Донской Императора Александра III кадетский корпус

Дополнительные материалы по истории Донского кадетского корпуса во время гражданской войны в России и в эмиграции. Объединение бывших выпускников корпуса во Франции (Париж).

Донской кадетский корпус. Краткая хронология событий

19 декабря 1919 г. наступление красных на Новочеркасск и 22 декабря Донской кадетский корпус во главе с директором генералом Чеботаревым походным порядком выдвигается на юг, в Новороссийск, куда прибывает в первой половине февраля
22 февраля (с.с.) 1920 г. из Новороссийска корпус был эвакуирован англичанами в Египет (окрестности город Исмаилии)- где были до 1922г. Кадеты младших классов – в Буюк-Дере (Константинополь), старшие –в Болгарию.

Весной 1920 г. в Новороссийске были оставлены больные тифом кадеты ДК, по выздоровлении инспектором классов Донского КК ген. Рыковским (и отставших) перевезены в Крым (сначала в Симферополь, потом в Евпаторию), получили наименование «Евпаторийское отделение» корпуса.
Апрель 1920 г., Евпатория. Отделение сделалось основой Второго Донского корпуса (при наличии в Египте старого корпуса). Директор – ген. Рыковский. Наладились занятия.
Одновременно Приказами Атаманов Донского, Кубанского и Терского войска казачью молодежь из армии направлялась в этот корпус.
Ноябрь 1920. Крым. Эвакуация- корпус вывезен в Константинополь на пароходе «Добыча», рейд на Босфоре. После ряда перемещений кадеты и персонал погружены на пароход «Владимир», где уже размещался Крымский КК.
8 декабря 1920 оба корпуса высажены в бухте Катар («Бакар»), Югославия.
2-й Донской КК переведен в лагерь Стрнище, где разместился и Крымский КК.
16 декабря 1920 г. окончательное утверждение названия «2-го Донского кадет. корпуса» Приказом Атамана ВВД.

Перед переездом в Билече назначен новый директор – генерал-майор Бабкин, но недолго. Далее назначен генерал-майор Перрет Е.В. (бывший инспектор классов, оставался до конца)
Год спустя Донской КК переведен в г. Билече, на границе Герцоговины и Черногории, где оставался до сентября 1926 г.
Сентябрь 1926 – перевод корпуса в Горажд, Босния (оставался до конца)

Расформирование Донского Кадетского Корпуса англичанами в Египте.
25 сентября 1922 г. Приказом Донского Атамана корпус в Югославии переименован в «Донской Императора Александра III кадетский корпус». Расформирование в Египте Донского корпуса и присвоение прежних погон с трафаретами Августейшего Шефа.
Корпус состоял из 3-х сотен с добавлением младшего и старшего подготовительных классов.
С 1922 добавлен 8 класс с выдачей аттестатов зрелости (так называемая. «большая матура»).

1 сентября 1929 г. Так как Русский кадетский корпус получил наименование «Первый Русский», то Донской корпус стал именоваться «2-й Русский Донской Императора Александра III кадетский корпус».
Учебный Совет Державной Комиссии переименовал корпус (после разделения) в 2-й Русский Донской* Императора Александра III кадетский корпус (Приказ Зав. Учебными Заведениями от 20 авг.уста 1929 N 59947 и от 1 августа 1929 N 58988)

Август 1933, Горажде. Закрытие корпуса, кадеты и персонал переведены в Белую Церковь, в Первый Русский кадетский корпус.
С этого момента в Югославии оставался только один корпус с окончательным наименованием «Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус».

Объединение бывших кадет Донского Императора Александра III кадетского корпуса.

В эмиграции, в Париже, создано объединение бывших выпускников. Почетным председателем избран генерал-лейтенант А.В. Черячукин, председателем — кадет Бурыкин Борис (числится на 1936 год, окончил корпус в Египте)

Музей «Родной корпус» (Париж).

Экспонаты, связанный с Донским кадетским корпусом.

Документы

  • Черячукин А.В. «Сведения о донской артиллерии и ее чинах за период 1920-1925». Описание похорон и места захоронения директора Донского кадетского корпуса генерала Чеботарева в Новороссийске (1920 г.)

Воспоминания

  • Н. Воробьев. Уход корпуса из Новочеркасска (декабрь 1919). Новороссийск. Эвакуация (февраль 1920), пароход «Саратов», В пути — Босфор, Стамбул, Принцевы острова.
  • — Египет. Лагерь Сиди-Бишр и Тель-Эль-Кебир, экскурсии в Каир. Кадетский корпус в лагере Иcмаилия, Египет. Спорт, отдых, учеба. Потери.
  • На даче посла. Донские кадеты в английской школе в Бююк-Дере (1922 год)
  • М.Н. Залесский. 2-й Донской кадетский корпус. Крым, Евпатория, Константинополь, Бакар, Стрнище
  • Об юбилейном значке к 50-летию корпуса, выпущенном в Париже в 1933

Униформа, знаки различия, регалии, награды и знаки

Об юбилейном значке к 50-летию корпуса, выпущенном в Париже в 1933
Переписка полковника Б.Д. Приходкина по поводу приобретения юбилейного значка, выпущенного в Париже (Франция) к 50-летию основания Донского кадетского Императора Александра III корпуса.

Музей «Родного Корпуса» входящий 21 марта 1934 Дело 25
14 мая 1934 Белая Церковь
Милостивый Государь!
В N 3249 газеты Возрождения была заметка об устройстве в Париже кадетского музея, который в тоже время будет служить органом связи между отдельными организациями кадет за рубежом. Ввиду этого я позволяю себе обратиться к Вам по следующему вопросу. Осенью 1933 года в газете «Возрождение» от имени Объединения Донских кадет, было объявление о том, что в память исполняющегося 50-летия со дня основания Донского Императора Александра III кадетского корпуса изготавливается юбилейный значок (стоимостью 15 франков) и что бывшие кадеты и служащие корпуса, желающие получить значок, приглашаются заявить о своем желании по указанному в объявлении адресу. Руководствуясь этим, воспитатель Донского кадетского корпуса в Югославии полковник Я.Н. Рещиков, по просьбе сослуживцев обратился по данному адресу с запросом о возможности условии получения означенного значка служащими корпуса в Югославии и способ денежного расчета за него. Ответа на свой запрос полковник Рещиков не получил. Также остался без ответа и вторичный его запрос, обращенный уже в 1934 г. к другому представителю объединения донских кадет, названному в газете Возрождение в то время. Не имея, таким образом иного источника для осведомления по интересующему нас вопросу я и решаюсь прибегнуть к Вашему посредничеству с просьбою информировать нас о том:
1. есть ли возможность получить значок в настоящее время; если есть то
2. утвержден ли значок Донским Атаманом
3. с какими формальностями связано получение значка
4. как практически возможно было бы осуществить заказ и пересылку значка в Югославию и производство денежного расчета за него. В частности, возможно ли переслать значок с каким либо лицом, едущим в Югославию или через Российскую Делегацию, во избежание уплатить  пошлины при пересылке по почте, возможно ли уплату стоимости значка произвести здесь в Югославии какому либо лицу или учреждению имеющему счет с объединением Донских кадет, ибо пересылка денег из Югославии за границу возможна лишь с разрешения Министерства Финансов, получение такового разрешения связано с расходами, составляющими стоимость самого значка. Так как служащие корпуса в настоящее время расселились по разным местам, то возбуждаемый вопрос касается лишь 2-х значков, именно для воспитателя полк Рещикова и меня, бывшего секретаря корпуса. К глубокому сожалению, Донской кадетский корпус закрыт осенью 1933 г., но память о службе в корпусе хотелось бы сохранить в виде знака с инициалами корпуса и его Августейшего основателя. Для ответа, которым чрезвычайно обяжете, прилагается почтовый купон.
Адрес: Петр Мезенцев, Бела Церковь, Югославия.
Источник: 1) Рукописное письмо 2) копия (машинопись), Архивы русской эмиграции во Франции, Париж. Союз Российских кадетских корпусов. Публикуется впервые.
*согласно послужного списка офицера воспитателя Чудинова (архивы РОВС, эмиграции и казаков в Париже)

Донской кадетский корпус. Исход в воспоминаниях

Уход из Новочеркасска на Кубань.
В последние дни декабря 1919 года, накануне Рождества, стало известно, что наш фронт сильно откатился и что Новочеркасску грозит эвакуация. Занятия в корпусе полностью прекратились. Кадеты 1-й сотни были назначены нести постовую службу на перекрестках улиц, особенно на тех, которые прилегали к району корпуса. Их обязанность состояла в проверке документов у прохожих в поздние часы. На 21 декабря была назначена погрузка в поезд кадет младших классов и корпусного имущества из складов. Накануне, когда кадеты возвращались из караула из Хотунка, им еле-еле удалось пробиться сквозь толпу — все дороги были забиты отступавшей, плохо вооруженной пехотой.
21 декабря погрузка не состоялась, а 22-го корпус разделили на две части: мы, малыши, т. е. 3-я и 2-я сотни, частью на подводах, а частью пешком, покинули столицу Области Всевеликого Войска Донского, а 1-ю сотню назначили охранять архивы и склады Войскового Штаба. Этот Штаб, в то время, представлял собой длиннейший обоз, растянувшийся чуть ли не на 10 верст. 22 декабря 1919 года 1-я сотня выстроилась на Соборной площади, перед памятником Ермаку.
Стоял трескучий мороз с сильнейшим ветром. В последний раз, глядя на бронзовую фигуру завоевателя Сибири, дружно пели донцы «Ревела буря, гром гремел .. ». Нет, никому не думалось в тот морозный день, что до самых седин не увидят они больше дорогой им силуэт, вливавший столько гордости в сердце каждого донца.
«Тот, кто поднес когда-то Иоанну На блюде кованом плененную Сибирь ..»
«Правое плечо вперед !.. » Сотня двинулась пешим строем в направлении станицы Ольгинской; только часть пути, около 20-ти верст, удалось проделать на подводах, но от Мокрого Луга до самой Ольгинской шли пешком. А в Ольгинской встретили невеселое Рождество, отпраздновали по голодному, по холодному, и двинулись дальше, на Кубань, в направлении ст. Екатерининской. По дороге едва избежали возможности боя. В одном месте, опасаясь репрессий со стороны большевиков, кубанцы пытались разоружить сотню; в боевом отношении она была довольно сильной — два отделения 7-го и три 6-го классов, в общем человек сто пятьдесят, да еще прекрасная пулеметная команда. Да и какие офицеры командовали сотней, — боевые, решительные: командиром сотни был старый генерал-майор Федор Иванович Леонтьев, офицеры — полк. Леонид Петрович Кутырев и войск. старшины Шерстюков, Наумов и Арт. Федорович Какурин. И вот, когда кубанцы ударили в набат и начали сбегаться с оружием, инициативу сразу же взял в руки энергичный в. ст. Наумов. Кубанцы двинулись вперед, но увидели, что сотня ощетинилась и готова к бою; кубанцам ничего не оставалось, как пойти на переговоры. Выяснилось, что они намерены держать нейтралитет, что боятся репрессий и поэтому просят кадет покинуть их станицу как можно скорее. Эта просьба была исполнена, сотня двинулась дальше на Павловскую, где сосредотачивались тогда донские части. В Павловской кадеты простояли с месяц. В то время пришел приказ Донского Атамана, по которому все семиклассники были откомандированы, вместе со своими офицерами, в Атаманское военное училище. А кадет 6-го класса погрузили в поезд и отправили в Екатеринодар. Там пробыли около двух недель; в эти дни, в одном из Екатеринодарских госпиталей, скончался донской герой, ген. Мамонтов.
Еще по дороге к Екатеринодару среди кадет начал свирепствовать тиф, который косил направо и налево. Переболело около 50%, многих похоронили, в одном Екатеринодаре оставили шесть могил. И вот тут-то до кадет дошли слухи об эвакуации. Тяжело было смириться с мыслью, что придется покинуть Родину. Тяжело было видеть, сколько народу гибнет в неравной борьбе с красными. И не пожелали кадеты уходить отсюда и спасать свою шкуру. Собрали Круг и решили, если только слухи окажутся верными, просить Войскового Атамана, через корпусное начальство, об отмене приказа об эвакуации; просили ген. Леонтьева устроить так, чтобы их отправили на фронт драться с большевиками. Генерал сейчас же довел об этом до сведения Атамана и генерал Богаевский не замедлил приехать к кадетам. Он был очень взволнован и растроган просьбой молодежи. В прочувствованной речи он указал на то, что в мировой истории на 11 лет войны приходится в среднем один год мира и что, следовательно, в будущем кадетам несомненно представится возможность воевать за Родину. Далее он говорил о том, что будущей России понадобятся образованные люди и что он считает своим святым долгом сохранить молодежь и не посылать ее на убой. Атаман не скрывал от кадет тяжелого положения на фронте и поделился с ними всеми сведениями, которыми сам располагал.
Мой однокашник, автор этой части воспоминаний, очень скуп на жалобы. Он добавляет в письме: .. «все тяготы нашего похода я тут, конечно, отбрасываю. Ну, что там говорить: без денег, без походной кухни, не раздеваясь, обмерзшие, голодные, сплошь больные, с натертыми ногами.. Да, трудновато поверить, что все это смогли выдержать! Только, пожалуй, молодость и может это перебороть. А самое ужасное из всего — это ВОШЬ. Она бродила по нас целыми табунами..»
А теперь, оставим кадет 6-го класса в Екатеринодаре, 7-го класса в Атаманском училище и вернемся на некоторое время назад, чтобы, хотя бы вкратце, проследить путь малышей к Новороссийску, где все донцы встретятся вместе и вместе же покинут свою дорогую Родину.
Итак, как было сказано, 2-я и 3-я сотни выступили походным порядком из Новочеркасска. Часть пути между Ростовом и Кущевкой месили грязь, а часть проделали на подводах. Малышам подвезло, в общем начальство о них позаботилось. Но не позаботилась погода. Холода стояли невообразимые, а грязь непролазная. Где-то в пути нас догнал Атаман, обратился с речью, сказал о безвыходном положении отступающих институток. Это касалось смолянок — о Донском Мариинском позаботились. Девочкам приходилось шагать по грязи и наш Атаман просил нас уступить им часть подвод. Уступили и зашагали, вернее пустились вплавь. Кое-где проваливались, те-ряли сапоги — увязала нога и где уж тут ее вытащить с сапогом! Чуть с дороги сошел и все тут — да и видишь ли ее, дорогу-то? Иногда малышам чуть ли не по пояс было! Не помню, сколько прошли тогда, но на каком-то отрезке пути один из малышей, Володя Скопиченко, оступился и угодил в обочину, сначала по колени, а потом по пояс. Перепугался, бедняга, да и было ему не больше одиннадцати, если не десять лет. Сначала улыбался, потом захныкал. За нами шли «старики», кадеты 2-й сотни. Они не только помогли малышу, но и пристыдили и обругали нас как следует, за то, что не догадались его вытащить. Кое кому и по затылку попало.

Новороссийск. Эвакуация, исход из России

В первой половине февраля 1920 г. кадеты 6 класса 1-й сотни прибыли в Новороссийск и, таким образом, соединились с нами, со 2-й и 3-й сотнями. Разместили нас в здании Городской Управы. Мы, малыши, спали в каком-то, похожем на казарму, помещении. Почти все стекла в окнах были выбиты и внутри разгуливал новороссийский норд-ост. А кто его не изведал, тот не изведал ничего! Это милый ветерочек, который, если разозлится, способен согнать с горы в море подводу с лошадью и с возницей вместе. Это «зефир», при дуновении которого на голову могут упасть замерзшие на лету птицы. Одним словом, это вовсе не то, о чем поется: «Ветерочек чуть-чуть дышит ..» Напротив, чуть-чуть дышит здесь каждое живое существо, с норд-остом встретившееся. А если к этому прибавить еще то, что среди нас, тут же, вповалку лежали еще и заболевающие тифом, выздоравливающие от него и те, кто под сомнением, то картина будет довольно ясной. Прибавим еще, для полноты этой картины, что на всю эту казарму печка была одна и что дров там бывало не густо.
Но в тяжелые моменты жизни появляются иногда этакие «шестикрылые серафимы», хоть на миг озаряющие существование. Таким ангелом в нашей новороссийской эпопее, для малышей явился «полковник» Гребенников. Чуть ли не в день похорон нашего любимого директора, генерала Чеботарева, умершего от тифа, в нашем склепе было особенно холодно. Все жались под одеялами и шинелями, согревались кто как мог. К тому же, все были подавлены смертью директора. Это был талантливый педагог, командир и отец — он заменял нам все! Как человек, говоривший на нескольких языках, он особенно был нам нужен в это время, когда приходилось вести переговоры с иностранцами. Первая сотня отдала последний салют из винтовок и мы с ним расстались. Лежали, жевали «шрапнель», старались не унывать, но уж больно прижимал нас холод. Случилось так, что среди малышей почему- то появился кадет 1-й сотни Гребенников. Малыши его любили. Мы сразу толпой окружили его, жалуясь на нестерпимый холод. Долго не раздумывая, Гребенников взял с собой несколько человек из 1-й сотни, достал подводу и отправился на ближайший дровяной склад. А там восседал один из тех «беззаветно преданных службе не вовремя» служак, которые попадались в интендантском ведомстве. Не учитывая момента, они берегли добро и не задумывались, к кому оно попадет. Вот и случалось, что добро доставалось потом красным, а свои ходили разутыми и раздетыми. Я должен оговориться, — Гребенников и вообще выглядел гораздо старше своих лет, а в этот день он был небритым, со внушительной щетиной на подбородке. Это были дни, когда мало у кого из офицеров оставались еще настоящие золотые или серебряные погоны, многие рисовали их на шинелях чернильными карандашами, а некоторые обходились и без этого. Увидев «пожилого» военного, очевидно офицера и с ним взвод с винтовками, интендант сделался мягче обыкновенного. Он конечно, спорил, говорил что-то о ведомости, но тон Гребенникова был безапелляционным: «Запишите все на полковника Гребенникова и все тут!» — небрежно приказал он интенданту, а кадетам дал знак погрузить дрова на подводу. С того дня и до окончания корпуса, иначе как «полковником» никто Гребенникова и не называл. А малыши в тот день, в первый раз, даже несмотря на выбитые стекла, согрелись по-настоящему.
В Новороссийске пришлось пережить военную тревогу. Однажды на город налетели «зеленые»; целью их нападения была, как потом выяснилось, городская тюрьма, где сидели их сотоварищи. Комендант города вынужден был просить помощи у кадет 1-й сотни. Сотня вышла «на линию», многие кадеты еле держались на ногах после тифа, но все же решили лучше идти в бой, чем попасть в руки неприятеля. Все, однако, обошлось благополучно; правда, «зеленым» удалось освободить своих из тюрьмы, но с нашей стороны никаких жертв не было. Часов в восемь утра продрогшие кадеты возвратились к себе. Эвакуация, несмотря на ходившие до тех пор слухи, началась в общем неожиданно. 22 февраля (по ст. ст.) было приказано выстроиться, быть в полной боевой готовности и со всеми вещами. На грузовики были погружены склад, цейхгауз и денежный ящик с нарядом кадет и под командой ген.-майора Леонтьева. Остальные, в пешем строю, должны были двигаться в неизвестном направлении. Выздоравливающие после тифа тоже кое-как плелись вместе со строем. В результате, привели на набережную, где приказано было всем раздеться, оставить свои вещи и идти принимать горячий душ в портовой бане. Этой операцией пришлось заниматься при всем честном народе, которого в тот день на набережной было очень много; все это проделывалось просто на улице. Сразу же после душа было приказано пригонять новое английское обмундирование. Душ оказался чертовски холодным, а погода стояла совсем не теплая и читатель может себе представить, что это была за пригонка обмундирования; надевали что попало и как попало, лишь бы спастись от страшного холода. После этого все должны были пройти английскую медицинскую комиссию. Многие из кадет боялись показать комиссии свои, истощенные голодом и сыпняком физиономии и, надеясь на кадетское братство, просто стояли за углом и комиссии не показывались. Как ни странно, этот номер прошел благополучно. Описывать пристань и погрузку не стану — более опытные перья делали это до меня десятки раз. В общем, столпотворение, рвутся к пароходам, а они по шею в воде, перегружены. Давка, ругань, чьи-то вопли, резкие команды.. Кадетам повезло, все-таки школа; кое кто и на фронте побывал, а иным и носы вытирать надо. О кадетах подумали прежде всего и возьмут на борт без всяких рассуждений. Пароход «Саратов» с утра разводит пары. Наспех прививка против чего-то, пригонка английского обмундирования; ловчилы стараются сохранить кадетские мундиры и не переодеваться. Мелькают желтые краги и френч депутата Государственной Думы Аладьина, которого А. И. Деникин увековечил в «Очерках Русской Смуты» под именем «сэра Аладьина» за его англизированность; вместе они сидели в Быхове, вместе и выбрались. С Аладьиным — английские офицеры, он им что-то объясняет. Англичанин-фотограф выхватывает троих малышей из толпы. Все уже в английском, а этим удалось отделаться, они в мундирах родных корпусов: два оренбуржца- неплюевца и один донец. Щелкает аппарат, уже куда-то тянут, раздается команда. Это генерал Киз, главный представитель Британского Командования на Юге России обходит ряды кадет. А где-то здесь, совсем рядом, идет грызня — с парохода вопят, что там уже вдвое больше, чем полагается, а тут еще столько кадет надо погрузить.

Эвакуация. Пароход «Саратов»

Кадеты по сходням поднимаются на «Саратов». Сбоку стоит наш новый директор, генерал Черячукин, в прошлом начальник штаба при генерале Гилленшмидте, командире 4 кавалерийского корпуса на Юго-Западном фронте. Кадеты грузятся в полном порядке, а вокруг шум и суматоха. Женщины, дети, старики, раненые офицеры на костылях.. Со стороны Геленджика доносится стрельба: «зеленые» — проносится по толпе. А дальше на рейде, английский крейсер наводит орудия в сторону гор. Ухают выстрелы .. На набережной толпы народа, грузятся и на соседние пароходы. Пожилой офицер, нагруженный вещами, быстро крестится и прыгает в воду у самого борта соседнего парохода. Тело сразу скрывается под водой. «Больше не принимают!» — кричит кто-то. Надвигаются сумерки. Вокруг идет разговор о том, что повезут в Крым, а другие уверяют, что на Принцевы острова. Кто-то объясняет, где эти острова и кто их населяет, в общем вдохновенно фантазирует. «Саратов» медленно отшвартовывается.. все дальше уходит в Черное море. Кончается февраль 1920 года.
Передо мной телеграмма. Пожелтевший листок, сохраненный временем и заботливыми женскими руками. Небольшой человеческий документ. Привезла мне его Елизавета Дмитриевна Богаевская, вдова мученически убитого «Донского Баяна и Златоуста» Митрофана Петровича. Это подлинник телеграммы, отправленной в 1915 году командиром полка, полковником Кельчевским, своему сыну-кадету. Позднее генерал Кельчевский станет начальником штаба Донской армии в годы гражданской войны: Этот документ полностью отражает тот дух, в котором все мы, кадеты, воспитывались тогда и, поэтому, я считаю своим долгом поделиться им с читателями:
«Родной мой мальчик, посылаю тебе немецкую защитную каску с убитого немецкого солдата 222 полка. Посылаю также немецкую винтовку. Храни их и помни, что это один из многочисленных трофеев, взятых тем славным и героическим полком, которым командует твой папа. Полк этот заслужил для всей бригады название «Стальная» и получил именную благодарность Верховного Главнокомандующего за геройскую службу, а твой папа представлен к ордену Св. Георгия 4-й степени**. Будь умницей, учись хорошенько и слушайся маму. Твой папа».
Низкий поклон Елизавете Дмитриевне за то, что этим вкладом обогатила нашу кадетскую памятку!
На «Саратове» яблоку негде упасть. Кадеты и беженцы старики, женщины, дети, раненые и больные, заполнили все уголки. Кормят коряво. Галеты червивые. Малыши с завистью поглядывают на «богачей», у которых какими-то судьбами завелись вдруг большие банки австралийских консервов с зайчатиной, хочется есть. Ходят слухи о том, что команда парохода настроена большевистски и будто не желает вести судно в Константинополь. Поговаривают, будто взводу кадет, во главе с энергичным генералом Черячукиным, удалось «переубедить» команду. Новые впечатления, море, многими до-толе невиданное, общее состояние возбужденности и слухи, слухи, слухи .. И вши, вши, вши .. Куда везут? Так говорили же тебе — на Принцевы! А где они, эти твои Принцевы? Толком никто не знает. А в общем — не все ли равно? Ведь на короткое время только, так стоит ли и задумываться? Все равно, домой скоро .. Погоди, погоди, а разве Белая армия не эвакуируется? To-есть в общем, эвакуируется, но .. не вся же. Остались части, которые .. И снова слухи, слухи и слухи. А малышам, пожалуй, раздолье, хотя и голодно малость. Присмотра почти никакого, да и какой тут может быть присмотр? Чуть ли не половина персонала в постели, больны. Кроме того, за каждым не усмотреть. Ведь это только вначале думали, что спать будем по классам, да не вышло. Произошли перемещения. Беженцы почему-то оказались в нашем трюме, а некоторые малыши уже перебрались на палубу и спят в самых невозможных местах, как например, в спасательных шлюпках, откуда их гонят, но они, как ваньки-встаньки, снова оказываются там, как будто ни в чем не бывало. Морская болезнь, в добавление ко всему, уложила многих в постель, так что не до того, чтобы за кем-то еще присматривать — самого наизнанку выворачивает. А на малышей морская болезнь как будто и не действует, им нипочем! Даже, пожалуй, выгоднее выходило: то тут, то там, смотришь, и подкормился. То какую-то даму выматывает: «Ах, возьмите, кадет, не до еды мне, право… Да не стесняйтесь!» А он и не стесняется и уплетает за обе щеки. Или же чиновника гражданского ведомства море донимает и он с умирающим видом предлагает: «Не хотите ли, кадет? Неплохие консервы ..» — «Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!» И кадетику неплохо, и чиновнику лестно, что он в «ваше превосходительство» попал.
По палубе бродят четверо: братья Ляховы, дети Астраханского Атамана, оренбуржец Павлик Крепаков и один донец. И всегда-то они были голодны, никак их не насытишь, а уж теперь и в особенности! Где-то набрели на огромнейшую бочку с капустой. Одного из кадет, самого маленького, спустили за ноги в бочку и он оттуда пригоршнями подавал капусту наверх, не забывая наполнять и свои карманы. Туда же вскоре отправился и «плохо» где-то лежавший сахар, все было тщательно перемешано и съедено. Что же касается вида, в который была приведена одежда, об этом уже не будем говорить! Читатель может спросить — а где же хваленые кадетские дисциплина, устои и пр.? Но не будем забывать, что это 1920 год, полный тифозных вшей, трупов и голода. Это год страшной эвакуации и перед нами изголодавшиеся подростки, многие из них почти дети. Мы уже и думать позабыли о корпусных «дядьках», неделями не имели возможности раздеться, выкупаться, не было ни смены белья, ни простынь, укрывались шинелями и тоненькими одеялами, спали где придется. И в то же время сколько помощи оказывали эти голодные юноши, мальчики, почти что дети, старикам и старухам, ехавшим с ними! То и дело видишь, как заботливо поддерживают под руки какую-нибудь даму или старичка, как ведут в трюм или из трюма, переносят куда-то их вещи, бегают по их просьбе за той тепленькой, всеми цветами радуги переливающейся жидкостью, которая в те дни называлась водой. Сколько раз они уступали больным или просто старым людям свои насиженные, налаженные местечки! И не песня ли кадетская, то грустная, то заливисто-веселая, помогала изгнанникам легче переносить все тяготы пути?
«Поехал казак на чужбину далеясу На добром воне он своем вороном » . . .
Наворачивались слезы, а потом высыхали они и улыбка озаряла лица, когда сапоги только что выздоровевших от сыпняка кадет чеканили по палубе ритм разудалой казачьей пляски :
«Раздужка- казак молодой,
Что не ходишь, что не жалуешь ко мне?»

продолжение (Босфор, Стамбул, Принцевы острова…)

Дополнение от директора корпуса.
Черячукин А.В. Сведения О Донской артиллерии и ее чинов за период 1920-1925 год, сообщенные Генерального Штаба генерал-лейтенантом Черячукиным.

«За указанный период сам я в Донской артиллерии не состоял, а был директором Донского кадетского Императора Александра III кадетского корпуса. В моем подчинении как Директора корпуса за это время находились: есаул Долгов (в должности воспитателя) и хорунжий Чеботарев. Есаул Долгов при эвакуации корпуса из Новороссийска 6-7 марта нового стиля 1920 остался в Новороссийске. Хорунжий Г.П. Чеботарев прибыл в Новороссийск 28 февраля 1920 и состоял в должности адъютанта корпуса, давал вместе с сим кадетские уроки английского языка. В середине января 1923 года хорунжий Чеботарев уехал из корпуса (из Египта) в Германию в Политехнический институт в Шарлоттенбурге, где находится и до настоящего времени».
«Бывший директор корпуса, питомец Донского корпуса и Михайловского артиллерийского училища, 6й Лейб-гвардии Донской Его Величества батареи генерал-лейтенант Порфирий Григорьевич Чеботарев скончался от сыпного тифа 11 февраля в Новороссийске. Ужасные условия жизни в Новороссийске в связи с заботами о вверенных ему кадет, скосили его. В тяжелых условиях проводит свои последние дни генерал Чеботарев, 1,5 месячное пребывание с корпусом в Новороссийске сдерживания нашего командования и англичан в вопросе времени и месте эвакуации корпуса, сильно подорвали его нервную систему и физические силы и он не перенес болезни. Мне, как прибывшему в Новороссийск пришлось присутствовать на его похоронах. Похороны оттягивали сколько возможно- поджидали сына покойного и воспитанников VII класса, задержанных на фронте. Уныло и грустно было на душе. Прибывшие кадеты VII класса бодрые духом на фронте были подавлены всей обстановкой жизни и смерти директора. Такое же настроение было и прочих кадет. Как товарищ по корпусу, по училищу и по батарее я пошел отдать последний долг своему другу, нашему артиллеристу. Холодная, бедно украшенная церковь у «Косых казарм» в Новороссийске было местом отпевания генерала Чеботарева. На холодном полу прочно стояли кадеты у более чем скромного гроба. Очевидно некому было позаботится о лучшей организации похорон, положившего душу свою на служение детям*. И в это сквозило охвативших всех в эти тяжелые дни Новороссийского сидения. Отпевание кончилось. Никто из воспитателей не подходит взять гроб – боятся заразы. Пугливо и нерешительно взяли его со мной несколько воспитанников и служителей корпуса. Степенно ..и простил дрожь, запряженных одинокой худой лошаденкой, отвезли его на место последнего успокоения.»

Кладбище в Новороссийске

«Похоронили его на Новороссийском тифозном кладбище на южной стороне Новороссийска. Трудно будет наверное потом найти его могилу среди леса крестов других покойников, одну только заметку могу указать – его могила находится строго в стволе Новороссийского западного мола. Так оставил свою жизнь наш артиллерист донец, 1-м окончивший Михайловское артиллерийское училище и Михайловскую артиллерийскую академию.» смотри план- схема ниже.

Судьбы офицеров-воспитателей
Из других артиллеристов за период 1920-1925 встречал полковника Николая Вас. Долгова. Полковник Долгов был в Египте откуда уехал в Грецию к конце 1922 года.
Полковник Александр Михайлович Еманов был воспитателем в донском пансионе, приданном на время эвакуации к Донскому корпусу, а по закрытии пансиона, воспитателем в Донском корпусе, с которым и приехал в Болгарию в Варну. По расформировании корпуса остался в Болгарии, у Варны в деревне Галыты, где находится и теперь.
Есаул Карташев был воспитателем в пансионате, а затем занимал эту должность в корпусе до июня месяца 1923 г. В июне уехал в Абиссинию.
Генерал-майор Свечников (Иван Александрович)- после увольнения из донской артиллерии в отставку с отрешением от должности начальника донского пансионата в начале 1923 года уехал из Египта в Абиссинию, где находится но сих пор»
(Архив Донских артиллеристов. Париж, Франция).

* В эмиграции поминали его на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.
** На полях сражений Первой Мировой войны.
Архивы русской эмиграции и РОВС в Париже. Публикуется впервые.

Путеводитель Стамбул - Константинополь. Коллекция автора

Стамбул — Константинополь. Коллекция авторов

Донской кадетский корпус — Крым, Константинополь и СХС

Краткая история 2-го Донского кадетского корпуса.
Из предыдущего изложения уже известно, что многие кадеты не смогли выехать на «Саратове» — тифозная вошь уложила многих в новороссийские госпиталя. Были среди них и чины персонала корпуса. Оказался в числе больных и ген.-майор Иван Иванович Рыковский. Это был на редкость добрый человек, горячо любивший кадет и любимый ими. Оправившись от сыпняка, он собрал полтора десятка выздоравливающих кадет и полубольных преподавателей и воспитателей, и собранная им группа, с благословения Донского Атамана ген. Богаевского, была названа 2-м Донским кадетским корпусом. Следует признать замысел о создании 2-го корпуса поистине блестящим — в персональном порядке ни кадеты, ни чины персонала не выбрались бы из Новороссийска, а таким образом, как «корпус» они были перевезены в Крым. В Крыму Второй Донской, в составе 15 кадет и около 20 человек персонала, был помещен в одном доме на Суворовской улице (в так называемом «Новом Городе») в г. Симферополе. В качестве военно-учебного заведения, корпус получал из Донского казначейства денежные средства, а персонал — жалованье, соответствующее его чинам и положению. Когда летом 1920 года все Донские тыловые организации, как например, интендантство, лазареты, швальни и прочие, были сосредоточены в г. Евпатории, туда же был переведен и корпус. Разместился корпус на 5-ой Продольной улице в вилле знаменитого сахарозаводчика Терещенко. Вилла представляла собой роскошный трехэтажный особняк с флигелями и полузанесенным песком садом с фонтанами. Все это пустовало.
Летом 1920 года генерал Врангель издал приказ об отчислении из рядов Русской армии всех несовершеннолетних, не кончивших средне- учебные заведения. Несколько позднее, подобные же приказы были изданы Донским, Кубанским и Терским атаманами. Удаляемых из Донской армии мальцов направляли в Евпаторию «в распоряжение директора 2-го Донского кадетского корпуса», ген.-майора Рыковского. При корпусе был создан, руководимый полковником Фицхелауровым, Донской Пансион, куда попадали неграмотные вояки лет 8-10. Среди пансионеров была большая прослойка калмыков. Было достаточно калмыков и среди кадет: Цуглинов, Тепшинов, Алексеев и др. За вояками посылался от корпуса в боевые части трубач Лисицын, привозивший плачущих и упирающихся «бойцов». Были и групповые зачисления, как например, когда из Атаманского военного училища были отчислены в корпус юнкера: Иван Матвеевич Фастунов, Николай Букин, Сема Бегинин, Николай Басов. Трое из них попали в третий класс, а Басов в четвертый. После выхода армии в Северную Таврию, в корпус прибыл кадет Киевского кадеттского корпуса Захаржевский; тому не повезло он попал сначала в плен к махновцам и с трудом ему удалось оттуда удрать к белым. Я лично попал в корпус вместе с сыном генерала Готуа. До того я некоторое время был в команде огородников 7-го Запасного батальона, которым ген. Готуа командовал. 6 августа 1920 г. я был зачислен на все виды довольствия и получил порядковый номер 106. Из этого следует, что за это время корпус успел достаточно вырасти.
Занятия — облегченные и укороченные. Ни учебников, ни пособий, не было. Помню, писали мы диктовку на листках бумаги огрызками карандашей. Преподаватель обходил, указывал ошибки, затем тщательно резинкой стирал написанное, чтобы использовать эту же бумагу в другом классе. «Чекамас» и «Ну-те», т. е. математик и историк, преподавали по памяти. Кроме того, занимались мы, конечно, и строевыми занятиями, и войск, стар. Попков гонял нас, как строевую смену в манеже, меняя аллюры до намета включительно. Этот вид обучения назывался «пеший по конному».
Пока было тепло (в августе и сентябре) купались три раза в день. Это — официально, а неофициально и чаще.
Форма одежды, питание, ночлег. Вначале ходили все в «своем», кто что имел, то и носил. Позднее, из Донского интендантства мы стали получать светло-серые рубашки и такие же брюки из «чертовой кожи»; материал был действительно чертовской прочности, но все расползалось, так как сшито было слабо. Форму дополняли белые парусиновые ботинки и английские фуражки с донской кокардой (у кого она была). Основу питания составляла «шрапнель» (перловая каша) и «ссечка» дробленая пшеница, сильно напоминавшая плохо проваренный клейстер. Иногда баловали нас ржавой комсой — мелкой, густо засоленной рыбешкой, или же сушеными бычками; последние отличались обилием песка. Столовой у нас не было. Во дворе были врыты столбы и на них лежали плохо оструганные доски. А когда захолодало, каждый класс ел в своем помещении — там же спали и занимались. Летом все спали под открытым небом. Каждому выдали по одеялу и подушке, а спальня — по вкусу: хочешь на веранде, а хочешь под деревцом в саду. В дополнение к питанию, утром и вечером нам давали «чай». Пишу в кавычках, так как сам Дмитрий Иванович Менделеев не смог бы точно определить его состав. «Чай» этот, конечно, был без сахара. Позднее выдали по два фунта сахару на нос — прямо на руки, и большинство свой сахар сейчас же благополучно «загнало». Деньги пошли на добавочный хлеб, а «чай» пили с сахарином. Было дополнение и к обмундированию: выдавали нижнее белье, из какого-то материала вроде бязи. А в день эвакуации выдали недубленые полушубки и высокие папахи черной смушки — так в Евпатории, через семь столетий после исчезновения, снова возродилось племя «черных клобуков». Добавим кое-что и говоря о ночлеге. Когда сильно захолодало, выдали нам набитые соломой матрацы — вернее просто большие мешки — по три мешка на двоих! Матрацы укладывались в ряд на полу, и на них, один к одному, ложились кадеты. Не было ни электричества, ни даже карбидных ламп. Взамен этого на каждую спальню выдавался один «каганец» (несмотря на древнюю Евпаторию, это был вовсе не греческий светильник, а коптилка с подсолнечным маслом) — было очень весело, так как сажа от этого каганца заполняла воздух на манер паутины во время бабьего лета, оседала на лица спящих и забиралась в носы. Вставали африканцами. К тому же умывание стало «буржуазным атавизмом» и мы очень напоминали собой негритят. Бани не бы то и в помине, и отечественная вошь плодилась и размножалась, никем не тревожимая. Уборной служила, вырытая в саду канавка с бревном. По воскресеньям весь корпус водили в местную греческую православную церковь. В корпусе же богослужений не совершалось. Да далее и священника вначале вообще не было. Два раза в неделю весь корпус «справа по шести» шел на прогулку в город. По дороге пели. Пели хорошо. Пели и по вечерам, когда собирались либо на веранде, а когда захолодало в спальне 4-го класса. Регентом был человек с абсолютным слухом, Сима Родионов, бывший семинарист. Пели казачьи песни, пели и добровольческие: «Вспоили вы нас и вскормили», «Слышали деды — война началася», «На берег Дона и Кубани», «Пусть свищут пули, льется кровь», и многие другие.
Книг для чтения не было. Правда, в городе была общественная библиотека, но она была закрыта. Зато рассказы о боевом прошлом с успехом заменяли книги. Каждый повидал ) достаточно и «хлебнул горячего до слез». Были и мастера-рассказчики, целыми вечерами передававшие своими словами содержание когда-то ими прочитанных книг. Одним из таких мастеров был Сема Бегинин (быв. гимназист из Новочеркасска, бывший юнкер-Атаманец, а в 1920 — кадет 3 класса). Он в течение двух недель рассказывал «Графа Монтекристо», передавая в общем правильно содержание книги. Скажем короче: живое устное слово вытеснило печатные труды.
Картина наших досугов была бы неполной, если не упомянуть о всеобщем увлечении шашками. Все столы и скамьи были расчерчены как шашечные доски, белые и черные камушки заменили шашки, и турниры велись во все свободное время.
Зима 1920 года была исключительно суровой — Сиваши (Гнилое море у Перекопа) замерзли, что случалось раз в тридцать лет. К концу октября по городу поползли тревожные слухи: фронт откатился к Перекопу. Потери велики. Красные жмут, а задержать их некому. Кадеты заволновались — каждый хорошо понимал что его ожидает, если он живьем попадется в лапы РККА. Ген. Рыковский собрал всех кадет и, подтвердив, что положение на фронте угрожающее, пообещал, что корпус пойдет походным порядком на Севастополь, где будет погружен на пароходы. Однако, этот поход не состоялся: 1 ноября стало известно, что для эвакуации казачьего населения Евпатории прибудет целая флотилия, которая вывезет всех желающих. На следующий день, 2 ноября, нас разбудили задолго до рассвета, накормили «шрапнелью», выдали полушубки и папахи и повели в порт. Евпаторийский порт — мелководный. Прибывшие для эвакуации суда стояли на внешнем рейде, а у молов суетились рыбачьи парусные баркасы, перевозившие людей и вещи на пароходы на рейде. Дошла очередь грузиться на баркас и мне. Вместе со мной были там и калмыки из пансиона. Как и подобает истинным степнякам, они уже на пути к рейду стали «кормить рыбку». Баркас причалил к высокому серому борту с надписью «Добыча». Между прочим, краткая история «Добычи» такова: военный транспорт в 8 тонн водоизмещения, из-за устарелости был продан Турции; во время Великой войны взят нашим флотом в качестве военно-го трофея, а по приходе в 1918 г. немцев в Крым снова возвращен Турции. Но когда союзники заняли Константинополь, они вернули «Добычу» России. Так вот эта самая «Добыча» была флагманским кораблем лихой евпаторийской флотилии. Скорость ее — 4 узла! Под командой «Добычи» находились суда: колесный донской пароход «Румянцев», донской речной пароход, чуть ли не парамоновского флота, «Эльпидифор» и какие-то посудины «212» и «214», тоже по-моему из донского пароходства. Для охраны эвакуации прибыло два «балиндера» самоходные баржи с двумя восьми-дюймовками типа «Канэ» и на дизель-моторах. А горючего для них не было. И в результате, когда погрузка на пароходы была закончена, военные катера «Язов» и «Работник» вынуждены были затопить балиндеры с помощью своих «гочкисов».
Последнее, что я видел в Евпатории и вообще в России было: вытянувшаяся вдоль берега белая панорама города, освещенная зимним солнцем, свинцовое, штилевое море. И это последнее видение сопровождалось гулкими взрывами на балиндерах. Один из них «свиньей» пошел ко дну, а другой загорелся и стал уходить в море. На «Добыче» заскрежетали якоря, и она двинулась в неизвестное. За ней в кильватерной колонне поплелась и вся евпаторийская флотилия. К моменту ухода появилась в качестве охраны французская канонерка. По пути в Константинополь, а шли мы трое суток, нам два раза выдавали корн-биф с немолотым овсом и по три чашки воды. И это все. К счастью погода была штилевая.
Медленно вползла наша старушка «Добыча» в бухту Золотого Рога и заняла свое место в плавучем городе «врангелевцев». Кораблей была уйма: от сверх- дредноута «Генерал Алексеев» (бывший «Александр III») до портовой землечерпалки, не говоря уже о различных парусниках. И на всех судах развевались желтые карантинные флаги и флаги с требованием воды и хлеба. Англичане широко откликнулись и стали развозить суп из сушеных овощей (который мы называли «английским борщом») с картошкой «в мундире» и морские галеты. Есть это пойло никто не мог — вылавливали картошку и галеты, а все остальное выливали за борт. Около кораблей сновали каяки «кардашей» торговцев-турок. За золотые часы давали два кило хлеба, связку инжира и литр воды. За наган — тоже давали столько же, плюс полкило халвы. Тут для корпуса начались бесконечные перегрузки, а надо сказать, что к моменту эвакуации нас было уже свыше двухсот человек — следовательно перегрузки были делом довольно сложным. Пришлось побывать на разных судах, покуда не попали на «Великого князя Владимира». А до того перебрасывали нас, сначала на «Витим», потом на плавучие мастерские «Кронштадт», «Шилку» и «Саратов». На «Владимире» находился и Крымский кадетский корпус, составленный тогда главным образом из кадет Полтавского и Владикавказского корпусов. «Владимир» взял курс на Сербию, шел не торопясь, и только через десять дней мы прибыли в Бакар (Порт Рэ) — самый северный порт на Адриатическом море, принадлежавший Королевству Сербов, Хорватов и Словенцев. А всего мы пробыли на кораблях ровно месяц. Помню, как священник, о. Василий Бощановский, отслужил по этому случаю молебен.
В Бакаре нас накормили белым хлебом и вареным мясом и, после дезинфекции, на следующий день отправили на железнодорожную станцию. Но сначала — о дезинфекции: она производилась в железных вагонетках, где был налит раствор сулемы. Вещи сдавали в вошебойку. Я сдуру сдал свой кожух — получил обратно хорошо зажаренный «шнитцель». Итак, на следующий день мы пошли за пять километров на станцию. Сутки в пути. Остановка в Загребе. Там благотворительная женская организация, покормила нас салом и хлебом, и мы поехали дальше. Рано утром поезд остановился на полустанке «Св. Лаврентий на Дравском поле» — около бывшего лагеря для военнопленных — «Стрнище при Птуи». Бесконечные аллеи саженого соснового леса, глубокий по колени — снег и щелистые бараки. Заботу о нашем пропитании взяли на себя католические монахини — мы их сейчас же прозвали «аэропланами» за головные уборы. Монахини готовили также и для беженцев из Истрии, тоже размещенных в лагере. Питание было: мамалыга, суп из пареной репы, жидкая фасоль и чай. Прости им, Господи, но чай они почему-то варили как суп: он имел вкус разваренного веника, а сверху плавал густой слой жира, так как мытьем котлов они себя не утруждали и все варили в тех же котлах. Короче говоря, было и мало и скверно. А есть очень хотелось. Ведь во время нашего мореплавания мы получали кило хлеба на четверых и фунт корнбифа на восемь человек. Малокровие, развившееся на почве недоедания, давало о себе знать довольно долго; почта все мучились от фурункулов, и потребовались месяцы правильного питания, пока от этого отделались. Кухня перешла в наше ведение, и главным поваром стал есаул Телухин, или, как все мы его называли, «дядя Вася». К нему были приставлены помощники — «отцы старики» — донцы, приставшие к корпусу, во время наших скитаний по морям. Готовили они добротно, как уж это повелось исстари на Дону. И вот тогда все наши болячки стали проходить.

Кое-как все постепенно утряслось: бараки были слегка зашпаклеваны, созданы классы и началось обучение. Но тут начались и новые волнения. Дело в том, что ген.-майор И. И. Рыковский был отстранен от директорства, а вместо него директором был назначен ген.-майор Бабкин. О нем я могу сказать очень мало. Знаю, что он был адъютантом Войскового Атамана и, когда ген. Богаевский в сентябре 1920 года объезжал Донские части и попал в засаду, Бабкин перестрелял наиболее наседавших на автомобиль буденновцев и, таким образом, Атаман был спасен. По своему внешнему виду генерал Бабкин был строевым щеголеватым офицером, умел импонировать, а с кадетами всегда здоровался, называя их «Донскими орлятами». Это подкупало. Он очень заботился и о внешнем виде кадет, доставая, откуда только можно было, обмундирование. Помню, как-то зашел у нас разговор с директором о том, что «крымцы» одеты лучше нас. Кто-то вставил: «Ну что ж, что плохо одеты. Зато мы — Донцы!» На это ген. Бабкин ответил: «Быть Донцом — хорошо. Но надо, чтобы и внешний вид соответствовать казачьей сметке ..»
Короче говоря — Бабкин был очень неплохим директором, но вся беда в том, что отчисленного ген. Рыковского и тех воспитателей, которые были отчислены от корпуса вместе с ним, кадеты очень любили и никак не могли примириться с мыслью об их уходе.
Я говорил выше о том, что ген. Бабкин доставал обмундирование, как только мог. Укажу некоторые источники, откуда он его доставал. В г. Мариборе, в тридцати километрах от Стрнище, на австрийской границе стоял австро-венгерский кадетский корпус, который вскоре был расформирован. В 1921 году в нем оставались кадеты 6 и 7 классов. На Пасхальной неделе 1921 года выпускники-мариборцы приехали в гости к русским кадетам в Стрнище. Был парад обоих корпусов — Донского и Крымского — а вечером общий бал. Вскоре после этого визита все обмундирование младших классов австро-венгерского корпуса было передано донским кадетам. Мундиры, правда, нам не подошли, но светло-синие брюки и голубые рубашки стали парадным обмундированием 2-й сотни. Летом 1921 г. ген. Бабкин получил откуда-то пижамы, и, как бы забавно это ни звучало, пижамы стали повседневным обмундированием. Наконец, осенью 1921 г. было получено американское военное обмундирование: френчи, галифе, шинели и краги из парусины.
В течение лета 1921 г. преподаватели составили учебники по своим предметам, а кадеты на шапирографах их размножили. Тем же летом, взамен уволенных воспитателей, в корпус прибыли: ген.-лейтенант А. М. Сутулов, ген.-майор Кучеров и полк. Еманов. Наш, 3-й класс принял полк. А. Ф. Золотов, по образованию военный юрист; Сутулов стал командиром 1-й сотни, Кучеров и Еманов — воспитателями старших, 5 и 6 классов. Инспектором классов, взамен бывшего в Евпатории инспектором генерал-майора Ерофеева, стал полк. Чернокнижников.
Летом 1921 г. дошли до нас сведения о сильном голоде в Поволжье и было получено воззвание митрополита Антония о сборе помощи голодающим. Донцы решили — голодать один день, а деньги, сэкономленные на этом, выслать на помощь голодающим. Мы честно голодали весь день, а наши соседи не выдержали и, не получая ничего с кухни, «обнесли» все огороды местных жителей-словенцев. В результате, пришлось им заплатить чуть ли не вдвое того, что было корпусом сэкономлено на кухне.
С соседями Крымцами у нас были в общем, как и полагается, добрососедские отношения, но в особенности с владикавказцами — там было много кубанцев и терцев, так что «кунацкие» отношения наладились сразу по «сродству душ». Если что-либо нас разделяло с полтавцами, так это, пожалуй, наличие у них «цука» — против этого восставала казачья натура.
М.Н. Залесский (из воспоминаний о 2-м Донском кадетском корпусе)
Продолжение. Билеч.

Совеременные виды. Виртуальная экскурсия

  • Крым, Евпатория, Севастополь и эвакуация
  • Золотой Рог, Стамбул и Босфор, Турция — Описание, путеводитель и фото

При использовании материалов ссылка на источник paris1814.com/don-kadet-korpus (сайт «Русский Париж») обязательна.