его на место последнего успокоения.»

Кладбище в Новороссийске

«Похоронили его на Новороссийском тифозном кладбище на южной стороне Новороссийска. Трудно будет наверное потом найти его могилу среди леса крестов других покойников, одну только заметку могу указать – его могила находится строго в стволе Новороссийского западного мола. Так оставил свою жизнь наш артиллерист донец, 1-м окончивший Михайловское артиллерийское училище и Михайловскую артиллерийскую академию.» смотри план- схема ниже.

Судьбы офицеров-воспитателей
Из других артиллеристов за период 1920-1925 встречал полковника Николая Вас. Долгова. Полковник Долгов был в Египте откуда уехал в Грецию к конце 1922 года.
Полковник Александр Михайлович Еманов был воспитателем в донском пансионе, приданном на время эвакуации к Донскому корпусу, а по закрытии пансиона, воспитателем в Донском корпусе, с которым и приехал в Болгарию в Варну. По расформировании корпуса остался в Болгарии, у Варны в деревне Галыты, где находится и теперь.
Есаул Карташев был воспитателем в пансионате, а затем занимал эту должность в корпусе до июня месяца 1923 г. В июне уехал в Абиссинию.
Генерал-майор Свечников (Иван Александрович)- после увольнения из донской артиллерии в отставку с отрешением от должности начальника донского пансионата в начале 1923 года уехал из Египта в Абиссинию, где находится но сих пор»
(Архив Донских артиллеристов. Париж, Франция).

* В эмиграции поминали его на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.
** На полях сражений Первой Мировой войны.
Архивы русской эмиграции и РОВС в Париже. Публикуется впервые.

Путеводитель Стамбул - Константинополь. Коллекция автора

Стамбул — Константинополь. Коллекция авторов