Генерал Александр Павлович Кутепов

• Книга Русские в Галлиполи и путеводитель по памятным местам

Глава из книги «Русские в Галлиполи»

Имя командира 1‑го Армейского Корпуса генерала от инфантерии Александра Павловича Кутепова всегда будет неразрывно связано с тем, что пережили «русские в Галлиполи» в период с ноября 1920 по декабрь 1921 года.
Все, что было достигнуто в Галлиполи, самый характер и строй жизни – все это носило отпечаток воли и энергии генерала Кутепова.

Назначение генерала Кутепова командиром 1‑го Армейского Корпуса произошло на Константинопольском рейде, когда из остатков 1‑й армии формировался и самый Корпус.

Перед командиром вновь сформированного Корпуса стояла очень ответственная и тяжелая задача. Условия, в которые был поставлен Корпус, мало способствовали поддержанию дисциплины и организации, а общее состояние духа скорей должно было вызвать полную дезорганизацию и окончательно разрушить последние остатки Армии. Однако Армию необходимо было сохранить. И если оставившие Крым войска после невиданной до сих пор в истории эвакуации Армии с континента вместе с гражданским населением не растворились в последнем, если русские в Галлиполи не попали за проволоку и не оказались в концентрационном лагере под командой французских сержантов, – это заслуга, главным образом, генерала Кутепова.

Сама природа, казалось, предназначила его к выполнению трудных, почти не разрешимых задач, снабдив редким трудолюбием, выносливостью и упорством в достижении раз принятых решений.

Он, прежде всего, – до глубины души русский человек. Действуя уверенно, иногда до резкости прямолинейно, он в то же время никогда не упорствовал в защите того, в чем не был уверен. Терпимость к чужим мнениям и способность считаться с другими доводами свободно сочетались у него с громадным упорством в достижении намеченных целей. Поэтому не было и нет более доступного начальника и человека, чем А.П. Кутепов.

Русский по происхождению, с русской наружностью, крутой, плотно сбитый, он точно вышел из здоровой, крепко срубленной избяной Руси, веками упорно боровшейся за свое существование. И когда Русская Армия оказалась в неслыханных дотоле условиях, он, стоявший всегда в первых боевых ее рядах и пронесший на своих плечах всю ее боевую страду, большими рабочими руками стал укреплять войска на новом месте. Сам похожий на солдата, знаток его будней, той повседневной армейской жизни, которая, незримо для современников, порой слагается в героическую эпопею, генерал Кутепов стал делать для Армии именно то, что в данный момент было для нее самым необходимым.

Он вырос из Армии и крепко врос в нее всем своим существом. С первых же дней высадки в Галлиполи он сам вошел во все детали армейской жизни, которую надо было как‑то налаживать и строить.

В это первое время генерал Кутепов бывал всюду: встречал прибывавшие эшелоны, наблюдал за разгрузкой судов, осматривал предназначенные для приходивших частей помещения, заходил в баню посмотреть, как моются солдаты, посещал лазареты и т. д. и т. д.

Генерал Кутепов продолжал твердо верить, что для спасения России нужна Армия, и готовился приложить все свои силы на восстановление этой Армии из остатков войск, привезенных на Галлиполи.

Вряд ли можно предполагать какой‑либо заранее обдуманный план восстановления Армии. Скорее, все действия, направленные к восстановлению ее, проистекали от существа натуры А.П. Кутепова. Военный до мозга костей, он не мог видеть распущенных, расхлябанных офицеров и солдат, опустившихся и растерянных. И вот, он прежде всего начинает доказывать не словами, а делом, что Армия существует, что все прибывшие в Галлиполи не только по имени офицеры и солдаты, но и в действительности продолжают состоять в рядах Армии. В первое время только один он продолжал проявлять свою власть как командир Корпуса. Да, кажется, только за ним одним и признавали право на осуществление дисциплинарной власти. К своей цели восстановления Армии генерал Кутепов шел подчас прямолинейно. Он не считался с тем, что его действия могут вызвать ропот.

А ропот был. Каждый знал, что не отдание чести, распущенный вид, неаккуратная одежда при встрече с командиром Корпуса повлекут за собой неминуемый арест. И характерно, что до конца пребывания в Галлиполи не было, кажется, человека, с обидой вспоминавшего наказание, наложенное командиром Корпуса. Вот этими как будто мелочами люди постепенно проникались сознанием, что Армия существует, и состояние в рядах ее накладывает определенные обязательства.

Но наряду с неуклонным требованием точнейшего несения службы и соблюдения до мелочей воинской дисциплины, генерал Кутепов проявлял глубочайшее внимание к нуждам людей.

Сам пройдя суровую военную школу, командир 1‑го Армейского Корпуса хорошо знал нужды офицеров и солдат, а потому заботы его направлялись всегда к тому, что действительно было необходимо и нужно. Властная и заботливая рука его чувствовалась всеми.

Стоя во главе столь большого дела, входя во все мелочи жизни, генерал Кутепов считал нужным ко всему присматриваться и у всех чему‑нибудь учиться. «Я прошел три школы, – любил говорить он полушутя‑полусерьезно. – Строевая служба в Лейб‑Гвардии Преображенском полку, где пришлось командовать учебной командой, черноморское губернаторство и … Галлиполи. В последнем, – добавлял он, – я учился больше всего».

Сознавая, что Корпус является как бы школой кадров будущей Русской Армии и понимая, что сила Армии – в командном составе, генерал Кутепов особенно обращал внимание на создание хорошего кадра офицеров. Вообще, отношение его к офицерскому званию было исключительно и отличалось особой бережливостью.

– Я высоко ставлю офицерский мундир, – говорил он, – и беспощаден с теми, кто роняет его достоинство.

И действительно, сам не пьющий, не курящий и умеренный во всех отношениях, он был нетерпим к пьянству, дебоширству и распущенности офицеров. В таком свете становятся понятны постоянные взыскания, налагавшиеся на офицеров, и его требования образцового несения службы, которые проводились в жизнь с неуклонной последовательностью.

– Офицер во всех случаях жизни должен быть офицером, – постоянно говорил он.

В одном из приказов Кутепова есть характерное заявление, где выразилось истинное отношение генерала к офицерскому званию: «Никакой труд не может быть унизителен, если работает русский офицер». И он действительно сумел заставить уважать офицерский мундир.

Но главное значение деятельности генерала Кутепова состояло не в том, что он возродил на Галлиполийском берегу Русскую Армию, не в его заботах о солдатах и требованиям к офицерскому званию. Главное заключается в том, что он сумел свою любовь к Родине и свою веру в конечный успех дела передать возрождающейся Армии. Именно это так тесно связало его, слило воедино с Корпусом. Без преувеличения можно сказать, что все приказы Кутепова говорят только об одном:

«Всем надлежит помнить, что мы являемся единственным кадром будущей Русской Армии…»

«Вновь напоминаю, что мы являемся последним и единственным кадром Русской Армии и мы должны напряженно и неустанно готовиться с честью выполнить свое назначение…»

«Каждая войсковая часть будет крепка лишь тогда, когда она дисциплинирована, по-воински воспитана и обучена. Только такая часть может противостоять внешним испытаниям и, явившись в Россию, действительно послужить надежным и примерным кадром при будущем развертывании Русской Армии…»

«Наш долг перед Родиной обязывает нас быть сплоченными, дисциплинированными и обученными…». И все это для того, чтобы «донести наши честные знамена в Россию».

Это же руководило генералом Кутеповым и во всех его сношениях с французами. Когда на запросы французского командования генерал давал уклончивые ответы, а на категорические требования отвечал не менее категорическими отказами, все понимали, что он, действуя так, защищает достоинство Русской Армии, а вместе с ней и России. В то же время, считая Армию «слугой государства», он не допускал и мысли о возможности, что бы она служила каким‑либо частным партийным интересам. Перед Армией всегда должны стоять только национальные интересы. Оттого и развалилась в годы безвременья Русская Армия, что ее захотели сделать партийной и заставить служить не государству, а частным группам лиц.

Поэтому, говоря о восстановлении России, он никогда не позволял себе даже намеком предрешать будущий ее государственный строй. На борьбу с красными он смотрел как на тяжелую необходимость вооруженной рукой освободить Россию от захватчиков власти. Весьма характерной фразой один раз обмолвился генерал Кутепов. В разговоре о будущем России, в случае освобождения ее Армией, он сказал:

– Армия должна занять Москву… – и, помолчав, добавил:

– А затем взять под козырек.

Если вначале генерал Кутепов входил решительно во все мелочи жизни Корпуса, то, когда жизнь вошла в определенное русло, он как‑то невольно стал центром ее во всех отношениях. Не говоря уже о чисто военных и административных сторонах, не было, кажется, ни одного общественного или культурного начинания, где бы генерал Кутепов не был своим. В гимназии он – не только почетный председатель Попечительного совета, но и частый близкий гость, хорошо знающий все заботы и огорчения. С живым интересом следит он за деятельностью Общеобразовательных курсов и живо откликается на все их нужды. Частый гость он и на выпусках «Устной газеты». Наконец, работает в тесном содружестве с русской общественностью в лице представителя В.З.С. и В.С.Г

Понимая, что для будущего возрождения России важно не только сохранить Армию, но и создать культурных работников для грядущего государственного строительства, генерал Кутепов широко шел навстречу всем культурным начинаниям. Чувствуя недостаточность в Галлиполи духовной пищи для молодежи, еще не закончившей своего образования, он, узнав случайно из постороннего письма о возможности послать студентов Корпуса в Прагу, немедленно по телеграфу запросил для них 500 вакансий. Ни один офицер и ни один солдат не встречали отказа в командировке для продолжения образования.

Когда выяснилось, что молодежь Корпуса должна ехать в Прагу за свой счет, он добивался средств для их отправки, а командирам частей предписал увольнять на платные работы в первую очередь зарегистрированных студентов, и в конце концов они поехали учиться за казенный счет.

И первые галлиполийские кресты он послал именно «своим студентам».

Генерал Кутепов не искал ни популярности, ни любви к себе. И то и другое пришло к нему само собой. Он горячо любил свой Корпус, и последний не мог не ответить ему такой же любовью, ибо в Галлиполи все жили лишь одной надеждой, думали только об одном – о России.

Когда после французского ультиматума о распылении Армии генерал Кутепов возвратился из Константинополя, на пристани собрались в большом числе офицеры и

солдаты. Все ждали успокаивающих новостей. Но командир Корпуса ничего нового не сказал. Он только, как всегда спокойно и громко, поздоровался с собравшимися. Этого одного было достаточно. Тотчас же раздалось «ура!», сопровождавшее его до самой квартиры… Корпус верил своему командиру и каждую минуту готов был поддержать его.

К генералу Кутепову трудно подходить с обычными мерками оценки людей. О нем нельзя говорить как о добром или жестоком, вспыльчивом или терпеливом и прочее, – все эти индивидуальные качества. Если они и есть у Александра Павловича, то целиком покрываются в нем чем‑то, что превосходит эти чисто личные масштабы.

Именно так его характеризовал и Главнокомандующий в своем приказе по случаю годовщины пребывания Корпуса в Галлиполи: «Величием духа, всесокрушающей силой, непоколебимой верой в правоту нашего дела и безграничной любовью к Родине и Армии он неизменно в самые трудные дни нашей борьбы вселял в свои части тот дух, который дал им силы на Родине и на чужбине отстаивать честь родных знамен. История в будущем оценит генерала Кутепова, я же высказываю ему мою безграничную благодарность за неизменную помощь и дружную поддержку, без которой выпавший на мою долю крест был бы непосилен».

Характерно и то, что в то время, как часть русской заграничной общественности обливала имя генерала Кутепова потоками грязи, все русские общественные деятели, побывавшие в Галлиполи и видевшие все, что было им там сделано, и те отношения, которые созидались между командиром и его Корпусом, проникались к нему глубочайшим уважением.

Так, А.С. Хрипунов, председатель Главного комитета В.З.С., цитируя в своей речи слова баллады, написанной офицером в Галлиполи:

«Так было всегда и во все времена,
Только потомки из брошенных в пророков камней
Алтарь небесам воздвигали…»,– говорил, обращаясь к генералу Кутепову: «Вы не пророк, алтарь Вам не воздвигнут, но памятник Вам поставят наверное!»

А представитель общественности в Галлиполи так характеризует деятельность командира 1‑го Армейского Корпуса: «Во главе этой, невиданной еще в истории войн Армии в Галлиполи, стоит еще молодой генерал Кутепов, человек совершенно русский, совершенно решительный, совершенно честный и весьма прямолинейный. Топором, а не резцом отесывал он то здание, которое строил. Летело много щепок, а вышло совсем хорошо!»

Каталог фотографий 1 армейского корпуса в Галлиполи. (Архивы русской эмиграции в Париже, РОВС). Портреты. Генерал от инфантерии Кутепов Александр Павлович

Описание фото. Снято корпусным фотографом (? полковником Федоровым) в Болгарии, 1922 год (?) в форме Дроздовского стрелкового полка. Официальное фото РОВС.
Описание формы: Дроздовская фуражка — малиновая тулья, белый околыш с двумя черными выпушками. На тулье кант малиновый, а не белый (возможно, изготовлена в Харьковских мастерских в 1919 году с ошибочным верхним кантом). Офицерская металлическая кокарда фабричного производства.
гимнастерка суконная, цвета хакки (?) с костяными (?) пуговицами
Погоны матерчатые, малиновые, с черными зигзагами и желтой вышитой литерой «Д». Черный кант — отсутствует (как у 2-го конного, а не стрелкового полка)
Награды, ордена и знаки:
— Орден Святого Георгия 4-й степени
— Орден Святителя Николая Чудотворца 2-й степени
— Знак «За 1-й Кубанский (Ледяной) поход (N 13)
— Знак за пребывание в лагерях на чужбине с надписью «Галлиполи 1920-1921)
— Знак Лейб-Гвардии Преображенского полка

Генерал Кутепов и корниловцы

Генерал Кутепов Александр Павлович. Портрет работы Галины Недовизий.

Генерал от инфантерии Кутепов А.П. в форме Корниловского ударного полка.
Черная суконная гимнастерка с белыми выпушками, нарукавным знаком «Корниловцы» (выполнен типографским способом), нашивками за ранение в виде серебренного галуна. Погоны- галунные. «Корниловские» делались двумя путями. 1) Брался генеральский серебренный погон с алым подбоем. Зарисовывался черной тушью верх. Пришивалась белая суконная выпушка. 2) Если погон был уже генеральский, но алый с белой выпушкой, то черной тушью закрашивалас верхняя часть проствета.
Орден Святого Георгия 4 степени, Орден Св. Николая Чудотворца 2 степени, Знак за 1 Кубанский (Ледяной) поход.

А211 Главнокомандующий Русской Армией Генерал Врангель

Из книги «Русские в Галлиполи»

Отношение Армии к Главнокомандующему
Два приезда Главнокомандующего в Галлиполи явились решающими факторами психологического состояния войск. Каждый раз они становились как бы рубежами отдельных эпох и разрешали нарастающее психологическое напряжение. Думается, для понимания этого необходимо проследить истоки таких настроений, вскрыть причины почти стихийной любви военных масс к вождю, которому не удалось дать войскам ни упоения победой, ни достижения намеченных целей.
Период командования генерала Деникина закончился новороссийской трагедией. Здоровая идея «Великой, Единой и Неделимой России», которую проводили, к сожалению, с догматической непримиримостью, сменилась после Новороссийска тягостным сознанием полнейшего государственного краха. Остатки развалившейся, деморализованной и вышедшей из подчинения высшему командному составу Армии прибыли в Крым.
Неизбежность капитуляции по первому требованию Англии казалась фактом, и идея русской государственности в ту тяжелую минуту выпала из рук тех, кто делал последние попытки ее охранить.
Генерал Врангель принял это тяжелое наследство. На предложение английского посредничества, которое звучало почти приказанием, он ответил наступлением. И это наступление, не давшее, может быть, существенных военных результатов, подействовало как отрезвление на тех, кто, сохраняя тоску по государственной идее, считал все дело проигранным. Этот первый шаг стал как бы протестом против долго господствовавших идей, которые, однако, довели дело освобождения до окончательного краха. Возможность эмансипации от иностранного влияния, столь сильного при Деникине, окрыляла новыми надеждами. На глазах у всех начала возрождаться Армия, и жизнь стала строиться на новых основаниях.
Иностранному влиянию была противопоставлена идея апелляции к национальной гордости. Узкой, почти шовинистической программе — терпимость и готовность идти со всеми, кто был одинаково заинтересован в деле свержения большевизма. От всего этого личность нового Главнокомандующего стала сразу необыкновенно популярной. Новый курс не был политикой правительства, которое в то время не имело никакого лица; диктатор учитывал обстановку как-то интуитивно, и эта линия его поведения, ясная и простая, воспринималась как проявление личной воли.
Наступил краткий период успехов, расцвета, увы, несбывшихся надежд и, наконец, после заключения Совдепией мира с Польшей, — последние дни Крымской драмы. Обаяние и вера в Главнокомандующего были настолько велики, что крымская катастрофа для многих оказалась неожиданностью.
Глубокий тыл, такой чуткий ко всем неудачам на фронте, до последних дней сохранял спокойствие. Генеральное сражение, окончившееся отходом в Крым, рисовалось как тонко задуманный план для окончательного разгрома большевиков. И даже когда закрылись Перекопские ворота, у многих видных чинов правительства существовала уверенность в какой-то исключительной неприступности на перешейке.
Когда же внезапно обнаружилось «начало конца» и был отдан приказ об эвакуации, многим, пережившим Одессу и Новороссийск, рисовались тяжелые минуты ближайших часов. Вспоминался недостаток тогда транспортных средств, когда Армия, потерявшая свой лик и думавшая исключительно о собственном спасении, захватывала пароходы, ища на судах последнего пристанища и опоры. И главное, как в эти тяжелые минуты уходила куда-то центральная власть, а на фоне всеобщей анархии высвобождались разнузданные инстинкты толпы.
Здесь особенно ярко проявилась личность генерала Врангеля. Предстояло тягчайшее испытание уже не на поле битвы — требовалось вывезти армию и людей, обреченных на гибель. Для этого нужно было, прежде всего, чтобы в столь ответственный миг власть, как это случалось раньше, не ушла.
И она не ушла. Незримо чувствовалась рука, направляющая людей на суда, грузившие отходящие части. Везде, то тут, то там, появлялся генерал Врангель, решительный и спокойный. Он, в буквальном смысле, выехал из Севастополя последним… Народная молва приписывала ему ряд поступков, которые — были они в самом деле, или нет — окружили его ореолом бесстрашия, твердости и благородства.

В последних своих приказах Главнокомандующий обещал, что вывезет всех желающих, но откровенно и смело, что так импонирует массам, говорил, что идем мы неизвестно куда, не имея ни клочка земли, ни денег. Он советовал тем, кто может, остаться, но масса – военная и штатская – ринулась на пароходы. Было бы преувеличением сказать, что побудительным стимулом к этому явилось желание во что бы то ни стало остаться с ним до конца.
Страх перед большевиками сильнее всех других мотивов толкал людей на отплывающие суда. Но бросая близких лиц и имущество, отправляясь неизвестно куда, без копейки денег, все жили сознанием, что генерал Врангель стоит во главе этой «отплывающей России». Его приказ воспринимался не как сложение им с себя ответственности за будущее. Наоборот, чувствовалось, что его сознание ответственности стало еще больше. И все понимали, что он сделает больше, чем можно, с ним сама неизвестность не была уже такой страшной.
Но в эти минуты растерянности и морального унижения для Армии было мало одной твердой руки, которая указывала бы путь физического спасения. Для этих измученных людей нужен был центр – фокус, куда собрались бы «лучи» их идеалистических устремлений.
Трагизм последнего прощания с родной землей требовал трагических высот духа. И он, стоявший во главе отъезжавшей Армии, был поднят ею на эту исключительную высоту.
Войска отходили разными путями. Крейсер «Генерал Корнилов», на котором держал флаг Главнокомандующий, обходил все побережье Крыма. Он, как ответственный за все, всюду поспевал – в последний момент!
22 ноября первые части войск достигли Галлиполи. Ожидали Главнокомандующего, но дни проходили за днями, недели за неделями, а он, который, казалось, держит нити дальнейшей судьбы, не прибывал. В рядах войск уже началась растерянность. Общее положение было совершенно неясным. Последний приказ говорил, что Армию и Флот Главнокомандующий передает под покровительство Франции, «первой признавшей мировое значение нашей борьбы». Французский флаг на наших судах и французский паек были внешними доказательствами такого покровительства. Но каково дальнейшее положение русских войск? Будут ли они гражданскими беженцами или все же останутся на положении Армии? Если – Армии, то, потеряв свою территорию, не будет ли она, в лучшем случае, квалифицирована как часть Иностранного легиона?
На все это ни у кого не было ответа. В связи с полным отсутствием газет и противоречивыми слухами об общем международном положении такая неопределенность создавала мучительную неизвестность.
7 декабря впервые в Штабе Корпуса появилось сообщение, несколько осветившее план нашего командования, ибо было получено отношение от генерала Шатилова. «Сообщаю для сведения и ориентировки, – говорилось там. – Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения Армии как силы для борьбы с большевизмом и как ядра для будущей Русской Армии. В случае каких‑либо предположений союзников о применении Армии против народностей, враждебных Антанте, Главнокомандующий решил на это согласия своего не давать, считая, что Русская Армия спаяна идеей борьбы с коммунизмом и только по этому назначению и может быть употреблена». Содержание этой бумаги, к сожалению, не получило широкого распространения, но общий тон ее как‑то проник в толщу Корпуса.
Главнокомандующий не только не бросил свою Армию в тяжелый момент эвакуации и высадки; он остался и останется на страже ее интересов. Он, как будто вполне зависящий от воли Антанты, не даст согласия ни на какую комбинацию, противную основной идее Армии. Он не едет только потому, что не может оставить Константинополь, пока наше положение не определилось. Его приезд принесет что‑то новое, выяснит наше положение.
18 декабря на броненосном крейсере «Provence» генерал Врангель прибыл в Галлиполи вместе с французским адмиралом де Боном. Почетный караул чернокожих сенегальцев, выставленный на пристани, как бы подчеркивал признание Армии. И вопрос об этом, который разрешится через несколько часов, создавал чувство исключительной напряженности.
В таком состоянии произошла первая встреча Главнокомандующего со своими войсками. Генерал Врангель, которого привыкли все видеть в серой черкеске, был в корниловской форме и казался каким‑то далеким и утомленным, но чувствовалось, что эта встреча волновала и его, привыкшего в самые тяжелые минуты сохранять спокойствие. Войска к этому времени уже приобрели внешний строевой вид, хотя еще пестрели в сборных одеждах.
Они стояли неподвижно, пока Главнокомандующий здоровался с ними, но уже в приветствиях их чувствовалось, что прежняя связь не только не утеряна, но укрепилась еще сильнее. И, наконец, при общей напряженности, голосом, который отчетливо слышался в самых отдаленных рядах, он обратился к войскам с речью.
– Вы исполнили свой долг до конца, – сказал он, – и не ваша вина, что вы уступили превосходящему силой врагу. Виноват в этом мир, который не поддержал нас. Вам мой низкий поклон. Я не хотел к вам ехать до тех пор, пока не выяснится наше положение. Три дня тому назад я получил сообщение, что до тех пор, пока мы снова сможем вступить в борьбу, мы, как Армия, сохраняем свой состав и всю организацию. Дайте же мне, вашему ходатаю перед иностранными державами и таковому же изгнаннику как и вы, право говорить от вашего имени. Сплотитесь, чтобы я знал, что все это – выражение вашей воли…
Эта речь, произнесенная в присутствии адмирала де Бона, произвела колоссальное впечатление. Всем стало ясно, что только благодаря исключительной преданности Армии и напряжению всей воли Главнокомандующего, Армия оказалась признанной, и признанной не в качестве иностранных наемников, но с сохранением своего национального лица. Его роль ходатая перед иностранными державами, отказавшегося от всяких личных интересов во имя своего долга и своей идеи, стала понятной каждому солдату.
Войска восторженно провожали Главнокомандующего. Окрыленные надеждами, они стали терпеливо ждать, что это декларативное признание изменит те тяжелые условия, в которых приходилось жить 1‑му Корпусу.
Но эти условия не улучшались. Вскоре сама декларация стала оспариваться. Смена кабинета Лейга и вступление Бриана на пост премьер‑министра ознаменовались прямым поворотом политики. Армия стала рассматриваться как беженская масса. Открыто подчеркивалось, что политическое значение «крымской авантюры» кончилось, и на очереди стоит материальное устройство людей, сидящих на французском пайке.
Эти настроения быстро передавались Армии. Между французским главнокомандующим генералом Шарпи и верховным комиссаром Пелле началась резкая переписка, участвуя в которой генерал Врангель проявил исключительное достоинство и мужество. В сознании солдат он стал уже не только ходатаем и представителем – он становился заложником во вражеском стане, который не сгибается и гордо отражает все удары во имя сохранения чести и достоинства Армии.
Этот новый мотив настроений вылился ко второму приезду Главнокомандующего, 15 февраля, в восторженную встречу. Теперь, как и тогда, ждали от его приезда новых вестей, но это ожидание отошло на второй план перед массовым желанием выявить ему свои чувства. И когда Главнокомандующий, по существу, не сообщил ничего нового, а его речь свелась только к надежде на изменение нашей судьбы под влиянием общих условий,– это не вызвало ни разочарования, ни отчуждения.
Был холодный день, все небо покрывали тучи, каждую минуту готов был хлынуть дождь, но в тот самый момент, когда Главнокомандующий сошел с автомобиля, тучи разорвались, и яркое солнце осветило всю равнину! Это совпадение еще более усилило и обострило единое чувство. Многие солдаты и офицеры не могли сдержать своего напряжения и плакали. Это был поистине триумф.
Речь Главнокомандующего не открыла новых горизонтов. Резко охарактеризовав собравшихся в Париже «учредиловцев», указав на друзей, «которые уверяли нас в своей любви во время наших побед, а теперь отвернулись от нас», сказав об объединении парламентских деятелей, поддерживающих его, генерал Врангель перешел к самой главной части своей речи – что же ожидает Армию?
«Как это солнце прорвалось сквозь темные тучи, – почти закричал он, – так осветит оно и нашу Россию… Не пройдет и трех месяцев, как те, которые нами пренебрегают, попросят сами помочь им… И я поведу вас вперед, в Россию… Держитесь!..»
После его отъезда атаки против Армии стали еще сильнее. Но период борьбы нотами (протестов) сменился временем борьбы действиями. В ход были пущены все меры для распыления и разложения Армии, вплоть до провокационных воззваний о неповиновении начальникам. Эти действия сопровождались уменьшением пайка, почти ежедневными уколами самолюбия и завершались требованием к Главнокомандующему сложить свои полномочия: французы нашли, что наибольшим препятствием к достижению их целей является личность Главнокомандующего!
Генерал Врангель ответил категорическим отказом. Он заявил, что только физическое лишение свободы оторвет его от Армии.
Французы не посмели его арестовать. И опять вокруг той борьбы, которая происходила в Константинополе, создавались новые легенды. Он, которого французы все же изолировали от непосредственного общения с Армией, не допустив его приезда на Пасху, – осветился еще ореолом страдания за всех, сидящих на тяжелых условиях галлиполийской жизни. Врангель стал уже неотделим от Армии, и физические преграды еще больше соединили его с нею.
Одновременно с этим возрастало чувство национальной гордости. Когда‑то из уст Главнокомандующего трепетно ожидали решения вопроса о нашем признании; теперь этот вопрос пережил свою остроту. Армия уже не нуждалась в чужом признании. Она, страдающая вместе со своим Главнокомандующим, стала на ноги, – Армия признала себя! В общем протесте против мелкой, недальновидной и обидной политики бывших союзников она объединилась с Главнокомандующим еще сильнее. И чем обиднее была эта недостойная политика, тем выше становился его образ.
Как когда‑то ему поставили в вину отход от Крыма, так теперь с редким добродушием любовно простили его неудачный прогноз. Прошло много месяцев – и те, которые пренебрегают Армией, еще не просят ее помочь им. Вместо этого происходит расселение в славянские страны, и не видно еще того времени, когда он поведет свои войска в Россию. Но Армия – пусть малочисленная и растаявшая – уже загипнотизирована. Она знает: не во имя личных интересов честолюбия сохраняет генерал Врангель свой тяжелый пост. Он сделает для нее не только то, что можно, – он сделает и то, что невозможно.
И наступит день – пусть этот день не придет завтра, – когда, собрав воедино растекшиеся ручейки Русской Армии, он поведет ее, как хранительницу национальной государственности, в родную Россию!

Описание фото и комментарии. Интересная сцена, запечатленная корпусным фотографом. Сенегальские стрелки вальяжно, с нарушением устава (ношение рук в карманах) расхаживают по городу, по улице генерала Врангеля (!), ведущей в лагеря. Русский часовой (?патруль) несет службу с оружием у моста через городскую речку. Обратите внимание на трехцветную повязку национальных цветов у русского солдата. Вероятно это было отличием русского патруля или караульных Русского Корпуса. Фото-коллекция М. Блинова.

Взаимоотношения с французами
Глава из книги «Русские в Галлиполи»
Из всех катастрофических эвакуаций, пережитых за последние годы противо большевистскими армиями, Крымская эвакуация произошла наиболее безболезненно и планомерно. По прибытии в Босфор на переполненных пароходах были подняты французские флаги; все поняли, что Франция берет невольных беглецов под свое покровительство. В то же время нужно было отдать себе отчет в том, что своим благородным поступком Франция ставила себя в очень затруднительное положение. Как трактовать нас- вооруженных, сохранивших воинскую организацию и командование, но лишенных совершенно территории?  Армия это или просто группа беженцев?  Но кто бы мы ни были, — нас нужно было накормить и обогреть. И вот, оставляя пока в стороне решение принципиальных вопросов, французское командование в Константинополе приложило много усилий, чтобы удовлетворить насущнейшие потребности *.
Питание и снабжение Армии шло сначала весьма медленным темпом, но эти недостатки в организации помощи Корпус объяснял себе неподготовленностью французов к приему такого большого числа людей и внезапностью их прибытия. Вместе с тем стало известно, что чины Французского Оккупационного корпуса интенсивно работают по размещению и снабжению Армии и что даже очередные отпуска на родину у них отменены. Все это порождало в Корпусе чувство признательности к Франции. Правда, несколько неприятное впечатление произвело частичное разоружение Армии французами во время стоянки на Константинопольском рейде (разрешено было оставить оружия только на 1/20 наличного состава, а также шашки и револьверы офицерам), но благожелательное настроение к французам на первых порах преобладало.
Высадившийся в Галлиполи 1-й Корпус Русской Армии застал там французский гарнизон, состоявший их батальона сенегальских стрелков в 500 человек при 28 пулеметах. Командир батальона являлся начальником гарнизона и комендантом города; вместе с нашим прибытием он получил титул «коменданта русских лагерей». Вначале комендантом был майор Вейлер, потом подполковник Томассен.
С низшими чинами французского гарнизона на первых порах происходили трения. Поводами были, например, грубость сержантов французского интендантства по отношению к нашим приемщикам офицерам;  отказ французов допускать фактическую проверку по весу принимаемых продуктов (сахара, например, часто не хватало до 50%). Впоследствии все это было отчасти улажено.
Весьма памятен случай, происшедший в первый месяц пребывания в Галлиполи и чуть не повлекший за собой крупных осложнений. Патруль сенегальцев арестовал двух русских офицеров за громкое пение на базаре и повел их во французскую комендатуру. При этом сенегальцы били арестованных прикладами так, что один оказался облитым кровью. Осведомленный об этом происшествии начальник Штаба Корпуса немедленно лично отправился к французскому коменданту и потребовал выдачи арестованных. В этом было отказано, и французский караул был вызван в ружье. Начальник Штаба тотчас вызвал две роты юнкеров Константиновского Военного Училища и двинул их вперед. Сенегальцы моментально разбежались, бросив два пулемета. Арестованные были освобождены. Вскоре после этого французы перестали высылать свои патрули в город.

На фоне этих, в общем мелких, недоразумений стала проявляться весьма неприятная тенденция французских властей обходить русское командование при отдаче распоряжений, касавшихся Корпуса. Но уже на первых порах эта система встретила решительный отпор со стороны русских войск, и все распоряжения французов, не прошедшие через Штаб Русского Корпуса, просто не исполнялись или исполнялись лишь отдельными лицами, решившими порвать с Армией. Еще более неприятное впечатление производило стремление французских властей подчеркнуть во всем зависимость Корпуса от них.
Например, как‑то в январе 1921 года французский комендант, приняв решение объехать русский лагерь, нашел нужным предварительно, как бы частным образом, через своего офицера предупредить коменданта лагеря о своем приезде и желательности устройства надлежащей встречи. Было решено, однако, никакой встречи не устраивать и всем заниматься своими делами, выжидая, как поведет себя французский комендант. Последний, не делая никому визита, объехал лагерь, встретивший его, как обыкновенного проезжего, с молчаливой вежливостью. По объезде лагеря французский комендант сообщил командиру Корпуса, что он «объехал русский лагерь и приветствовал русские знамена».

Весьма острый вопрос о сдаче оружия, возникший еще во времена стоянки на Босфоре, разрешился в конце концов в пользу Корпуса. Переговоры о сдаче намеренно натягивались Штабом Корпуса. Командир настаивал на необходимости сохранения оружия в военных училищах для обучения юнкеров, в полках и при штабах – для несения охранной службы. На требование французов сдать пулеметы или, в крайнем случае, замки от пулеметов под их охрану – последовал ответ, что охрану пулеметов Корпус берет на себя, что они будут храниться в головных ротах полков. Когда эти оттяжки привели, наконец, к категорическому требованию французов сдать оружие, то был дан не менее категорический ответ, что оружие не будет сдано добровольно и разве только может быть отнято силой. В результате Корпус до конца пребывания в Галлиполи сохранил свое оружие.
Первый приезд в Галлиполи генерала Врангеля (18 декабря 1920 года), казалось, должен был сообщить некоторую определенность взаимоотношений с французами. Сопровождаемый командующим французской эскадрой адмиралом де Боном, генерал Врангель, принимая парад, объявил войскам, что великие державы готовы признать нас Армией и сохранить нашу воинскую организацию. Весть эта окрылила Корпус, и он был готов простить французам многие накопившиеся обиды.
Но действительность скоро принесла разочарование. Падение кабинета Лейга, появление Бриана, смена высшего французского командования в Константинополе и затем уже определенно высказанное непризнание Армии как военной организации, – все это сразу свалилось на Русский Корпус.
Потерпев неудачу в деле разоружения Корпуса, Франция была поставлена перед фактом существования в районе Константинополя вооруженной организованной Армии, что, по ее мнению, противоречило международному праву (официальное сообщение французского правительства от 17 апреля 1921 года; см. приложение III). Не будучи точно осведомлена о настроениях Русского Корпуса, Франция высказывала, что это несет опасность для мира и спокойствия Константинополя. Возможно, что эта неосведомленность о целях и намерениях Русской Армии, да и вообще неясность положения с точки зрения международного права, и заставила французское правительство принять линию поведения, совершенно неприемлемую для Корпуса.
С особой ясностью все то выявилось во время приезда в Галлиполи командира Оккупационного корпуса генерала Шарпи. Отказавшись от почетного караула, генерал при объезде лагеря старался подчеркнуть свое отношение к войскам, как к обыкновенным беженцам.
И затем, будучи с визитом у командира Корпуса, официально заявил, что Франция окончательно отказывается видеть какую‑либо разницу между Армией и гражданскими беженцами, что будут приняты меры для скорейшего рассеяния Корпуса по другим странам. Главной причиной такого решения Франции выставлялись непосильные для ее бюджета расходы, вызванные питанием Русской Армии. В одном из писем своих (от 24 января 1921 года, за № 31383, см. приложение II) командир Оккупационного корпуса указывает, что Франция сначала должна залечить свои раны, нанесенные Великой войной, и тем не менее это не помешало ей приютить русских беженцев. В этом же письме указывается, что «выдаваемые рационы значительно выше тех, которые Советы выдают в России красной армии…».
И далее: «Расход, испрашиваемый русским Главнокомандующим на добавок к Рождеству, был бы слишком велик, чтобы быть перенесенным французским бюджетом». В конце этого письма командир Оккупационного корпуса, отказывая в выдаче для занятий артиллерийского имущества, дает совет «выполнять упражнения без оружия, так как физическая тренировка может быть достигаема интенсивным употреблением войск на работы по улучшению лагерей, исправлению дорог, постройке бань, бараков и т. п.».
При таком отношении со стороны французского командования Корпусу оставалось только теснее сплотить свои ряды, сохраняя полную лояльность к представителям местного французского гарнизона, и проявлять вместе с тем в отношениях с ними решительную твердость и упорство.
Такая решимость Корпуса при всех сношениях с французами поставила последних в довольно затруднительное положение: с одной стороны, распоряжением французского правительства русские войска должно было превратить в обычную беженскую массу, с другой, – Корпус твердо решил до конца защищать свою военную организацию. В конце концов, распоряжение французского правительства так до конца и осталось не приведенным в исполнение. Реальная воинская сила, которую представлял приведший себя в порядок Корпус, не позволяла французам применять открытое вооруженное воздействие. Создавшееся положение было правильно учтено командиром Корпуса и надлежаще понято французским командованием. Благодаря тактичным действиям обеих сторон все острые вопросы решались, в общем, мирно.
Не имея, таким образом, возможности применять силу, французское командование все же добивалось рассеяния Армии подпольным путем, то есть посылая агитаторов в части Корпуса для пропаганды переселения в Бразилию, Совдепию и другие страны. В сентябре и октябре в корпусном суде рассматривались дела, возникшие в связи с этой агитацией французов. Однако для более ясного представления об этой темной стороне взаимоотношений с французами в Галлиполи следует добавить нижеследующее: эти дела не давали возможным судить, была ли такова политика французского правительства или же возникновение дел находилось в связи с деятельностью безответственных русофобских кругов французского командования.
Перед прибытием парохода, помимо усиленной агитации, обычно вывешивалось на улицах города в одном‑двух экземплярах соответствующее объявление, часто только на французском языке. В приложениях читатель найдет несколько таких объявлений (приложения IV, V и VI) и сможет, прочтя их надлежащим образом, оценить тон, убедительность, а также правдивость сообщаемых сведений и этичность доводов. Особенно характерны в одном из объявлений взывания к чести и достоинству русских, подкрепляемые угрозой сокращения и даже совершенного упразднения пайка; тут же были обычные жалобы на обременение этим пайком французского бюджета, назначение решительных, крайних сроков для прекращения выдачи питания. В этом же объявлении указывается, что содержание беженцев обходится в 40 миллионов франков в месяц. Насколько это верно, читатель может судить по подсчету, произведенному в статье «Снабжение Корпуса». По этому подсчету питание одного человека обходилось около 70 франков в месяц. В другом объявлении приводятся заверения советского представителя из Баку, г‑на Серебровского, об абсолютной гарантии от преследования всех (кроме офицеров‑беженцев), которые прибудут на нефтяные работы в Баку: «Уверяем беженцев, – заканчивают уже от себя французы, – что они могут свободно выражать свое мнение, не боясь никакого преследования». В одном из таких объявлений (см. приложение VI) прямо говорится, что французское правительство решило прекратить выдачу пайка и потому «беженцам» остается одно из трех: 1) вернуться в Советскую Россию; 2) отправиться в Бразилию и 3) содержать себя за свой счет. Затем приводятся доводы в пользу каждого из этих предложений: что русские, недавно высадившееся в Новороссийске, «ont été accueillis sans difficulté»; что Бразилия – страна здоровая, населенная многими европейцами и там русские эмигранты могут сохранить свое русское подданство. В замечательном «Официальном сообщении Французского правительства» (см. приложение III) обращает на себя внимание оценка, с французской точки зрения, позиции генерала Врангеля как заговорщика, угрожающего международному спокойствию на Востоке. Подчеркивая свою гуманность в отношении 135 тысяч русских, французское правительство настаивает на том, что, собственно, оно никогда по‑настоящему не признавало правительство генерала Врангеля и что теперь вряд ли можно бороться с большевизмом посредством войск, не сумевших справиться с красными в период наибольшей своей организованности в Крыму. Сообщение заканчивается утверждением, что Армии Врангеля больше не существует и что бывшие начальники не имеют права больше отдавать приказания.
Русский Корпус, в общем, спокойно относился ко всем этим мерам французского командования.
Кроме не столь уже значительного числа поколебавшихся, остальные хранили стойкость, бодрость духа и веру в будущее. О настроениях Корпуса в то время свидетельствует, между прочим, такой курьезный случай с одним из французских объявлений. Эти объявления, после нескольких попыток срывать их и делать на них обидные для французов надписи, стали вывешиваться под охраной черного часового, который, ревниво оберегая их, не позволял интересующимся подойти к ним вплотную.

Русские в Галлиполи. Рисунки и комиксы. Один юнкер русского военного училища отвлекает французского часового самодельной игрушкой, а другой юнкер подменяет приказ.

Полны комизма были фигуры русских, с вытянутыми шеями пытавшихся с большого расстояния прочесть мелко написанное объявление, к тому же заслоненное воинственной фигурой сенегальца. И вот однажды предприимчивый русский шутник ухитрился заменить французское очередное объявление плакатом с надписью: «Первый Армейский Корпус верен и верит своему Вождю генералу Врангелю, и туда только пойдет, куда он поведет». Под дружный хохот зрителей недоумевающий часовой еще долгое время сторожил этот плакат, деятельно отгоняя назойливую толпу русских весельчаков.
Однако не все инциденты такого рода оканчивались комически. В марте и апреле деятельность французов, направленная к рассеянию Армии, стала особенно интенсивной, настроение Корпуса приняло напряженный характер, и все это завершалось рядом столкновений чинов Корпуса с французами, иногда довольно резких. Только твердая линия поведения, раз и навсегда принятая нашими властями, а также и осторожность французского командования, не дали дальнейшего развития столь обострившимся отношениям. Между прочим, французский комендант запретил своим солдатам после одного из инцидентов на пять дней отлучки в город по частным делам.
Дело рассеяния Корпуса французам не удалось. В главе о беженцах читатель найдет полные сведения о результатах французских стараний в этом отношении. Одним из важных следствий всего этого было исчезновение доверия у Корпуса к французскому командованию.
Отдавая себе отчет в полной невозможности сломить стойкость Корпуса и сознавая свое полное бессилие выполнить направленные к этому распоряжения своего правительства, местные французские власти стали пользоваться всяким случаем, чтобы усугубить впечатление полной зависимости русского командования от них. Так, были крайне затруднены поездки из Галлиполи в Константинополь и обратно. Главнокомандующему, генералу Врангелю, было воспрещено посещать лагеря Русской Армии. Русский генерал К., вызванный лично командиром Оккупационного корпуса в Константинополь, был задержан там насильно на три недели. Генералу Кутепову, возвращавшемуся из Константинополя в Галлиполи после одной из поездок, виза была сильно задержана и вручена уже на пароходе. Таких случаев, носивших характер просто недостойных придирок, было довольно много.
В то же время наружно местное французское командование сохраняло корректное отношение к русским властям. Так, все письменные сношения французский комендант знаменательно адресовал «Командиру 1‑го Армейского Корпуса Русской Армии». К новому году и к Пасхе французский комендант прислал командиру Корпуса поздравительные письма (приложение I), написанные в самой дружественной форме; слова: «Мы все горячо желаем исполнения Ваших личных желаний и того, чтобы вскоре засиял день Ваших надежд», – как бы указывают, что местный французский гарнизон всецело разделяет наши надежды и стремления на сохранение Русской Армии. Французские офицеры присутствовали на русских парадах; а на освящении памятника представитель французского командования выступил с официальной приветственной речью. На свои празднества французы приглашали представителей русского командования (например, на праздник Жанны д’Арк 15 июня был приглашен генерал Кутепов). На этом празднике представители Русского Корпуса участвовали по приглашению французов в отдаче воинских почестей вновь пожалованным кавалерам ордена Почетного Легиона. Французские караулы (из состава сенегальских стрелков) при прохождении русских похоронных процессий вызывались в ружье и отдавали воинскую честь. Баронессу О.М. Врангель французы чествовали официальным обедом на своем миноносце, и затем французские офицеры присутствовали на ужине, устроенном в честь баронессы Штабом Корпуса. Обращала на себя внимание особая корректность французских моряков по отношению к нашему командованию. Командир дежурного миноносца, прибывая в Галлиполи, всегда делал визит генералу Кутепову. Французское интендантство, вообще достаточно строгое, придирчивое и сухо официальное в сношениях с Корпусом, иногда (правда редко) шло навстречу нуждам Корпуса; например, когда в августе Международный Красный Крест сильно задержал присылку продуктов для женщин и детей, французское интендантство заимообразно выдало продуктов на три недели, чем кризис был предотвращен. То же французское интендантство снабжало дровами русскую гимназию (по особому ходатайству ее администрации), а также и питательные пункты.
Все эти знаки внимания, были, конечно, признаками особой тактичности представителей французского командования в Галлиполи. Однако Русский Корпус имел основания сомневаться в совершенной искренности этих представителей, особенно учитывая их подозрительность, которая проявлялась во многом. А это, в свою очередь, приводило к глухому раздражению против французов, несомненно таившемуся в массах Корпуса и известном французам. Так, например, в начале лета Корпусе проводил усиленные занятия по втягиванию в походное движение с полной выкладкой, и в некоторых частях были произведены командиром Корпуса ночные тревоги. Французы решили, что Армия приводит себя в боевую готовность. В Константинополь полетели телеграммы, и французский Верховный комиссар (генерал Пелле) официально выразил опасение, что Корпус может атаковать Константинополь. Французские власти в Галлиполи пригласили командира на парадный завтрак и между тостов в честь Корпуса и его командира тут же за столом пытались узнать, что означают эти боевые приготовления. Заверения генерала Кутепова, что все эти меры проводятся в порядке очередных занятий, на случай возможного выступления в Сербию походным порядком, видимо, не вполне удовлетворили французов. Как бы в ответ на это, французы устроили у себя маневры, на которых решалась задача обороны совместными действиями пехоты и миноносцев перешейка у с. Булаир, соединяющего Галлиполийский полуостров с материком. На маневры был приглашен русский генерал Карцов, который лично убедился, между прочим, в крайне неудачной стрельбе по перешейку артиллерии миноносца. Этот характерный эпизод показывает, каких результатов начал достигать Русский Корпус своим единением и спайкой. (см. современный вид )
Начавшееся в августе 1921 года рассредоточение Русского Корпуса по славянским странам внесло еще несколько любопытных и, нужно сказать, неприятных штрихов во взаимоотношения с местными французами. Начать с того, что для частей кавалерии, отправленных в Сербию, были предоставлены очень плохие и малые пароходы, что вызвало много неудобств. При отправке одного из этих эшелонов французский офицер, контролировавший посадку, нанес оскорбление жене русского офицера, который вызвал француза на дуэль. Вызов не был принят, так как, по объяснению французского коменданта, здесь было столкновение не частного характера, ибо французский офицер находился при выполнении обязанностей службы. Французский комендант находил, что вообще в отношении русских французы находятся всегда при исполнении служебных обязанностей. На это Командир Корпуса ответил, что, развивая логически эту точку зрения, придется вменить в обязанность русскому офицеру оставаться равнодушным зрителем, если за его женой будет ухаживать французский военнослужащий и притом в явно недопустимой форме. Дуэль не состоялась (в приложениях VIII и IX читатель найдет переписку по этому вопросу).
28 августа 1921 года французский комендант прислал командиру Корпуса письмо с требованием очистить от русских город к 1 октября. Названные в письме Сергиевское Артиллерийское и Корниловское военные училища к указанному сроку были переведены в лагерь, так как в занимавшихся ими помещениях, по уверению французов, подлежали расквартированию вновь прибывающие французские войска. Однако ко времени отъезда Корпуса из Галлиполи помещения эти все еще пустовали. В отношении же выселения в лагерь остальных частей, а также семейств, требование французов вовсе не было исполнено.
1 сентября 1921 года письмом N 1895 французский комендант потребовал в категорической форме фактической поверки численного состава всего лагеря, включая женщин и детей, под контролем французских офицеров. Командир Корпуса в резкой форме отказал в этом и сообщил французскому коменданту число наличного состава, подсчитанное обычным путем. Французский комендант ответил, что он принимает сообщенное ему число за основное, но, согласно распоряжению командира Оккупационного корпуса, сообщает число пайков, назначенных для русских, которое оказалось на 242 менее действительного. Наконец, 29 августа, после почти двухмесячного перерыва, французы вдруг вывесили объявление с приглашением желающих ехать в Баку. В нем опять содержалось уверение, что русские, ранее прибывшие в Баку на работы, встретили там хороший прием. Далее сообщалось, что записавшиеся в Баку будут немедленно изъяты из русского лагеря в непосредственное ведение французского коменданта. Запрошенный командиром Корпуса французский комендант ответил, что на это объявление никто не отозвался.
Можно было бы привести еще немало примеров таких придирок, оставивших после себя довольно неприятный осадок. Вряд ли можно считать, что все эти мелочные уколы самолюбия диктуются французским правительством; с другой стороны, трудно возлагать вину лишь на одно местное французское командование. Быть может, основой создавшихся взаимоотношений было безвыходное и подчас щекотливое положение местных французских властей, наткнувшихся при выполнении директив своего правительства на стойкость Русского Корпуса.
Трудно будет позабыть все эти крупные и мелкие обиды, которые пришлось перенести от больших и малых агентов французской власти. Но Русский Корпус всегда будет помнить о ежедневной помощи пайком, которым Франция снабжала нас в течение года.

Описание фото: Солдат французской армии в Галлиполи, сенегалец. Русские их всех называли «Сережками». Вероятно, участник Первой Мировой войны на Западном фронте либо Дарданелльской операции союзников 1915 года. Работа с французскими архивами по изучению местного гарнизона продолжается. Смотри также на эту тему фотоальбом «Экскурсия ветеранов Дарданелльской операции в Галлиполи в 1930 году».

А203 Корпусной Суд

Правовое положение Корпуса
Глава из книги «Русские в Галлиполи»
Пребывание 1-го Армейского Корпуса в Галлиполи в свое время будет представлять интереснейший прецедент в науке международного права. Находясь на территории Греции, в зоне союзной оккупации, Корпус сохранил свою военную организацию и самостоятельность во внутреннем управлении и, наконец, имел свою судебную власть. Из предыдущих глав ясно, что такое самостоятельное положение Корпус приобрел не вследствие какого-либо юридического соглашения русского командования с иностранными державами, а собственными усилиями, направленными к самосохранению. Таким образом, до последнего времени юридического титула своего существования Корпус не имел*.
Рассматривая в указанном смысле пребывание 1-го Армейского Корпуса в Галлиполи, должно заметить следующее: если бы даже в истории международного права были факты сохранения армии на иностранной территории, то этим отнюдь не была бы исчерпана до конца трудность юридического обоснования положения Русской Армии за границей. Жизнь 1-го Армейского Корпуса не укладывалась в рамки чисто военной организации, а потому и официальное признание Армии иностранными державами лишь отчасти устранило бы возможность целого ряда других коллизий.
Происходило это потому, что за время Гражданской войны Армия изменила свой военный облик. Расширяя власть, согласно «Положению о полевом управлении войск в военное время», в сфере управления гражданского, Армия впитывала чуждые ей элементы, а вместе с тем растворялась, принимая на себя широкие задачи общегосударственного характера. Соединение в лице высшего командного состава функций управления военного и гражданского не прошло для Армии бесследно. Дурно ли это было или хорошо, здесь это не подлежит обсуждению. Важно, что такую двойственную «физиономию» Армия имела к моменту эвакуации и сохранила ее за границей. Иными словами, за границу эвакуировалась вместе с Армией и русская государственность в той ее форме, в которой она кристаллизировалась в процессе Гражданской войны. Поэтому, если принять во внимание указанный «дуалистический характер» Армии, можно утверждать, что поставленные Крымской эвакуацией новые вопросы в теории международного права и все вытекающие отсюда казусы гораздо шире, чем вопрос о возможности юридического признания находящейся на иностранной территории Армии. По той же причине, а не только в силу
патриотических чувств, каждый враждебный выпад против Армии, ощущался в Галлиполи как акт антинациональный, направленный против всей России. Враги Армии рассматривались, как лица, враждебные русской государственности, немногочисленные же защитники интересов Корпуса – как друзья России. Этот своеобразный «государственный эгоцентризм» был интересным, так сказать, психологическим истолкованием Корпусом своего правового положения.
Указанной выше самостоятельности, фактического своего признания Корпус достиг, конечно, не сразу. Когда был оставлен Крым и пароходы с русскими войсками плыли по Босфору, никаких перспектив у Армии в этом отношении не было, а еще раньше эта неопределенность нашла себе выражение в известном обращении Правительства Юга России.
Лишь по прибытии войск в Константинополь, настойчиво проводимые Главнокомандующим меры по сохранению Армии вызвали полемику по этому поводу. В настоящее время еще нет данных, на основании которых можно было бы с достаточной ясностью осветить этот период «хождения по мукам» Русской Армии. Во всяком случае, очевидно, что союзными державами в вопросе о дальнейшем сохранении Армии юридическая сторона дела была почему‑то отодвинута на задний план; союзники в своих первоначально как будто благожелательных, а впоследствии враждебных действиях (после смены кабинета Лейга), в лице французского командования, стоявшего во главе Оккупационного корпуса в Константинополе, пошли по пути практических мероприятий. Почему был выбран такой образ действий? Потому ли, что гораздо легче было оказывать активное противодействие попыткам Главнокомандующего, чем переносить спор в плоскость сложных контроверз международного права? Или потому, что такой образ действий подсказывался политической конъюнктурой? – Решать эти вопросы в том или ином смысле представляется опрометчивым. Во всяком случае нельзя, конечно, считать юридически обоснованными общие фразы официального сообщения Французского правительства от 17 апреля 1921 года, где читаем: «Генерал Врангель образовал в Константинополе своего рода русское правительство и претендует на то, чтобы сохранить на положении Армии вывезенные из Крыма войска». И далее: «Существование такой армии на Оттоманской территории противоречило бы международному праву и представляло бы опасность для мира и спокойствия Константинополя и его окрестностей, охраняемых союзной оккупацией при трудных условиях».
До ратификации Севрского договора подобные соглашения могли рассматриваться лишь как обычные выпады против Русской Армии и «некрасивые атаки», по мнению газеты «Общее Дело».
Уклончивое отношение союзных держав к возможности дать, так сказать, конституцию существования Русской Армии имело, однако, значение для 1‑го Армейского Корпуса лишь косвенно, то есть как отказ держав от дальнейшего продолжения вооруженной борьбы с большевиками. В действительности же Корпус до конца своего пребывания в Галлиполи определенно не знал, признали ли Армию или нет, так как за конкретным фактом достигнутой в Галлиполи русскими самостоятельности юридические вопросы теряли свою остроту.
Главным основанием к утверждению независимости русских войск в Галлиполи послужило, прежде всего, сохранение в частях оружия. Когда выяснилось, что 1‑й Армейский Корпус оружия не сдаст, трудно уже было говорить о том, что в Галлиполи находятся «беженцы», а не войска. Поэтому естественным последствием этого стало сохранение в войсках и всей внутренней организации. Попытки французского командования рассматривать Армию как «беженцев» или провести взгляд на подчиненность русских
французам заранее обречены были на неудачу, что в действительности и произошло. Выражением бесплодности этих попыток служили официальные сношения французского командования, адресуемые так: «Командиру 1‑го Армейского Корпуса». И то обстоятельство, что представитель французского командования в Галлиполи именовался: «Commandant les Troupes d’Occupation de la Presquile de Gallipoli et les camps russes», имело лишь номинальное значение.
Отношение местных представителей греческой власти к Русской Армии достаточно обрисовано в соответствующих главах. Не вызывает при этом сомнений тот факт, что такое отношение, главным образом, зависело от того, что Корпус в Галлиполи продолжал сохранять военную организацию, а также и то, что при обращении чинов Армии в «беженцев» русские и здесь превратились бы в пасынков международной политики. Дальше можно было утверждать, что такая картина будет иметь место и в других странах: русские, как армия, будут сохранять основы как военной, так и государственной организации.
Другим главнейшим фактором утверждения независимости Корпуса в Галлиполи явилось сохранение военной юстиции в лице корпусного суда. Только здесь, на чужбине, можно было оценить все значение «своего суда». Глубокое недоумение вызвали поэтому протесты некоторой части русской эмиграции («Воля России») по поводу сохранения Главнокомандующим корпусных судов. Вызывали эти протесты такое впечатление, как будто Армию упрекали за то, что она сумела отстоять русскую государственность!
Установление подведомственности дел о проступках и преступлениях русских греческому суду означало бы не только уничтожение воинской организации Корпуса, но явилось бы лишением вообще русских в Галлиполи каких бы то ни было признаков самостоятельности. Это особенно ярко сказалось в вопросе о подсудности русских гражданских лиц и семей военнослужащих, проживавших в районе расположения Корпуса. В своем месте указывалось, что разрешить этот вопрос не удалось, да и не представлялось возможным. В самом деле, разрешение дел о гражданских лицах в консульском суде в Константинополе вызвало бы ссылку на п.8 «Временного положения» об этом суде, согласно каковому пункту консульскому суду были подведомственны дела о русских подданных, находящихся на территории Турции. Передача же дел о тех же лицах в греческий суд была бы в буквальном смысле сечением по живому телу, так как каждый живущий в Галлиполи теснейшим образом был связан с Корпусом. Допустив судопроизводство против русских в суде греческом пришлось бы предоставить греческим властям право производить у русских обыски, выемки, задержание обвиняемых и т.д. Впрочем, необходимость юридического определения положения гражданских лиц в Галлиполи возникла по инициативе русского же суда; французское командование и греческие власти никаких вопросов по этому поводу не возбуждали. Вообще независимость русского военного суда в Галлиполи ни разу не была нарушена.
Выше указывалось, что жизнь 1‑го Корпуса не укладывалась в рамки военной организации, и поэтому естественно, что многие явления этой жизни остались без юридической нормировки. Такова довольно обширная область отношений гражданских, вызванных к жизни экономическими и другими причинами. Сплошь и рядом тяжущиеся за разрешением вопросов гражданского характера обращались просто к русскому коменданту города. И так было везде, где проявлялась в Галлиполи жизнь русской государственности в миниатюре: всякое ее более или менее интенсивное выражение неизбежно замыкалось тем кругом, за пределом которого вставал вопрос о юридическом признании русской власти за границей. В силу этого все предпринимаемые русским командованием меры не могли по необходимости не носить характера компромисса. Иных последствий и быть не могло, так как из сказанного выше следует заключить, что Русская Армия за границей находилась в том положении, которое представители Франции еще в Крыму определили не имеющим никакого юридического содержания и ни к чему не обязывающим термином «фактическое признание». Поскольку такое фактическое признание касалось местных интересов Корпуса, неудобства подобного положения не выступали в резкой форме, но там, где выявлялось государственное значение бытия Русской Армии, вопросы юридического характера достигали высшей напряженности.
Изучение правового положения Корпуса представляет глубокий интерес не только для международного права, но и для других правовых дисциплин, например, государственного, уголовного и административного права. Но кроме этого, из такого изучения нельзя не сделать выводов, имеющих и современное значение: пребывание 1‑го Армейского Корпуса в Галлиполи с несомненностью показало, что Армия является для русских в настоящее время лучшим хранилищем государственных начал. И для всякого, приезжавшего в Галлиполи, было ясно, что там находился не только 1‑й Армейский Корпус, а нечто большее – уголок России.
Вместе с Армией, этим плавающим по морю и по суше «кораблем», находились и ростки идей общегосударственного значения, символизируемые развевающимся в Галлиполи трехцветным флагом, а потому казалось исполненным глубокого юридического смысла то место из романа «Война и мир», где граф Л.Н. Толстой сравнивал армию с кораблем. Не Галлиполи, не «долина роз и смерти» были для русских третьим, дополняющим понятие государства элементом, а совокупность тех незримых отношений, которые связывали Корпус в одно целое. Не нужно поэтому прикреплять к Галлиполи того, что было сделано 1‑м Армейским Корпусом,– там находилась «плавающая русская государственность», для которой могла иметь значение территории лишь родная земля.

КФА216 Комендантское управление * (смотри на план схеме города)
КР12 Виды Галлиполи Таблица II

Административная деятельность
Глава из книги «Русские в Галлиполи»
Значение административной деятельности Корпуса в Галлиполи не равно ее удельному весу в условиях нормальной жизни государства. Вместе с тем, администрация 1-го Армейского Корпуса стала как бы опытным полем для заложенных там начал государственности.
В этой стороне жизни Корпуса ярко сказалась двойственность задач, предложенных самою жизнью эвакуированным из Крыма войскам: быть Армией и вместе с тем — выразителем правового лица антибольшевистских сил России. Именно сюда после оставления Крыма устремились взоры русских эмигрантов, ибо Армия, как двуликий Янус, словно представляла два лица : Армии и России.
В высшей степени было важно, как будет воспринята в сознании представителей иностранных держав эвакуированная Русская Армия: аморфной ли массой беженцев или спаянной какими-то внутренними объединяющими началами организацией? Форма этого восприятия определяла все дальнейшее отношение союзников к войскам и в общих чертах предопределила попытки союзного командования у распылению Армии.
Таким образом, административная деятельность русских в Галлиполи, выразившаяся в организации порядка, дисциплинированности и благоустройства, одно время имела решающее значение для всей судьбы Русской Армии. В Галлиполи вместе с Корпусом прибыли семьи военных и гражданские лица, потребности которых не укладывались в рамки военной организации, естественным последствием чего явилось распространение компетенции военных учреждений на сферу отношений гражданских. В области административной деятельности следует различать лагерь и город. Первый жил чисто военной, лагерной жизнью; во втором действовало управление русского коменданта города.
Функции коменданта города были таковы: 1) регистрация всех русских, проживающих, прибывающих в Галлиполи и не состоявших в тех частях, управлениях и учреждениях Корпуса, кои были расквартированы в городе; 2) организация санитарной части; 3) расквартирование русских в Галлиполи; 4) наблюдение за внешним порядком и организация охраны города;  5) надзор за русскими торговыми заведениями и ресторанами; 6) наблюдение за командами и отдельными лицами, прибывающими в город из лагеря; 7) устройство мест заключения и наблюдение за содержанием арестованных; 8) наблюдение за дисциплинарной ротой; 9) производство дознаний по проступкам и преступлениям, совершавшимся русскими в черте города; 10) рассмотрение в военно-полевом суде при управлении тех дел о военнослужащих, кои по очевидности совершенно не требовали дознания (сюда почти исключительно относились дела о нарушении военнослужащими благочиния: буйство, появление в нетрезвом виде и т.п.; 11) надзор за портом; 13) разбор дел по частным жалобам гражданских лиц, военнослужащих и их семей и т.п.
Русский комендант города был назначен еще на пароходе (21 ноября 1920 года) по прибытии судов с войсками на Галлиполийский рейд, а приведенные выше функции комендантского управления возникли, конечно, не сразу.
Пределы власти вновь назначенного коменданта никакими соглашениями с представителями французского командования определены не были. Приходилось действовать так, как подсказывала создавшаяся обстановка. Первоначально деятельность коменданта города ограничивалась только устройством войск на новых местах и надзором за наружным порядком в городе. В первые дни деятельность комендантского управления не носила систематического характера. Лишь в декабре 1920 года были учреждены инспекторская, военно-судебная, квартирная и санитарная части, и приблизительно с этого же времени комендантское управление вошло в круг более или менее систематической работы.
Управление коменданта разместилось в помещении греческой таможни. Наверху здания был утвержден трехцветный русский флаг, над входом — надпись на русском и французском языках: «Комендант г. Галлиполи», и: «Commandant Russe».
— Завоевали Галлиполи, — смеясь говорили русские, проходя мимо комендантского управления.

С 21 ноября 1920 года по 29 января 1921 года комендантом города состоял генерал-майор Звягин, с 29 января по день ухода Корпуса из Галлиполи Генерального Штаба генерал-майор Штейфон. При последнем произошли систематизация и объединение деятельности комендантского управления.
При коменданте города состояли два его помощника. Управление разделялось на инспекторскую, строевую, хозяйственную, военно‑судную и санитарную части и квартирный отдел.
Скопление большого числа русских учреждений и беженцев в г. Галлиполи требовало немедленных и спешных мер по упорядочению размещения русских и надзору за порядком в городе. С этой целью комендантским управлением была предпринята прежде всего регистрация всех русских, проживавших в городе и не состоявших в частях и учреждениях Корпуса, расквартированных в городе. Такой регистрацией были достигнуты две цели: устанавливалось число лиц, живущих в городе, и пресекалась возможность пребывания в городе для русских, не имевших какого‑либо отношения к Корпусу и не состоявших на учете в комендантском управлении. В последнем обязан был зарегистрироваться и каждый из русских, прибывавший по какому бы то ни было случаю в Галлиполи.  Приходившим в город офицерам и солдатам вменялось в обязанность иметь увольнительные записки.
Расквартирование протекало в нижеследующем порядке. Учреждениям, частям войск, управлениям и т. д. помещения отводились французским комендантом, согласно указаниям, даваемым из квартирного отдела комендантского управления; в этом же порядке отводились квартиры и для тех из служащих в упомянутых учреждениях, коим по условиям их работы квартиры были необходимы. Другая часть офицеров и их семей была размещена в общежитиях, число которых к 1 августа 1921 года было 13. Во главе каждого такого общежития стоял свой комендант; все они подчинялись наблюдающему за общежитиями генералу, а последний в порядке надзора – коменданту города. Помогали искать и отводить русским квартиры также армяне в лице своего священника и турки при посредстве муфтия. Наконец, значительное число русских снимало квартиры у местных домовладельцев по частному соглашению.
Для удобства наблюдения за квартирной и санитарной частями город был разбит русским комендантом на 4 района с районными комендантами во главе. Наблюдение за чистотой и соблюдением санитарных правил составляло предмет неустанных забот русской комендатуры, которой удалось достигнуть в этом отношении весьма положительных результатов.
Далее, особое внимание обращалось на одну из существеннейших мер для поддержания в городе порядка: организацию суточного наблюдения и охраны. Система охраны при помощи караулов, принятая в первые месяцы, уступила место дозорам, что устранило необходимость большого числа караулов. Дозоры назначались от дежурных рот военных училищ под командой офицеров и каждый час обходили город в указанном им районе. Проходя мимо комендантского управления и Штаба Корпуса, каждый начальник дозора расписывался в особой книге о том, что никаких происшествий во время обхода не было. Мероприятие это дало отличные результаты и быстро завоевало симпатии местного населения, которое обращалось к дозорам за помощью не только при столкновениях с русскими, но и при недоразумениях между самими туземцами.
Почти по всем делам о насильственном похищении чужого имущества, рассмотренным в корпусном суде, задержания преступников или попытки к их задержанию производились чинами комендантского управления и дозорами. Кроме того, в городе были поставлены вооруженные солдаты, исполнявшие обязанности полиции, имевшие отличительный знак в виде трехцветной перевязки на левой руке.
Одновременно с сим был образован при управлении коменданта военно‑полевой суд, рассматривавший, как уже указывалось выше, почти исключительно проступки военнослужащих по нарушению общественной тишины и спокойствия: появление в нетрезвом виде, буйство и т. п. (наказание – от дисциплинарного взыскания до арестантских отделений включительно). Главная задача такого суда – быстрота судебной репрессии, каковая и была доведена до суточного срока.
Французское командование, как организация чисто военная, не вмешивалось в административную деятельность местных властей, а последние не имели достаточных кадров полиции. Таким образом, почти вся охрана города сосредоточивалась в руках русской комендатуры.
Немалую долю забот доставляли комендантскому управлению места заключения для арестованных в дисциплинарном и судебном порядке. Легко представить, что первое время обстоятельства жизни 1‑го Армейского Корпуса благоприятствовали совершению дисциплинарных проступков и уголовно‑наказуемых деяний. Ввиду этого, с одной стороны, представлялось необходимым для утверждения дисциплины прибегать к частым арестам, с другой, – усилить предупредительную и карательную деятельность. Такие задачи требовали достаточного числа мест заключения. Трудность заключалась в отсутствии помещений и устройстве их. В первое время на гауптвахте содержались арестованные в дисциплинарном порядке совместно с подследственными и отбывавшими наказания по приговорам судов; помещение гарнизонной гауптвахты недолгое время находилось при управлении коменданта, в маленьком тесном коридоре. Скученность арестованных, невозможность соблюдать основы устава гарнизонной службы и эпидемические заболевания вызвали ряд энергических мер для рассредоточения арестованных в более удобные помещения.
К августу 1921 года в Галлиполи имелось три гауптвахты: N 1 – дисциплинарная гауптвахта; N 2 – гауптвахта при комендантском управлении, служившая передаточным пунктом задержанных; N 3 – гауптвахта для подследственных и отбывающих наказания по приговорам судов.
Пища арестованных не отличалась от общего пайка. Два раза в неделю желавшие ходили купаться в море, там же обычно происходила и стирка белья. Зимой арестованных водили в баню.
«Губа», как принято в военной среде называть гауптвахту, одно время служила «притчей во языцех» среди офицеров и солдат Корпуса и являлась одним из главных объектов упражнений в остроумии. В лагере шутили, что каждый, идущий в город, попадает на гауптвахту. В действительности, частые аресты в дисциплинарном порядке являлись необходимым следствием настойчиво проводимой в жизнь мысли об обязательности для каждого военнослужащего, и в особенности в создавшейся обстановке, дисциплинированности, выправки и аккуратности в одежде. Когда в этом отношении были достигнуты достаточные результаты, «губа» утратила свой злободневный характер.
Таблица 15, 16
Сознание необходимости поддержания воинского порядка и дисциплины выражалось, между прочим, в создании своеобразной организации в среде самих арестованных. Организация эта имела шуточный характер, но была не лишена и известного практического значения. Во главе гарнизона «губы» находился начальник гарнизона (преимущественно из постоянных ее обитателей); ему подчинялись комендант и плац‑адъютант «губы», заведующий хозяйством и т. д.; существовали также особые чины, ордена и отличия «от губы».
Приводим для примера два приказа начальника гарнизона «губы» N 1:
Приказ По  Управлению  Коменданта
10 июля 1921 г. N 7 г. Галлиполи
§ 1.
Мною замечено, что чины гарнизона постоянно о чем‑то мило беседуют с часовыми, стоящими у входа во дворец начальника гарнизона. Приказываю моим плац‑адъютантам строго следить и не допускать разговоров, внушать пытающимся разговаривать, что это подрывает дисциплину, а также и авторитет самого офицера, который должен удерживать от подобных поступков, а не сам толкать на них.
Комендант гарнизона губы,
генерал‑майор от губы (подпись)

Приказ По гарнизону губы № 1
9 августа 1921 г. город Галлиполи
§ 3.
Сего числа наш гарнизон был осчастливлен посещением начальника соседнего гарнизона (так принято было называть на «губе» командира 1‑го Армейского Корпуса). Мило поздоровавшись со вверенным мне гарнизоном, он соизволил долго беседовать с каждым членом губы, входить во все наши нужды, даже в способы утоления нашего духовного голода. Численность вверенного мне гарнизона, по‑видимому, ему показалась малой, ряды наши редкими, потому что сейчас же по выходе своем от нас он уже не замедлил прислать нам пополнение, а, встретив в соседнем гарнизоне кадрового члена нашей губы, генерал‑майора от губы Н., возвращавшегося к месту служения в наш гарнизон с предметами утоления нашего душевного голода под мышкой, упросил проводить его. Несмотря на то, что еще с утра генерал‑майор от губы Н. ревизовал все кабачки соседнего гарнизона для выяснения качества напитка в оных, тем не менее он последовал за командиром Корпуса и в теплых словах, в мирной беседе обрисовал наше житье‑бытье на губе‑матушке. Видя искреннюю привязанность генерал‑майора Н. к губе и не желая лишить нас, из уважения ко мне, нашего дорогого члена губы, командир Корпуса продлил ему срок пребывания на губе на 5 суток. Столь отзывчивое отношение к нам, быстрое пополнение гарнизона нашего заставляет меня от лица всего нашего гарнизона объявить начальнику соседнего гарнизона благодарность.
Генерального штаба генерал‑майор от губы
(подпись)

Движение арестованных на гарнизонной гауптвахте г. Галлиполи с 1 декабря 1920 года по 1 августа 1921 года колебалось лишь в известных пределах (см. табл. № 15). Делать какие‑либо выводы при таком сравнительно коротком сроке наблюдений представлялось рискованным. Можно, однако, отметить увеличение числа содержавшихся в дисциплинарном порядке за последние четыре месяца и уменьшение отбывавших наказания по суду и подследственных за то же время, что видно из табл. № 16 (см. ).
К этому следует добавить, что разница в числах первой графы должна сказаться еще резче, если принять во внимание, что в первые четыре месяца исполнение приговоров, по коим осужденные не подвергались наказаниям, сопряженным с лишением всех особенных, лично и по состоянию им присвоенных прав и преимуществ,  согласно подлежащих узаконений, откладывалось до окончания Гражданской войны.
Наблюдение за законностью арестов производилось следующим образом. Ежедневно по утрам комендантом города представлялись командиру Корпуса сведения о всем случившемся с приложением списка лиц, арестованных за истекшие сутки. Эти сведения просматривались командиром Корпуса, и если им замечались неправильности в наложении взыскания или неясность в причине ареста, на списке делались соответствующие резолюции: об изменении числа дней ареста или производстве дознания. Кроме того, гауптвахты ежедневно обходил офицер военно‑судной части комендантского управления и лично опрашивал всех арестованных по вопросам, касающимся их содержания. Наконец, два раза в месяц для поверки законности содержания арестованных, гауптвахты посещались представителями военно‑прокурорского надзора корпусного суда.
Выше уже указывалось, что взаимоотношения русской комендатуры с греческой администрацией, судом и французским комендантом не имели какой‑либо регламентации. Функции русского коменданта города большей частью возникали в связи с потребностями текущей жизни, и местные представители французской власти так или иначе были поставлены в необходимость, в собственных же интересах, фактически признавать наличие русской власти в Галлиполи. В указанном отношении факт официального непризнания Армии не имел какого‑либо практического значения, выражая лишь политическую конъюнктуру. Вот почему вопрос этот, по‑видимому, не очень интересовал местное французское командование, а тем более администрацию греческую и местных жителей. Все они без всяких предварительных условий поставлены были в необходимость фактического признания Армии со всеми ее учреждениями и организацией. Это признание, конечно, не было выражено каким‑либо письменным актом, а устанавливалось завязавшимися отношениями, в которых русские учреждения, как по форме, так и по характеру, выступали со всеми атрибутами учреждений государственных.
К этому присоединилось то, что всем попыткам представителей высшего командного состава и Французского корпуса в г. Константинополе, направленным к распылению Армии, было оказано спокойное и стойкое сопротивление как со стороны Главнокомандующего, так и командира Корпуса генерала Кутепова.
Взаимоотношения русской комендатуры с греческой администрацией, жандармерией, префектурой и местными жителями начались не сразу, так как французские власти категорически запрещали непосредственные сношения с греческой администрацией. В первых числах декабря 1920 года меры по охране города, его санитарному благосостоянию и т. п. заставили греческую администрацию войти в непосредственные сношения с русским комендантом, так как хозяева положения – французы – мало были этим заинтересованы и не принимали никаких мер. Поэтому в высшей степени было важно, что к этому моменту, как уже отмечено выше, русским удалось выявить себя приспособленной к государственной жизни организацией, к которой греческие власти и обратились.
С этого момента с греческой администрацией завязались самые добрые отношения. С течением времени доверие к русский администрации, не делавшей различия между «эллином и иудеем», росло; в особенности это относится к турецкому населению, юридическое положение которого до того в Галлиполи было довольно печально. В середине января 1921 года был назначен новый шеф греческой жандармерии, который сделал официальный визит русскому коменданту, и отношения остались прежние.
Тогда же, ввиду неблагоприятно сложившейся для греков политической обстановки, а также неуспехов на малоазиатском фронте, греческая администрация проявляла некоторую нервность: ей всюду чудились назревающие восстания местного турецкого населения. Лояльность в этом отношении Русской Армии и ее представителей еще раз послужила залогом упрочения установившихся добрых отношений.
Все жалобы, подаваемые на русских, греческая администрация отправляла в русскую комендатуру, а впоследствии греческое и турецкое население стало обращаться непосредственно к русскому коменданту, на решения которого греческая администрация жалоб не принимала. Все требования русской комендатуры, связанные с производством дознаний, обысков, выемок и т. д., греческими властями выполнялись беспрекословно и немедленно.
С французами сношения завязались, конечно, с первого дня прибытия в Галлиполи; непосредственно с комендантским управлением французские власти не сносились, за небольшими исключениями, так как вся переписка с ними происходила при посредстве Штаба Корпуса.

* Сейчас расположен замечательный военный Музей, посвященный Первой Мировой войне. Сражение за Дарданеллы.

А202 Заседание Корпусного Суда

Военный суд
Глава из книги «Русские в Галлиполи»
Положение военно‑судебного ведомства после эвакуации Крыма представлялось в следующем виде. Эвакуация вызвала вопрос о самом существовании Армии, а стало быть, и о расформировании связанной с ней организации военно‑судебной власти; поэтому, казалось бы, что непризнание Армии союзниками определяло тем самым и судьбу военной юстиции. Между тем, в силу необходимости так или иначе регулировать юридическую жизнь в частях войск, военные суды расформировывались и вновь конструировались совершенно независимо от факта юридического непризнания Армии.
Отсутствие органов правосудия привело бы к тяжким и непоправимым последствиям для будущего Армии. Общежития русских беженцев в Константинополе в первые месяцы по эвакуации – лучшее подтверждение сказанного. В этих общежитиях, подчиненных французским властям, происходил полный сумбур. Неприспособленность устраиваемых на скорую руку помещений, отсутствие пищи, хлеба, кипятка, развивающиеся эпидемии, – все эти условия заставляли русских беженцев отчаянно бороться за свое существование: ломались на дрова полы, окна; продавалось белье, оружие, совершались кражи, грабежи и т. д. А над всем этим стояли растерявшиеся при виде стихийной массы цепляющихся за жизнь людей французские коменданты. Издавались многочисленные приказы на французском языке, которых большинство не понимало, да просто и не читало; производились аресты (никто при этом не знал, что делать с арестованными); образовались какие‑то нелепые «дамские суды чести» и т. п. В качестве характеристики понимания французскими комендантами положения русских беженцев могут служить следующие вступительные слова приказа коменданта одного из общежитий (город Константинополь, Скутари, лагерь «Селимие»): «Человеческий гений создает вещи, а русские беженцы их разрушают», – следует пояснить, что вещи, «создаваемые человеческим гением», – это старые балки в сарае, которые солдаты и казаки, оторвавшиеся от своих частей, безжалостно истребляли, чтобы «согреть чайку». В общем, несмотря на, быть может, совершенно искреннее желание французских властей помочь русским, беженцы представляли из себя массу бесправных и ничем взаимно не связанных людей.
В Армии опасность подобного положения была сразу понята, и военные суды сохранились. В ряду актов, предпринятых русским командованием для сохранения Армии, это обстоятельство занимает одно из первых мест и может быть сравниваемо лишь с оставлением в войсках оружия.
Еще на Константинопольском рейде генерал Кутепов заявил председателю корпусного суда 1‑го Армейского Корпуса о том, что он войдет с ходатайством о необходимости оставить корпусный суд в неприкосновенности, а 1 декабря 1920 года за № 3776 был издан нижеследующий приказ Главнокомандующего:
«По устройству войск на новых местах главной заботой начальников всех степеней должно быть создание прочного внутреннего порядка во вверенных им частях. Дисциплина в Армии и Флоте должна быть поставлена на ту высоту, которая требуется воинскими уставами, и залогом поддержания ее на этой высоте должно быть быстрое и правильное отправление правосудия. Покинув Крым и устроившись временно на новых местах,
Русская Армия и Флот при отправлении правосудия должны руководствоваться теми же законами, которые применялись на территории Крыма, со всеми их изменениями и дополнениями по день эвакуации. Из учреждений военно‑судебного ведомства приказываю сохранить три корпусных суда: Первый – для 1‑го Корпуса, расположенного в Галлиполи, Второй – для Кубанского, расположенного на острове Лемнос и Третий – для Донского Корпуса, расположенного в Чаталдже. Войсковые части и учреждения, расположенные вне указанных пунктов, подлежат ведению ближайшего корпусного суда. Для русской эскадры учреждается Военно‑морской суд. Кассационное производство по всем делам отменяется».
Таким образом, из всей организации военно‑судебной власти сохранились: главный прокурор Армии и Флота с его помощником, три корпусных суда и морской суд. Находившиеся вне этой организации военно‑полевые суды и суды чести для офицеров также упразднены не были и продолжали свою деятельность по прибытии войск на новые места.
Как уже указывалось в цитированном выше приказе, судам при отправлении правосудия предписывалось руководствоваться теми же законами, которые применялись на территории Крыма, со всеми их изменениями и дополнениями по день эвакуации, т. е. иными словами – законами военного времени. Такое решение являлось наиболее целесообразным: изменение военных законов мирного времени в период Австро‑германской и Гражданской войн коснулось основных начал материального и процессуального права, и возвращение к нормам мирного времени потребовало бы обширной законодательной работы. Как на пример, можно указать на отмену так называемой «административной гарантии», т. е. исключительного права военного начальства на возбуждение уголовного преследования против военнослужащих (приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1920 г., апреля 6 дня, № 2994). Приказ этот приблизил военно‑уголовный процесс к началам судебных уставов и вызвал необходимость пересмотра Устава военно‑судебного (С.В.П. 1869 г. XXIV кн. Изд. 4), каковая работа и производилась в главном военном и военно‑морском суде еще на территории Крыма. Далее приказ Главнокомандующего от 9 октября 1920 года за № 3718 произвел полную реконструкцию положения чинов военно‑судебного ведомства на началах самостоятельности последнего, с подчинением главного прокурора Армии и Флота (до этого – главного военного и военно‑морского прокурора) непосредственно Главнокомандующему. Коренным изменениям подверглись статьи, предусматривающие преступления, имеющие своим объектом казенное имущество (приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1919. № 539); введен новый порядок производства дел о преступлениях государственных (приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1920. № 91) и т. д. Отбросить все это представлялось столь же невозможным, как уничтожить прошлое. Во всяком случае, применение законодательства военного времени, с которым Армия, если можно так выразиться, сжилась на практике, не встречало затруднений.
К этому, конечно, не относится неясность в сфере основных положений материального и процессуального права, созданная пребыванием Армии на чужой территории и вместе с тем – в пределах зоны союзной оккупации. Разрешение вопросов, вытекавших из столь оригинального положения уголовного права, вступало уже в коллизию с фактом юридического непризнания Армии, а стало быть, переходило в круг ведения международного права и не находилось в зависимости от большей или меньшей опытности военных юристов и желаний высшего командного состава Русской Армии.
К таким интереснейшим для истории уголовного права (также и международного) вопросам относятся, прежде всего: 1) вопрос о смешанной подсудности военной и гражданской; 2) положение гражданских лиц и семей военных, проживающих в районах
расположения Корпусов (лиц, следовательно, не имевших своего суда); 3) юридическое положение беженцев из военнослужащих, перешедших на беженское положение и продолжавших оставаться до своего отъезда в корпусах, и 4) положение русских военных судов с точки зрения международного права.
Из всех поставленных вопросов удовлетворительно мог быть разрешен лишь третий. 2 января 1921 года главный прокурор Армии и Флота сношением своим за № 252 сообщил военному агенту при Российском посольстве в Константинополе, что ввиду учреждения в Константинополе консульского суда, коему на основании п. 8 «Временного положения» подсудны все русские подданные, не состоящие в войсках действительной службы и находящиеся в Турции, – все военнослужащие, перешедшие за сокращением штатов на беженское положение, подлежат преданию суду применительно к ст.245, XXIV кн. С.В.П. 1869, изд. 4, в случаях: 1) неявки по призыву на действительную службу или к учебным сборам; 2) преступлений и проступков, совершенных во время сих сборов; 3) нарушений обязанностей дисциплины и воинского чинопочитания во время ношения ими форменной одежды или во время нахождения в военно‑врачебных заведениях (также в лагерях, общежитиях, этапах для беженцев и т. п.). Короче говоря, беженцы из военнослужащих были приравнены в отношении их подсудности военным судам к чинам запаса Армии. Следовательно, пока они не перешли в ведение властей гражданских или иностранных, все проступки и преступления их должны были подлежать компетенции военного суда. Такая практика и была установлена корпусным судом 1‑го Армейского Корпуса в Галлиполи по делам о лицах, находившихся в Беженском батальоне. Иное толкование закона привело бы к неисчислимым трудностям на практике: число гражданских лиц, не имевших своего суда, значительно увеличилось бы, а пребывание в самом Корпусе большого числа людей, не подчинявшихся никаким правовым нормам, грозило бы постоянными нарушениями воинской дисциплины и порядка. Все другие, поставленные выше вопросы, по указанным там же причинам, разрешены не были, и эта неясность в основных положениях права, конечно, отзывалась и на частностях процесса, как то: вызов свидетелей – иностранных подданных; гражданские иски в делах уголовных; возвращение вещей, добытых преступлением, и т. д.
На практике, однако, корпусной суд довольно удачно справлялся с этими затруднениями, так как доверие к русскому суду греческой прокуратуры и администрации, шедших всегда навстречу русским властям, устраняло почти все препятствия: свидетели – иностранные подданные, всегда доставлялись распоряжением о том греческого префекта; при производстве обысков и выемок у русских, проживавших в квартирах местных жителей, никаких препятствий чинимо не было и т. д. В свою очередь, и корпусной суд всегда оберегал интересы местных жителей, потерпевших от преступлений, совершенных русскими военнослужащими. Дела последнего рода направлялись греческим прокурором в военно‑прокурорский надзор корпусного суда для дальнейшего их направления. Лучшей иллюстрацией этого доверия является рассмотрение в корпусном суде дела о краже у переводчика греческого суда золотых вещей: дело закончилось вынесением официального приговора русскому военнослужащему, отданному в исправительные арестантские отделения. То обстоятельство, что русский суд, действуя без каких‑либо определяющих соглашений и договоров, сумел найти путь, обеспечивающий ему уважение и доверие греческой власти, а также местного населения, достаточно показательно само по себе.
Одним из кардинальных вопросов судебной деятельности в Галлиполи было устройство мест заключения. Вопрос этот приобрел острый характер еще в России с момента начала Гражданской войны. Тогда уже почти все виды заключений, предусмотренные XXII кн. С.В.П. за 1869 г., изд. 4, по необходимости сводились к гражданской тюрьме (Приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1919. № 579). В Галлиполи и такая замена не могла быть осуществима, так как для русских имелись лишь три гауптвахты. Что же касается греческой тюрьмы, то таковая хотя в Галлиполи и имелась, но помещать в нее русских наши власти не хотели по соображениям чисто принципиальным (между прочим, это значительно способствовало укреплению полной независимости русского суда). Однако при этом, конечно, возникли затруднения при приведении судебных приговоров в исполнение. 20 января 1921 года сношением за № 390 главный прокурор Армии и Флота сообщил военному прокурору корпусного суда о том, что присужденных к ссылке на каторжные работы, отдаче в исправительные арестантские отделения и заключению в тюрьме, в случае неимения в Галлиполи надлежаще оборудованных мест заключения, надлежит препровождать на плавучую тюрьму, помещавшуюся в то время на транспорте «Рион» (Константинопольский рейд). 29 апреля транспорт «Рион» отправился с беженцами в Бразилию, причем других мест заключения, заменивших эту плавучую тюрьму, указано не было. При таком положении дел все виды заключения по необходимости сводились к содержанию на гауптвахте № 3 (см. «Административная деятельность»). К этому следует добавить, что приказом по Корпусу от 23 декабря 1920 года за № 64 была учреждена рабочая рота для лиц, отбывавших наказание как в дисциплинарном порядке, так и по суду. Назначение в эту роту осужденных и производство в ней различных работ до некоторой степени позволяли регулировать неравномерность тяжести наказаний, создававшуюся при содержании на гауптвахте лиц, приговоренных к различным видам заключения. Наблюдение за законностью содержания арестованных производилось в порядке, описанном в главе «Административная деятельность».
Интересно отметить тот факт, что в вопросе о применении военными судами наказаний французское командование косвенным образом пришло к признанию Армии. Допустив фактическое существование русских вооруженных корпусов, имеющих свою военную юстицию, французы принуждены были принять и вытекающие из такого допущения следствия, например, не протестовать против существования в г. Галлиполи гауптвахт, санкционировать устройство на о. Лемнос тюрьмы и входить в переписку по вопросу о содержании арестованных.
Естественно, что при таких условиях ответственность по содержанию арестованных и заботы по облегчению их участи лежали на русском высшем командном составе. Ввиду этого вполне понятным и желательным явился приказ Главнокомандующего от 18 апреля 1921 года за № 156 о смягчении ко дню Святой Пасхи наказаний осужденным по приговорам военных судов и отбывавшим наказания в дисциплинарном порядке.
Главные задачи по отправлению правосудия в Галлиполи лежали на корпусном суде и его военно‑прокурорском надзоре, но кроме этого, в Корпусе действовали полковые суды, военно‑полевые суды (учреждавшиеся для разбора отдельных дел военными начальниками) и, наконец, суды чести. Штаты всех трех корпусных судов к тому времени были несколько расширены: председатель суда, два военных следователя, военный прокурор, помощник военного прокурора и два кандидата на военно‑судебные должности, – так что корпусные суды по составу мало отличались от судов военно‑окружных. С отменой упомянутой уже выше административной гарантии военный суд занял совершенно самостоятельное положение. Предание суду производилось не по усмотрению начальства, а после внесения военно‑прокурорским надзором обвинительного акта в суд; военному начальству посылалось лишь сообщение о внесении дела в суд для отдания о том приказа по части. Порядок этот имел применение ко всем военнослужащим, за исключением командиров корпусов и лиц, пользующихся равной с ними или высшей властью: они могли привлекаться к уголовной ответственности и подлежать преданно суду на общих основаниях, но с тем, что привлечение их в качестве обвиняемых допускалось не иначе, как по предложению высшего военного начальства или главного прокурора Армии и Флота. Таким образом, для военного начальства оставалось лишь право предания полковым судам, рассматривавшим дела о солдатах при со деянии ими преступлений и проступков, за которые по закону определялись только исправительные наказания, притом не влекущие за собой потери всех или некоторых, особенных лично и по состоянию осужденных, присвоенных им прав и преимуществ, и право предания военно‑полевым судам (о них речь будет ниже). Надзор за законностью действий названных судов осуществлялся военно‑прокурорским надзором.
Прекращение дознаний по делам, подлежащим рассмотрению в корпусном суде, при отсутствии в этих делах признаков уголовно‑наказуемых деяний, и по другим законным причинам, производилось по усмотрению военно‑прокурорского надзора, а прекращение следственных производств – по заключениям военного прокурора корпусным судом.
Компетенции корпусного суда подлежали: 1) дела о солдатах (за исключением подсудных полковому суду); 2) все дела об офицерах и чиновниках. Однако за отсутствием полковых судов в большинстве воинских частей, корпусной суд рассматривал большую часть дел, подсудных сим судам. Из числа осужденных в Галлиполи на период времени с 1 ноября 1920 по август 1921 года 178 человек было предано корпусному суду, 75 – военно‑полевому и только 9 – полевому.
Приговоры корпусного суда по общему правилу входили в законную силу без утверждения их военным начальством, но те из них, которые ранее представлялись на Высочайшее усмотрение, по вступлении в законную силу подлежали представлению командиру Корпуса. К этому присоединялись все приговоры к смертной казни. При утверждении таких приговоров командиром Корпуса были смягчены наказания в 44 случаях: 29 офицерам и 15 солдатам (в том числе: одному приговоренному к смертной казни, 14 – к каторжным работам и 15 – к отдаче в исправительные арестантские отделения).
Основные принципы военно‑уголовного процесса не отличались от процессуальных норм общих судебных мест мирного времени, за исключением не привившегося в Армии института присяжных заседателей и не введенной при отмене административной гарантии обвинительной камеры. К недостаткам процесса следует отнести упразднение кассационного производства, но учитывая расположение в то время корпусов в различных странах, конечно, пересмотр дел в таком порядке фактически был невозможен.
Корпусной суд размещался в особом здании, которое по самому типу построек в Галлиполи не могло удовлетворить условиям нормального отправления судебной деятельности. В этом отношении суд разделил общую судьбу всех учреждений, находившихся в Галлиполи. Кабинет председателя суда, две камеры военных следователей, зал судебных заседаний, канцелярия военно‑прокурорского надзора и суда, наконец, квартиры чинов суда, – все это размещалось в трех комнатах. Легко вообразить, сколько затруднений представляли эти условия для правильного ведения судебных заседаний и при разрешении вопросов об особых комнатах для совещаний, свидетелей и т. п.
Зал судебных заседаний помещался в комнате, в обыкновенное время едва достаточной для трех‑четырех человек. Комната находилась на втором этаже и сообщалась с первым посредством лестницы, являясь как бы открытой площадкой, так что разговоры хозяев (евреев‑испаньолов), проживавших на нижнем этаже и совершенно не считавшихся с тем, что происходило наверху, часто мешали прениям сторон или допросу свидетелей. К этому иногда присоединялись запах жарившейся внизу рыбы или кофе, а если зал заседаний наполнялся публикой и ветхие балки начинали потрескивать, – то и испуганные крики хозяйки. Особенности местного быта отражались и на внешней стороне судебных заседаний.
Свидетельницы‑турчанки отказывались, обыкновенно, находиться с мужчинами, и их приходилось помещать в камере военного следователя, где свидетельницы нетерпеливо ждали своей очереди, подчас заявляя громкие протесты, заставлявшие прерывать на время судебное заседание. Если по делу встречалась необходимость в допросе свидетелей‑магометан, евреев и русских, то зал судебных заседаний представлял довольно колоритную картину: сидящий рядом с обвинителем мулла, поджавший по‑турецки ноги, раввин, православный священник с крестом и Евангелием в руках, солдаты, греки, турки и евреи в испанских одеяниях.
Неудобства, конечно, не лишали судебные заседания характера торжественности. Судебные заседания корпусного суда, происходившие всегда при открытых дверях, посещались с большим интересом чинами Корпуса. Сюда же вместе со своими преподавателями законоведения являлись для практических работ юнкера военных училищ. При этом приходилось размещать публику так, чтобы не происходило скопления в середине комнаты, так как это грозило бы суду совершенно неожиданным «перемещением» на первый этаж.
Со 2 ноября 1920 года по октябрь 1921 года корпусным судом рассмотрено 343 дела; из них 199 – в судебных заседаниях. За тот же период в военно‑прокурорском надзоре по настольному реестру прошло 394 дела, из коих 203 было внесено в корпусной суд с обвинительным актом.
Военно‑полевые суды учреждались, согласно действовавшим о них узаконениям, в тех случаях, когда учинение военнослужащими преступных деяний являлось настолько очевидным, что не встречалось надобности в их расследовании. Этим именно обстоятельством, а не тяжестью грозящего виновному наказания, как это принято думать в широкой публике, и определяется подведомственность дел военно‑полевым судам. В Галлиполи большинство дел, рассмотренных в военно‑полевых судах, относилось к проступкам по нарушению воинскими чинами благочиния (буйство, появление в нетрезвом виде и т. п.). Для дел подобного рода, конечно, не требовалось сравнительно сложного порядка, обязательного при рассмотрении в корпусном суде.
Из общего числа рассмотренных в военно‑полевых судах дел 30 относилось к нарушению воинского благочиния, 12 – к побегам и самовольным отлучкам, 12 – к нарушению чинопочитания подчиненности, 10 – к совершению грабежей, 1 – к разбою, 1 – к государственной измене, 2 – к случаям подлога, 2 – к распространению в войсках слухов, 2 – к противозаконному отчужденно казенного имущества, 2 – к ношению не присвоенной по закону формы. Из перечисленных проступков и преступлений лишь грабежи, разбой, государственная измена и распространение в войсках слухов влекли за собой наказания уголовные.
Военно‑полевой суд состоит обычно из председателя и четырех членов; разбирательство дел происходит применительно к правилам, установленным для полковых судов. Предание военно‑полевому суду производится военными начальниками, причем уже обер‑офицер не может быть предан такому суду лицом, не пользующимся правами начальника дивизии. Приговор военно‑полевого суда немедленно по объявлении его на суде представляется на утверждение тому военному начальнику, коим отдан приказ о предании обвиняемого суду.
Согласно сказанному, закон предусматривает военно‑полевые суды лишь в крайних случаях, и придавать таким судам значение постоянно‑действующего аппарата было бы ошибкой. Поэтому уже на территории Крыма деятельность военно‑полевых судов была значительно ограничена, в Галлиполи же для наблюдения за законностью их приговоров таковые до утверждения их военными начальниками представлялись на рассмотрение военному прокурору. Такой порядок в значительной мере пополнял недостаток юридического элемента в военно‑полевых судах. Правда, после эвакуации Крыма приказом Главнокомандующего (январь 1921 года, № 3839) дела о гражданских лицах, изобличенных в совершении преступных деяний, изъятых из общей подсудности, вновь было разрешено передавать на рассмотрение военно‑полевых судов, но практического применения указанный приказ Главнокомандующего в Галлиполи не имел.
Суды чести не входили в общую организацию военно‑судебных учреждений, но не лишне отметить их ввиду несомненного воспитательного значения для разнородного состава Армии. Разрешение вновь по суду чести поединков (запрещенных в Армии с объявлением войны) при столкновениях и ссорах между офицерами вызвало в первое время многочисленные дуэли (к счастью, в большинстве случаев безрезультатные), но обстоятельство это в значительной мере способствовало развитию у офицеров чувства уважения к чести и достоинству других лиц. В мирное время при укоренившихся твердых традициях в офицерской среде суды чести регулировали лишь сравнительно редкие случаи нарушения офицерской этики, и им, конечно, в то время странно было бы придавать значение воспитательных органов, но наличие педагогического элемента в судах чести, после резкого изменения физиономии всей Армии и нескольких лет Гражданской войны, представляется несомненным.
Таблица 17, 18
Юридическая жизнь Корпуса за время пребывания его в Галлиполи была интенсивна и разнообразна. Для правильного истолкования и применения законов при каждой отдельной части состояли заведующие перепиской по судной части юристы, а при Штабе Корпуса имелась военно‑судная часть, сосредоточивавшая всю переписку Корпуса, имевшую юридическое значение. Общий надзор за судебной деятельностью осуществлялся военно‑прокурорским надзором корпусного суда.
Статистические данные о преступности в 1‑м Армейском Корпусе таковы.
В Корпусе к 1 января 1921 года было:
офицеров ……9540
солдат …………15 617
чиновников 569
врача ……………142
– всего же 25 868 человек.
Ко 2 августа осталось:
офицера …………8593
солдата …………11 164
чиновников …549
врачей ……………149
– всего…………20 455 человек.
В период от 1 декабря 1920 года по август 1921
года совершивших различные преступления и осужденных было 263 человека, из них:
офицеров ……………119
врач ………………… 1,
военных чиновников 10
солдата ………………133
в числе коих…………10 юнкеров.
Таким образом, преступного элемента за период самый тяжелый для Корпуса оказалось всего 0,9 %.
Военно‑полевому суду было предано: 45 офицеров, 3 военных чиновника и 27 солдат – всего 75 человек; корпусному суду было предано: 81 офицер, 97 солдат – всего 178 человек; полковому суду было предано 9 солдат.
Наибольший интерес среди чинов Корпуса из рассмотренных в суде дел вызывали: хозяйственные и политические, а из последних – процессы, сущность коих указана в статье «Взаимоотношения с французами». Один из подсудимых был приговорен к смертной казни, другой к 15 годам каторжных работ, причем при утверждении последнего приговора избранное судом наказание было заменено осужденному отдачей в исправительные арестантское отделение сроком на 4 года. Оба дела получили широкую огласку в общественных кругах русской эмиграции благодаря необычному окончанию второго дела. Французское командование еще до рассмотрения дела в судебном заседании корпусного суда потребовало выдачи подсудимого. Тем самым создалось исключительное положение: ни русское командование, ни суд не считали возможным выдать подсудимого до рассмотрения дела. После же осуждения он по настоянию французского командования был передан французам и выехал в Константинополь.
При представлении некоторых приговоров командиру Корпуса (см. выше) последним было смягчено наказание в 44 случаях – 29 офицерам и 15 солдатам (в том числе 1 приговоренному к смертной казни, 14 приговоренным к каторжным работам и 15 – к арестантским отделениям). Из приговоренных к тюремному заключению большинство осуждено сроком на два, три‑месяца.
Пребывание Корпуса в Галлиполи не дало, прежде всего, ни одного случая преступлений против чести и целомудрия женщин, разбои имели место 1 раз, грабежи ‑10 раз. Следует отметить, что наибольшее число преступлений относится к нарушению военной дисциплины в виде нарушения чинопочитания (61) и воинского благочиния (41). В этом факте наиболее ярко сказывается настойчиво и искренне проводившаяся в жизнь мысль о необходимости дисциплины. Политические преступления почти не имели места.
В общем, приведенные выше данные рисуют нравственный облик Армии в весьма выгодном для нее свете.
Наконец, несколько слов об имущественных преступлениях. Объектом их чаще всего являлось казенное имущество (консервы, хлеб, сахар, обмундирование). Эти преступления в буквальном смысле были от «голода», и к ним суды относились с возможной снисходительностью.
Резюмируя все сказанное, следует заключить, что сохранение за границей в Армии военных судов дало большинству русских свою юстицию. Если она, с одной стороны, имела недостатки, неизбежные ввиду создавшегося общего положения, как то: отсутствие кассационной инстанции, не выясненность вопросов смешанной подсудности военной и гражданской и т.п., то, с другой, она дала возможность Армии жить своей юридической жизнью и тем самым способствовала сохранению русской государственности.

Путеводитель и справочник. Архивы, интересные места, карта долины, план города, схема кладбища и памятник. Как посетить, что посмотреть.
Виртуальная экскурсия по Галлиполи. Русский часовой у моста (фото с негатива). В каталоге Блинова — Федорова обозначено два снимка примерно с одним названием. На одном мимо русского часового возле гауптвахты идут французские солдаты, на другом (этом) — французские офицеры.
Место съемки: смотри план — схему города, «Губа», Генуэзская башня.
Описание и комментарии:
Обратите внимание, что эта пристройка со стеклянными окнами к башне на данный момент отсутствует.

Русские в Галлиполи, Приложения
Приложение I

(Перевод с французского)
Письма подполковника Томассена к командиру Корпуса генералу Кутепову
от 14 января 1921 года
I.
Ваше Превосходительство!
Честь имею выразить наилучшие пожелания по случаю русского Нового года Вам, всем Вашим офицерам и храбрым солдатам от имени Французской армии, представителем которой в Галлиполи имею честь быть.
Все мы желаем, чтобы перенесенные Вами испытания окончилась и чтобы заря Нового года принесла русской армии, столь богатой славой в прошлом, полный успех и в будущем. Прошу принять уверения в совершенном к Вам почтении.
Подполковник Томассен
II.
Ваше Превосходительство!
Завтра будет торжественно праздноваться русская Пасха. Я хочу по случаю этого национального праздника выразить Вам, прося Вас в то же время передать это и Вашим подчиненным, чувства самой искренней дружбы и самые лучшие пожелания от имени всех французских войск в Галлиполи и от меня лично.
Мы все горячо желаем исполнения Ваших личных желаний и того, чтобы вскоре засиял день Ваших надежд.
Благоволите, Ваше Превосходительство, принять уверения в моем глубоком уважении и искренней преданности.
Подполковник Томассен

Приложение II

Выдержки из письма генерала Шарпи – генералу Врангелю
24 января 1921 года
Оккупационный корпус в Константинополе.
3‑е отделение, Главная квартира
№ 3138/3 24 января 1921 года
Генерал Шарпи,
Командующий Оккупационным корпусом в Константинополе,
Начальнику Штаба Главнокомандующего Русской Армией
Вы мне сообщили в Вашем письме за № 4831 от з декабря 1920 года впечатления, полученные Главнокомандующим Русской Армией во время его пребывания в военных лагерях Галлиполи и Мудроса *… Могу Вас уверить, что все просьбы, выраженные в Вашем письме, были рассмотрены внимательно, и то старание, с которым он были изучены, явилось даже причиной замедления моего ответа. Все то, что мы в состоянии осуществить со средствами, имеющимися в нашем распоряжении, было или будет сделано. Но я обращаю Ваше внимание на важность, или тягость расходов, понесенных Францией ради содержания в продолжение двух месяцев русских беженцев из Крыма. К этим тяготам прибавляются затруднения, происходящие из‑за удаленности наших баз снабжения и высоких фрахтов. Тем не менее уже внесены улучшения в условия существования беженцев, и они будут продолжены по мере наших средств, но некоторые из улучшений, испрашиваемых Вами, к моему сожалению, невыполнимы.
Интендантская часть
Жалованье. Вы испрашиваете, в частности, чтобы, кроме снабжения, гарантированного ежедневно офицерам и солдатам, им было бы назначено жалованье.
Легко понять, что назначение минимального жалованья внесет улучшение в моральное состояние офицеров и солдат, позволив им покупать некоторые необходимые вещи. Но для Франции совершенно невозможно (ввиду того, что она несет подавляющую тяжесть снабжения и содержания многих десятков тысяч беженцев) еще увеличивать расходы, которые она делает, выдачей жалованья, как бы мало оно ни было. У Франции есть тяготы, которые она должна облегчать, и раны, которые она должна залечивать; и тем не менее она не поколебалась принять и приютить всех русских беженцев. Она не может сверх того им платить.
Довольствие
Обращаю Ваше внимание, кроме того, что рационы, выдаваемые русским, значительно выше тех, которые Советы выдают в России красной армии. Что касается каши, я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы заменить часть хлеба этим продуктом, при условии его нахождения, что не было до сих пор возможно. Расход, который повлек бы добавок, испрашиваемый Вами по случаю праздника Рождества, был бы слишком велик, чтобы быть перенесенным французским бюджетом по причинам, которые я Вам привел выше и которые Вы легко поймете.
Возможность замены чаем, который, как Вы говорите, предпочитается русскими солдатами кофе, к которому они не привыкли, давно осуществлен.
Топливо
Каждый человек получает 1 килограмм дров или угля ежедневно. Увеличить этот рацион невозможно.
Белье
Запасы белья на борту русских кораблей были задержаны французским командованием с целью составить ему точный инвентарь, что не было сделано. Эти вещи выдаются по мере надобности.
Артиллерийская часть
Я не могу разрешить выдачу артиллерийского имущества, которое Вы испрашиваете с целью производить занятия. Вопрос вооружения уже был урегулирован, и количество оружия, сохраняемого русскими войсками, было определено. Упражнения могут быть выполняемы без оружия, и физическая тренировка может быть достигаема интенсивным употреблением войск на работы по улучшению лагерей, исправлению дорог, постройке бань, бараков и т. п.
Мастерские
Устройство мастерских было одобрено; с этой стороны комитеты помощи могут наилучшим образом помочь, снабжая машинами, нитками и т. д. Мы выдали все материалы этого рода, которыми располагали. Я бы очень хотел видеть Ваших русских, занятых соответственно их профессиям, и очень желал бы предоставить им работу. Я обращаю на это внимание комендантов лагерей.
Заключение
В заключение – я знаю очень хорошо, что не все совершенно в русских лагерях. С нашей стороны было проявлено огромное напряжение, которое, кажется, не было достаточно оценено, принимая во внимание слабость наших средств и нашего состава. Может быть, оно было бы более продуктивно, если бы мы нашли у беженцев и их начальников большую помощь и больше доброй воли. Единственно, в чем я могу Вас уверить, это – что Вам было выдано все, чем мы располагали, что каждый посвятил себя этому с полным самоотвержением и что мои подчиненные покажут до конца то же усердие в заботах о своих несчастных товарищах.
П.П. Шарпи С подлинным верно: ротмистр Фохт С копией верно: делопроизводитель отделения Генерального штаба поручик (подпись)

Приложение III

Официальное сообщение Французского правительства
17 апреля 1921 года
Генерал Врангель образовал в Константинополе своего рода русское правительство и претендует на то, чтобы сохранить на положении армии вывезенные из Крыма войска. Он оказывает сопротивление всем мерам, которые военные французские власти принимают для того, чтобы положить конец расходам, взятым на себя правительством республики с чисто гуманитарным желанием не дать умереть крымским беженцам от голода и нищеты. Он не только не понимает, что меры эти внушены заботой о подлинных интересах беженцев, но оказывает постоянное давление на своих прежних солдат для того, чтобы внушить им не следовать нашим советам. В своих заявлениях он выставляет Францию как не интересующуюся больше судьбой России и доходит даже до обвинения нас в том, что мы выдаем большевикам казаков, вынужденных, вопреки своей воле, вернуться в Россию. Такое отношение недопустимо. Франция имела право рассчитывать на лучшее признание значительных финансовых жертв, которые ей пришлось уже понести для облегчения участи беженцев. Совершенно неожиданно, не будучи предупреждена и без того, чтобы с ней посоветовались, она оказалась перед фактом массового бегства солдат и беженцев из Крыма. Одна из всех наций мира, без колебаний, человечности ради и из чувства верности России, она, несмотря на громадные трудности задачи, организовала помощь, потребовавшуюся исходом 135 000 человек. Она израсходовала, таким образом, свыше 200 миллионов, из которых едва ли четверть была покрыта пароходами и товарами, принадлежавшими бывшему Южно‑Русскому правительству и данными ей в залог. Но Французское правительство, в согласии с державами, определенно признало и без всяких обид настаивало на том, что вывезенные беженцы не составляют больше армии и что помощь им оказывалась лишь временно и из гуманитарных соображений. Точно так же, едва лишь Южно‑Русское правительство покинуло Крым, мы перестали признавать его существование, и раньше, впрочем, признавая его лишь в качестве фактически существующего правительства. Нет кредитов на обеспечение нужд организованной Русской Армии в районе Константинополя. Существование такой армии на Оттоманской территории противоречило бы международному праву и представляло бы опасность для мира и спокойствия Константинополя и его окрестностей, охраняемых союзной оккупацией в трудных условиях. Является, впрочем, иллюзией полагать, что можно успешно бороться с большевизмом вооруженной силой русской или иностранной, имеющей свою базу вне России, и особенно при помощи войск, которые в момент своей наибольшей организованности в Крыму, на родной земле, не могли защитить ее от советского удара.
Ввиду позиции, занятой генералом Врангелем и его Генеральным штабом, лежащая на нас международная ответственность заставляет нас избавить крымских беженцев от его личного влияния, порицаемого, впрочем, всеми серьезными русскими элементами. Не прибегая ни к какому насилию по отношению к нему и к русским офицерам, необходимо прервать их связь с русскими солдатами, нашедшими убежище в лагерях Галлиполи и Лемноса.
Большевистское радио (телеграмма от 7 апреля) обещает амнистию солдатам, казакам, мобилизованным крестьянам и мелким чиновникам, входящим в состав Врангелевской армии и желающим возвратиться в Россию. Мы не беремся гарантировать выполнение этого обещания. Пусть беженцы сами оценят его и определят свое поведение. Мы должны лишь разъяснить им те меры, которые могут избавить их от нежелательного присутствия их бывших начальников. В то же время необходимо указать им, что Франция не может продолжать до бесконечности снабжение их продовольствием, даже при условии максимального сокращения лагерных пайков.
На эвакуированных не было и не будет оказано никакого давления в смысле понуждения их возвратиться на родину. Им предоставляется полная свобода выбора – либо эмигрировать в Бразилию (где штатом Сан‑Паулу предоставлено великодушное гостеприимство 20 тысячам земледельцев, с оплатой путевых расходов), либо добывать себе средства к своему существованию в соседних странах. Не следует забывать, что в настоящее время около миллиона русских беженцев проживает в Польше, где они сами зарабатывают свое пропитание. Почему какой‑нибудь десяток тысяч русских не мог бы поступить точно так же в Турции или в Балканских странах?
Все русские, находящиеся еще в лагерях, должны знать, что армии Врангеля больше не существует, что их бывшие начальники не имеют больше права отдавать им приказания, что они совершенно свободны в своих решениях и что впредь им не может быть предоставлено продовольствия. Франция, которая помогала им в течение пяти месяцев ценою больших затруднений и тяжелых жертв, пришла к пределу возможного в этом отношении. Сохранив существование беженцев, Франция дает им теперь возможность поддерживать его собственными средствами.

Приложение IV
Сообщение Французского командования русским беженцам
После эвакуации Крыма русские беженцы без помощи Франции должны были бы погибнуть от голода и болезней. Из человеколюбия, не имея в виду никакой политической цели, Франция приняла на себя заботу о беженцах и содержит их уже почти пять месяцев.
Это содержание обходится Франции в 40 миллионов франков в месяц. За пять месяцев ею истрачено почти 200 миллионов франков, тогда как гарантии, данные русским командованием и заключающиеся в судах, сырье и т. д., представляют собою едва 30 миллионов франков.
Франция счастлива тем, что она могла спасти около 100 тысяч русских, но, будучи сама сильно изнурена войной, она не может продолжать бесконечно приносить столь тяжелые жертвы.
Для всех русских беженцев является вопросом достоинства и чести принятие предложенных им способов выйти из положения беженцев и честно добывать своим трудом средства для существования.
Независимо от этого вопроса чести для беженцев является также вопросом насущной необходимости обеспечить себе честное и достойное существование трудом, так как Французское правительство вынуждено рано или поздно прекратить их содержание.

Приложение V
Объявление Французского командования русским беженцам
Господин Серебровский, председатель Бакинского нефтяного комитета, сообщил французскому командованию следующее:
«Бакинская нефтяная промышленность нуждается в рабочих руках и просит Вас соизволить разрешить военным русской армии, кроме офицеров, отправиться в Баку, где они будут работать в нефтяных предприятиях и на Каспийское море.
Даем абсолютную гарантию, что они не будут преследоваться и что по окончании летнего сезона, который начинается 20 мая, будут отправлены по своим домам.
Они будут пользоваться жалованьем и содержанием, как и остальные рабочие Баку и согласно правил профессиональных союзов.
В настоящее время нуждаемся в 6000 рабочих, из коих 4000 – не специалисты, а 2000 – специалисты (рабочие по бетону, столяры, рабочие и специалисты для мостов)».
В ближайшее время один пароход будет послан для принятия беженцев, желающих принять условия, которые им предложены для отправки в Баку.
Уверяем беженцев, что они могут свободно выражать свое мнение, не боясь никакого преследования.

Приложение VI (Перевод с французского)
Важное объявление
По распоряжению верховного комиссара Французской Республики на Востоке и командира Оккупационного корпуса, доводится до сведения русских беженцев, что Французское правительство решило отменить в скором времени все кредиты на их содержание. Беженцы должны, таким образом, выбрать одну из следующих альтернатив:
1) вернуться в Советскую Россию;
2) отправиться в Бразилию;
3) добывать пропитание своими средствами. Французское правительство, не желая быть свидетелем нового выступления армии Врангеля против советской власти, не видит более разницы между гражданскими и военными беженцами. Всякий, кто захочет воспользоваться одним из предложенных выходов, может быть удовлетворен.
В качестве справки сообщается русским беженцам: 1) что их соотечественники, недавно высадившиеся в Новороссийске, были приняты без затруднений; 2) что в Бразилии, стране здоровой и заселенной многими европейцами, они могут быть уверены, что найдут средства к существованию и останутся русскими подданными.
Пароход «Решид‑Паша», идущий с Лемноса на Одессу, прибудет в Галлиполи 28 марта, имея 250 свободных мест. Другие пароходы будут следовать.
Русские беженцы, желающие вернуться о Россию или отправиться в Бразилию, должны записываться. Полная дисциплина, свойственная русским в Галлиполи, дает уверенность, что все предполагаемые операции будут выполнены в полном порядке.
Печать коменданта г. Галлиполи

Приложение VII
Приказ
1‑му Армейскому Корпусу № 323
город Галлиполи 2З мая 1921 года
Я имею основание предполагать, что французское командование намеревается продолжать отправление желающих уехать из Галлиполи. Возможно, что будут предложения ехать в Сербию или Болгарию. Главнокомандующий желает перевезти в Сербию 1‑й Армейский Корпус целиком, и потому отправление отдельных людей и групп ведет лишь к разложению частей.
В настоящее время 1‑й Армейский Корпус является единственной крепкой Русской силой, на которую обращены надежды всех, кому действительно дорого Русское дело.
В полном сознании своей ответственности перед Родиной я не могу допустить развала вверенного мне Корпуса.
Согласно приказа Главнокомандующего отправление в Сербию должно производиться только целыми частями, ибо только при таком порядке перевозки мы не распылимся и сохраним себя как воинскую силу, с которой будут считаться.
Приказываю:
1. Всех, кто пожелает исполнить предложения французского командования и тем прикрывает свои личные шкурные интересы в тяжелые дни Армии, – перевести на беженское положение и предоставить им свободу отъезда.
2. Всех слабых духом, вносящих в ряды войск рознь, сеющих нелепые слухи, – перевести на беженское положение.
3. Списки лиц, указанных в пунктах 1 и 2, представить мне к 27 мая.
4. Всех записавшихся выделить в отдельные команды и перевести затем в Беженский батальон, снабдив каждого удостоверением за подписью командира части и печатью с указанием, что данное лицо переведено в разряд беженцев.
5. Отправление беженцев на пароход должно производиться каждый раз по получении на то моего приказания в полном порядке, командами, при старших.

Приложение VIII
Письмо французского коменданта подполковника Томассена к командиру Корпуса
от 8 августа 1921 года
№ 1669
Командиру 1‑го Армейского Корпуса
Генерал Карцев только что принял поручение русского офицера для передачи вызова поручику, начальнику французской базы.
Я имею честь сообщить Вам мой взгляд как на этот случай, так и вообще по данному вопросу.
1. Рассматривая вызов, адресованный поручику Буше, я вижу, с одной стороны, русского, нарушающего дисциплину, с другой – французского офицера, исполняющего данное ему приказание. Я не сомневаюсь, что русская дисциплина наказывает подобный поступок. Если, с другой стороны, недостатки в исполнении могут быть приписаны поручику Буше, то следовало о них сообщить мне официально для дальнейшего направления дела.
Но перенесение дисциплинарного вопроса на точку зрения оскорбления личной чести не может быть допущено.
Если оскорбление было несомненно, то не надо было и решения суда, чтобы вызывающий почувствовал свою честь обиженной.
Если, впрочем, решение корпусного суда влияет на отношения русских между собой, оно не может иметь никакого влияния, когда замешаны французские военные.
Поэтому я вынужден отказать поручику Буше в разрешении принятия вызова на дуэль с так называемым «обиженным».
2. Одновременное пребывание в Галлиполи русского и французского военного элемента не составляет социальной группы, где те и другие живут в одинаковых условиях. Вследствие особых обстоятельств, на которых мне не нужно настаивать, между ними существует не равенство, но отношения командования и подчинения, так как местная французская власть имеет поручение заботиться о материальных нуждах русских, в частности – о выдаче ежедневного пайка.
В этих условиях между русскими и французами не может быть частных отношений, но только официальные отношения. Относительно русских французские военнослужащие находятся всегда при исполнении служебных обязанностей. Вот почему я вообще не могу допустить поединка между русским и французом, так как причина столкновения может быть только на служебной почве.
3. Недопустимо также, чтобы, в обход законного порядка, русские вызовы, личные и самовольные, искусственно создаваемые, переносили со служебной на частную почву вопросы, долженствующие оставаться на первой.
Исходя из этого я не могу рассматривать намеренные ссоры, направленные к извращению действующего порядка, иначе, как преднамеренное нападение на личность французского военнослужащего. Меры против виновного не могут выразиться иначе, как в привлечении его к французскому военному суду в Константинополе.
Томассен

Приложение IX
Письмо командира Корпуса французскому коменданту
от 11 августа 1921 года
Командир 1‑го Армейского Корпуса
11 августа 1921 г.
№ 7777
г. Галлиполи Полковнику Томассен!
На Ваше письмо от 8 августа за № 1669 имею честь сообщить нижеследующее.
1. Служебное положение французской службы поручика Буше во время столкновения его с полковником русской службы Малевинским, о котором Вы упоминаете, как Вы можете усмотреть из доставленного Вам протокола секундантов, было вполне принято во внимание при обсуждении дела.
Но мне кажется, что никакие служебные обязанности не должны и не могут разрешать лицу, носящему офицерский мундир, грубого нарушения законов приличия и чести по отношению к женщине и избавлять нарушителя от последствий его поступка.
Я знаю, что ни один из уставов любой из культурных армий не вменяет в обязанность своему офицеру применять физическую силу.
Ваше заявление, что надо было решение суда, чтобы вызывающий почувствовал свою честь обиженной, объясняется, конечно, исключительно Вашим незнакомством с правилами, существующими по этому вопросу в Русской Армии. По закону Русской Армии, каждый офицер может принять или послать вызов только с разрешения соответствующего суда чести. Решение этого суда обязательно, конечно, только для русского офицера, однако, по существующим международным обычаям о дуэлях, постановление секундантов одной из сторон всегда и везде почитается заслуживающим внимания.
Международное и уголовное право всех культурных наций всегда выделяло и выделяет вопросы чести в особый кодекс, нравственно обязательный для каждого офицера и дворянина.
2. Ваш взгляд на подчиненное положение русских военнослужащих по отношению к расположенным рядом с ними французским воинским чинам ни в коем случае не может быть разделяем мною.
Находясь в зоне, оккупированной союзниками, русские войска, конечно, обязаны выполнять законные требования высшего командования в Константинополе; но выводить из этого служебное старшинство каждого французского военнослужащего по отношению к каждому русскому невозможно ни на основании права, ни на основании ежедневного опыта. Таким образом, пришлось бы признать преступным поведение русского офицера, защищавшего свою соотечественницу от нападения пьяных французских сержантов (письмо мое № 1202).
Ваше заявление, что относительно русских – «французские военнослужащие находятся всегда при исполнении служебных обязанностей», – логически приводит к возможности такого эпизода, что русский офицер обязан оставаться спокойным зрителем, если за его женой будет ухаживать французский военнослужащий в явно недопустимой форме.
3. Что касается Вашего упоминания о французском военном суде в Константинополе, то подсудность воинских чинов и иностранцев точно определена международными законами и конвенциями.
Устанавливаемый Вами прецедент, что за вызов офицером одной из армий офицера другой армии вызывающий отвечает «как за преднамеренное нападение», совершенно не находит юридического обо снования.
В вопросах чести никакое подчинение и никакие угрозы не могут заставить нас забыть ни своего личного достоинства, ни, в особенности, традиции нашей Армии, знамена которой находятся в нашей среде.
В этом отношении, конечно, никакие соображения о пайках и т. п. не могут повлиять на наше поведение.
В заключение не могу не выразить сожаления, что вопросы чести Вам угодно было перенести в плоскость служебных отношений.
Русский суд чести и секунданты полковника Малевинского в вопросе разрешения обсуждаемого столкновения руководствовались исключительно теми приемами, какие были приняты во французской армии не менее, чем в Армии Русской.
Генерал от инфантерии Кутепов

Примечание.
* Мудрос- центральный город на острове Лемнос, где располагался лагерь Донского казачьего корпуса.