Читинское Военное Училище, воспоминания

Путеводитель и справочник по Белому движению.
— Читинское Военное Атамана Семенова Училище. Воспоминания.
Блинов М.Ю. Сборник материалов по истории Ч.В.У. Специальный выпуск журнала «Вестник», 2003 г., Сан-Франциско

Почему мы – читинцы гордимся нашим училищем. (Статья А. С-ч)
Сколько раз за годы нашего рассеяния в разговорах среди военных приходилось слышать недоуменные вопросы: Читинское Военное Училище? – А разве таковое было? В Чите? Училище? Когда? И подчас насмешливое пренебрежительное резюме: — Ну, какое это Училище. – Какие это офицеры.
Да, многие вообще не знали и не знают о существовании Ч.В.У., а другие из известных им одним соображений желают иметь превратное понятие о его значении для Забайкалья и в период времени 1918-1920 г. как и о данных качественного стояния тех 500 безусых юнкеров, что 15 лет тому назад стройно маршировали по улицам Читы, а потом, не менее отчетливо соблюдая равнение, шли в наступление на сопки Доно.
Незнание и нежелание знать рождает насмешливое отношение. Но заслуженно ли оно нами и не лучше ли , чем смеяться – узнать правду. Пусть же те, кто пренебрегает нами, прочтет эту статью, и пусть поймут они, что не только сами юнкера Ч.В.У. могут и должны гордится Училищем, но и вся Дальневосточная армия как таковая обязана отдать должное юнкерам читинцам, ибо Ч.В.У., в целом сыграло не последнюю роль в деле охраны Забайкалья от красных орд, а отдельные воспитанники его показали себя в частях, куда были откомандированы после выпуска, самыми исполнительными и стойкими офицерами, командирами и бойцами.
Да, конечно, мы не кадровые офицеры, если подразумевать под этим понятием принадлежность к офицерскому корпусу, производства до военного периода.
Наше училище было основано лишь в конце 1918 года на далекой окраине, в Чите, где в то время только что зародилась антибольшевистская власть. Мы учились и проходили службу в пореволюционный период, во время образования первой «белой» армии и не всем юнкерам после выпуска довелось занимать должности сообразно с чином и родом оружия.
Редким из нас пришлось и еще до поступления в училище принимать участие во внешней войне, юнкера- читинцы в массе своей бойцы лишь гражданской войны, — войны суровой и беспощадной.
Но тем не менее, никто не может отрицать того, что военно-учебная и воспитательная часть в училище под руководством с исключительной тщательностью подобранных курсовых офицеров, была поставлена прекрасно.
Дисциплина была образцовая, спайка исключительная, а время прохождения курса применительно к нормам мирного времени. Теория военного дела подтвердилась практикой и не один раз училище в полном составе выходило на фронт, в самые ответственные для Забайкалья моменты.
В училище были отделения всех родов оружия – пехотная рота, батарея, сотня, инженерная и пулеметная роты. В них проходили курс юнкера не с одинаковым образовательным цензом, но благодаря опыту и большой работе, проводимой курсовыми офицерами в соответствии с заданиями начальствующих лиц воспитательная часть была поставлена на редкую высоту.

Все Училище жило одной семьей и 500 молодых юнкеров беззаветно отдавшихся служению Родине, представляли в то время крепко спаянную кровью на полях Забайкалья Гвардейскую часть Дальневосточной армии. Не будь этой спайки, не будь монолитности в структуре училищного корпуса, кто знает, не пала ли бы Чита раньше, чем пал Екатеринбург, пал Омск. Время было серьезное, время жуткое.
Под действием пропаганды крайних элементов уы шатались, воинские соединения не окрепнув в достаточной мере подвергались разложению, солдаты и казаки распропагандированные переходили пачками в стан красных, доходило до того, что офицеры не имели возможности оставаться на ночь в своих частях из боязни быть захваченными и расстрелянными на месте, замыслившими в эту ночь уйти к красным – подчиненными. Приходилось выставлять свои негласные караулы …от своих собственных людей.
И вот в такой то серьезнейший момент для жизни Забайкалья, Читинское Училище бросается на фронт (15 июля 1919 г.) Из пятисот человек юнкеров тогда, только половина умела обращаться с оружием – остальные за месяц до похода прибыли в Училище со школьной скамьи и в глаза еще не видели никакого оружия.
Первый Забайкальский полк, перебив своих офицеров ушел к красным и под начальством Журавлева повел наступление на «белые» казачьи полки. И вот те части, что безудержно отступали под натиском менее многочисленных сил красных и моральное состояние которых было близко к панике – сразу воспрянули духом. Лишь только услышали про «юнкарей» и убедившись в реальности их присутствия на фронте. И еще один симптоматичный факт: казак не отдавший чести своим офицерам, подтянулся и стал отдавать честь не только всем офицерам, но и нам безусым юнкерам.
Красные приняли, в первый период пребывания Училища на фронте, два боя и под стремительным натиском юнкеров отхлынули на свои исходные позиции в тайгу под станицу Багдатскую, понеся большие потери и получив хороший урок от «Сенькиных ребятишек», как они презрительно называли нас, действительно ребят, вчера еще не державших в руках винтовки, а сегодня вступивших в боевое состязание с опытными вояками и их победивших, а тем самым вливших утерянную бодрость в рядом бившиеся части, которые потом в бою под Багдатском с честью выдержали экзамен на стойкость. Багдатская после упорных боев была нами взята.
Но вот назревают события в Чите и Училище после двухмесячного пребывания на фронте через Сретенск возвращается обратно в Читу с тем, чтобы навести и там порядок.
За все время пребывания на фронте везде и всюду, Училище оказалось на высоте своего положения. За свою выправку, дисциплину, отвагу заслужило самые лучшие отзывы, как со стороны руководящих органов фронтовой полосы, так и рядового населения тех мест, где Училищу приходилось проводить свои боевые операции.
В дни затишья на фронте, в дни стоянок на привале не прерываясь шла учебная, строевая и теоретическая подготовка юнкеров, также были расписаны часы для занятий, как и в Чите, такие же требования предъявлялись к юнкерам, проводившим работу каждый по своей специальности, как и на мирном положении.
Момент пребывания Училища в июне-сентябре 1919 г. на Забайкальском фронте был самым ответственным в жизни Забайкалья и кто знает, какова бы оказалась обстановка для глубокого тыла Сибирской армии в Забайкалье, если бы в те дни Ч.В.У., как такового, не существовало и тех 500 человек юнкеров, что являлись сильным кулаком, будучи спаяны крепкой волей генерала Лихачева, были распылены по отдельным частям.
Возьмем начало 1919 г. наи ответственного момента в жизни Читы, покушение на Атамана. Усиление деятельности революционных элементов и Училищу – тогда еще именовавшемуся военной школой, пришлось держать суровый экзамен на зрелость, который юнкера с честью выдержали.
В течении, по крайней мере, 4-6 недель, всю охрану города, как то: банков, правительственных учреждений, артиллерийских складов, тюрьмы несли юнкера – безусые мальчугану 17-19 лет, они ходили патрулями по городу ночью, где подчас, и днем волновались рабочие, были ненадежны 31-й стрелковый полк и некоторые казаки. Ожидались беспорядки, выступление и юнкера, изо дня в день, несли на своих плечах охрану города, тяжелую и в физическом и моральном отношении. В физическом – ибо из караула в тюрьме юнкер идет в ночной дозор, приходит из дозора – спит несколько часов – идет в класс на теоретические занятия, на строевые, а затем опять в караул и так, изо дня в день, без перерыва. Занятия не должны прерываться ни на час.
В моральном – так как надеяться можно и нужно было только на себя и из каждого угла смотрели на юнкера с ненавистью рабочие и солдаты, сжимая кулаки и бросая вызывающе – золотопогонники.
Из каждого дерева сторожила его смерть. Разве не было случав обстрела со стороны кладбища юнкеров, стоящих на постах возле Училища, разве не сыпались невесть откуда пули на юнкеров, охранявших тюрьму.
Неделями не снимавшие верхней одежды юнкера, спавшие сплошь и рядом в шубах с одетыми на ремень подсумками с патронами, глотавшими обед на ходу, все время бывшие наготове – как должное и необходимое принимали подобное положение. Крепко держали ключ Забайкалья, город Читу со всем правительственным аппаратом в своих молодых, но крепких руках и продолжавшие в то время учиться совершенствоваться в военном искусстве.
Вспомним эвакуацию чехов, прохождение знаменитого «Орлика» (бронепоезда). Эвакуация их затянулась. Эксцессы вспыхивали по самым незначительным поводам, чехи грозились разнести Читу и юнкерам пришлось опять, исключительно на своих плечах, выносить все перипетии конфликта с ними. Опять, как год назад, юнкера на постах по всем важным учреждениям, опять патрули, охранные заставы на вокзале, целая экспедиция за дальний вокзал для демонстрации перед «Орликом» и в ожидании первого выстрела из его пушек по волнующейся Чите. В дни нашего конфликта с чехами, внутренние притаившиеся революционные силы вновь поднявшие голову и в течении 2-3 месяцев для юнкера опять та самая тяжелая страда, что в предыдущем году. Положение было исключительно опасным и в эти дни весь командный состав города имел пребывание в помещении Училища и оттуда шли распоряжения, там был штаб обороны. Все взоры были тогда устремлены только на белые окна здания Училища и на демонстративно, с песнями, прогуливающихся по самым глухим улицам города юнкеров в полушубках и в огромных серых козьих папахах.
А атаман, обращая наше внимание на серьезность положения, говорил об ответственности и трудности задачи, выпавшей на нашу долю: обеспечения крепкого тыла для западных против большевистских армий.
И Училище – оно гордилось этим, пошло выполнять приказ Атамана, обеспечить западу тыл: оно явилось там цементом, который смог спаять в одно крепкое целое дезорганизованную массу бурлящего Забайкалья, сделав то, что к приходу каппелевских частей оно еще держалось.
И Училище в дни прихода, перенесших ледяной поход, но все еще стойких в борьбе с красными, каппелевцев, все еще оставалось цитаделью правопорядка, оплотом стойкости и непримиримости к красному врагу.
Поход вверх по Ингоде, борьба с неравными силами – с 5 кавалерийским полком, 13 и 14 Иркутским стрелковыми полками. Охрана в Чите золотого запаса (50 миллионов), охрана тюрьмы, — уже постоянные наряды на охрану тюрьмы, охрана Атамана, охрана заседаний Военного Совета. Дежурство в стенах Училища, когда весь генералитет собирался в актовом зале Училища и разрабатывал здесь на глазах у юнкеров, военные планы, для борьбы с красными на последнем клочке белой Сибири.
Юнкера Читинского Военного Училища с честью прошли свой путь служения Родине на полях сражений Забайкалья и с не меньшей доблестью в рядах конвойного Дивизиона и 1-го Пластунского полка, оставили половину своего состава в снегах Приморья – под Ином, Монастырищем, В. Спасском, Дормидоновкой и других местах ожесточенных боев с красными.
Закончилась приморская эпопея, но не закончилось служение России юнкеров читинцев. Организуется Шаньдунская Армия – один из курсовых офицеров У. назначается Начальником Шаньдуньского Военного Училища, двое из воспитанников У. выдвигаются на посты командиров бронепоездов, а другие проводят все походы на должностях взводных и ротных командиров.
Эвакуируется армия из Приморья – остатки 1-го Пластунского полка в составе десанта на пароходах «Охотск» и «Мангугай», под начальством последнего командира полка , бывшего командира батареи Училища полковника Иванова, прибывают в Шанхай, где в течении 3-х лет не разоружаясь, «сидят на кораблях» в ожидании момента возвращения снова в Россию.
Организуется в Шанхае Русский Волонтерский отряд – читинцы во главе с полковником Ивановым вступают в отряд и по сие время многие из них занимают должности отделенных капралов, взводных сержантов – один из пулеметчиков читинцев является инструктором по пулеметному делу для всего русского отряда и, наконец, полковник Иванов, бывший помощник командира отряда, в данное время назначен командиром Русского волонтерского полка (сформированного из б. отряда).
Некоторые из читинцев оказались заброшенными в далекий Индокитай, где в рядах французских колониальных войск принимали участие в охране границ и один из пехотного 2-го выпуска в должности командира взвода принимал участие в экспедиции в Сирию для подавления восстания друзов. Читинцы с честью прошли свой путь служения Родине.
И они знают, что в час, когда призыв вождя позовет в решительный бой с коммунизмом – они всегда окажутся в первых рядах, и где потребуется порыв, безудержная отвага, жертвенность – там будет место читинцам и они не откажутся от выполнения своего долга.

Как зарождалось Читинское Военное Училище. (воспоминание юнкера-первокурсника)
В ноябре 1918 года я был откомандирован из своей части для прохождения курса в Читинское Военное Училище или «школу», как тогда ее называли.
Подобные откомандирования практиковали тогда очень широко. Кадеты, гимназисты, студенты, словом вся интеллигентная молодежь, пополнившая Особый Маньчжурский Отряд (ОМО), временно прервавшей свою героическую борьбу с большевиками и переформировавшийся на новых основаниях, теперь имели возможность получить законченное военное образование и быть произведенными в офицерские чины.
Среди нас были и офицеры, произведенные за боевые отличия, но не прошедшие через училище. Они образовали при «школе» особое офицерское отделение, на первых порах, довольно многочисленное, а потом, кажется, вовсе закрытое.
В воздухе чувствовалось что то новое. Восточная Сибирь была окончательно очищена от большевиков, период ликвидации партизанских шаек закончился и отряд атамана Семенова приступил к широким переформированиям, разворачиваясь в целый корпус и готовясь к новой более серьезной борьбе на западе.
О военном образовании и воинской подготовке начали говорить особенно много. Нам казалось, что мы и кончили период «кустарной войны» и должны готовить себя к службе в настоящей, может быть, общерусской армии.
Как бы то не было, будущие юнкера прибывали в школу в большом числе из самых разнообразных воинских частей со всех концов Восточной Сибири.
В огромном большинстве, это был «тертый», «боевой» народ, прошедший суровую школу гражданской войны и хорошо умевший держать в руках винтовку. Среди нас были почти мальчики и солидные отцы семейств. Много было кадет из Иркутского, Хабаровского и Сибирского корпусов.
Со смутным чувством я получил в нашем «чихаузе» новый вещевой мешок и уложил в него свои скудные пожитки, отправился в Читу, в неведомую «школу».
После суровой, по привольной жизни солдата добровольца, «школа» пугала уже одним названием. Но переступив порог огромного здания бывшей Учительской Семинарии, я тотчас же попал в хорошо знакомый мир и встретил множество знакомых. Когда закончив формальности в канцелярии и явившись «вахмистру», как по установившейся традиции, батарея стала называть своего фельдфебеля», я очутился в зале, служившим временной спальней будущих юнкеров артиллеристов, меня больше всего поразила пестрота одежд моих новых товарищей. «Казенного обмундирования» еще не было и все мы явились сюда в том, что носили у себя в частях или дома. Среди всевозможных гимнастерок, френчей и бушлатов виднелись странные в этой военной обстановке, тужурки двух-трех студентов и учащихся средних учебных заведений. Пестрота одеял на кроватях и обилие «собственных вещей», расположенных у стен без всякого порядка, дополняли впечатления табора.
Ничего напоминающего будущих подтянутых и щеголеватых юнкеров еще не было и в этой толпе и офицер, называющий нас в этот день «орлята» — явно «преувеличивал».
Итак, вахмистр Образцов, которого со временем сменил милейший И.Коршунов, поощрительно обнял меня за талию и представил товарищам. Потянулись первые дни пребывания в «школе».
На первых порах жилось нам довольно скучно. Отпусков не было, занятия не производились и мы целыми днями сидели на кроватях или бродили по коридорам. Официально мы еще не были зачислены и до медицинского осмотра ничего не знали о своей участи. Это порождало тягостную неопределенность и не давало чувствовать себя в школе как дома. Люди держались группами и еще не перезнакомились между собою. Наконец, наступил день официального открытия школы, ознаменовавшийся молебном и улучшенным столом. Утром, вместо чая мы получили кофе, а в полдень даже какао. К обеду было прибавлено сладкое блюдо. В этот же день впервые появился вкуснейший училищный белый хлеб, по заслугам прославившийся, на всю Читу впоследствии.
Теперь школа наша преображалась с каждым днем. Все мы были свидетелями той упорной работы, которую день за днем вело училищное начальство, чтобы поставить молодое военно-учебное заведение на должную высоту и сделать его «настоящим военным училищем». Время было тяжелое: в Чите ощущалась острая нехватка во всем. Не было ни одежды, ни учебников, ни опытных преподавателей, и все же училище победило все препятствия.
В первую очередь было отремонтировано и приведено в порядок здание. В умывальниках по утрам уже не замерзала вода, оттаяли окна, исправно действовало «шалившее» раньше электричество.
Потом принялись за нас. Здесь самым трудным вопросом было обмундирование. Всеобщее оскудение было так велико, что достать потребное количество мануфактуры нечего было и думать. В распоряжении училища попал склад читинской тюрьмы и вот юнкерам выдали широчайшие брюки солдатского сукна, серые фланелевые гимнастерки, солдатские сапоги, полушубки и папахи из собачьей шерсти. Более состоятельные или имевшие родственников, смогли перешить и дополнить от себя эту скудную обмундировку. Но масса выглядела довольно непрезентабельно и администрация сразу же принялась изыскивать способы одевать юнкеров более прилично. Однажды, помню разнесся слух, что получена партия сукна и нам будут шить новое обмундирование. К несчастью «сукно» это оказалось такого качества, что через несколько дней новую форму изъяли. Дело в том, что она была сшита из мешочного джута, покрашенного в синий цвет и немилосердно резала и колола тело. Ко всему этому, окраска была так плоха, что пачкала белье и даже тело. Через несколько дней юнкера превратились в негров. У многих появились нарывы и ссадины. Словом с «новой формой» пришлось проститься. Но начальство не дремало и в конце концов, юнкера были одеты прилично.
Начались лекции, в батарею и сотню пришли лошади. Жизнь быстро входила в нормальную колею и скоро юнкера по праву гордились своим училищем. Офицерский состав делал все, чтобы поднять на должную высоту молодой рассадник военного образования.
Дисциплина сразу же была установлена железная и, что важнее всего, курсовые офицеры и преподаватели стремились привить юнкерам лучшие традиции военно-учебных заведений былого времени. Большую услугу в этом отношении оказали училищу многочисленные кадеты. Они принесли с собой дисциплину и выучку, и заняв портупей -юнкерские должности способствовали установлению того истинно-воинского духа, которым так отличалось Читинское Училище от обычных «школ прапорщиков» военного времени.
Теперь почти каждый день приносил нам приятные неожиданности и улучшения. Так была приведена в порядок церковь, открылся «околодок», зубоврачебный кабинет, парикмахерская, юнкерская лавочка, был отремонтирован и пополнен снарядами нижний гимнастический зал, по вечерам в столовой устраивались дополнительные лекции на самые разнообразные культурно-просветительные и богословские темы. Было введено тоже преподавание танцев.
Когда «школа» превратилась в училище, программа его была значительно расширена. Нужные пособия удалось разыскать. Открылось специальное пулеметное отделение, артиллеристы получи прекрасные орудия, огромный плац был расчищен и превращен в отличный манеж. Словом, училище преобразилось, став гордостью и оплотом Дальнего Востока. В распоряжение его откомандировывались наиболее выдающиеся, талантливые и образованные офицеры. Юнкера щеголяли дисциплиной и выправкой.

В несколько месяцев, благодаря неустанным трудам М.М. Лихачева и его сотрудников Ч.В.У. приобрело самую лестную репутацию по всей Сибири. Проезжие высокопоставленные лица и иностранцы всегда отзывались о нем с особой похвалой. Это заставляло и нас, юнкеров, еще больше любить и уважать свое училище.
Мы- первокурсники, лучше кого бы то ни было, знаем, сколько усилий было положено нашим начальством в этой огромной работе. И надо сказать, что усилия эти не пропали даром. Когда летом 1919 года училище выступило на фронт, первое же дело у станции Доно показало его прекрасные боевые качества. Как раскаленный нож в масле, проходила эта на диво обученная и дисциплинированная часть все районы, захваченные большевиками. Поход этот сыграл огромную воспитательную роль, вдохнув в юнкеров боевой дух и познакомив их на практике с подлинной войной, хотя бы гражданской.
Поход спаял Ч.В.У. и дал ему то, что нельзя приобрести одними занятиями и лекциями.
Помню с какой торжественностью передавали мы на традиционном «ночном параде» еще хвостатым козерогам изодранные клочья нашего неофициального «знамени» — значка, сопровождавшего батарею в ее первом походе. А на другой день, после того, как сабельными ударами были обрублены пушистые козерожьи хвосты и г.г. «поручики» стали действительными подпоручиками, вчерашние козероги с особенным удовольствием старательно козыряли, «печатали» им, видя в них настоящих офицеров. И они не ошиблись. История Ч.В.У. стоит того, чтобы быть написанной. Она показывает, с какими небольшими средствами, в нарочито тяжелой обстановке, сильные, энергичные волевые люди смогли подготовить надежный офицерский кадр армии.
Пусть армии этой теперь нет. Мы верим, что усилия генерала М.М. Лихачева и его сотрудников не пропадут даром и принесут достойные и обильные плоды в иной, более счастливой и славной России.
Де-ге.
Воспоминания об училище (сапер)
Впервые юнкеров, тогда еще Читинской военной школы, я увидел на Пасхе 1919 года в Иркутске. Они щеголяли в черных галифе, таких же гимнастерках, в бескозырках, с шашками – это были артиллеристы и сотенцы. Была весна, настроение бодрое, и я каждый день ходил любоваться Ангарой. А в сквере, где возвышался Царь миротворец, пахло хвоей.
Конец апреля я провел в Чите. Затем опять Иркутск. Я в распоряжении симпатичного капитана Кано (военная японская миссия), к которому был прикомандирован для связи.
Поездка в Томск. Тяжелые ночи, когда из головы не выходит кошмар – крушение, в которое мы попали в ночь с 27 на 28 марта около разъезда Венгерка, вблизи Тайшета.
9 мая я уехал в Читу в поезде Международной железнодорожной комиссии инженера Стивенсона, знаменитого строителя Панамского канала. Чита. Образцовый порядок, царство желтых лампас. Из Военной миссии я был откомандирован в Ч.В.У. Так как занятия для 2-го выпуска начинались 15 июня, то я уехал в отпуск, к тетке в глухой провинциальный Т. Там была тишина, пахло степью. Три недели пролетели одним днем. Поезд уносил меня на Восток. Челябинск, Омск, Красноярск, Иркутск. Мрачные красоты Байкала. Опять Чита.
Училище. Вы помните это громадное здание с актовым залом, украшенным великолепными портретами Императоров во всю стену, с люстрой в виде шапки Мономаха. Под окнами нашего спального помещения росли сосны. Далеко впереди была видна Ингода, сопки, белел памятник Государю, наследником проезжавшему через Читу. А по вечерам мы часто слушали музыку, доносившуюся из Жуковского сада. Перед окнами плац, где стояли пушки артиллеристов, рядом, блиндаж, вырытый саперами, в котором хранились взрывчатые материалы. Мы всегда любовались пехотой: она стройными рядами маршировала по улицам с песнями – никто лучше пехоты не пел в училище. Слышался отчетливый голос капитана Малкова, резкая команда покойного Болонкина. Как живой стоит передо мной старший офицер пехотной троты капитан Соловьев, строевик, хранитель и последователь старых традиций и порядков. Вот сорви голова пулеметчики полковника Вдовенко – живые, веселые во главе со своим знаменитым фельдфебелем Ш. С артиллеристами мы не ладили, они презрительно нас называли «гробокопателями». Почему то все их портупей юнкера носили птичьи фамилии: Соловьев, Коршунов, Воронов, Петухов.
В сотне убыло много друзей енисейцев: а как красиво играл на трубе Ф., встает в памяти мечтательный Нескусил, или убитый вместе с ним под Тангой с огромными, как у Нестеровских ангелов, глазами – Дамаскин. Яркий образ всегда спокойного, выдержанного Лихачева: он казался моложавым и Училище готово было за ним идти куда угодно. Грозой для всех был генерал Дмитриев, и странно, — полковником мы его боялись больше, насупленные брови, взгляд из под очков, первый стрелок в Училище. Он читал стрелковое дело – это был его конек. Получить от него девятку было большим счастьем. А вечно франтоватый, старавшийся казаться строгим, а на самом деле добрейший человек, генерал Хилковский в неизменных светло зеленых брюках навыпуск и таком же кителе.
Пехота никогда не забудет своего кумира полковника Буйвид, такого молодого умного и до отчаянности дерзкого и храброго. Жизнь сулила ему блестящую будущность, но безжалостный рок прекратил эту яркую жизнь – в день Покрова Святой Богородицы он на должности командира 1-го Пластунского полка погиб под Монастырищем в 1922 году и тело его даже не успели вынести.
Особенно восхищались мы полковником Кобылкиным: он как то по особенному отдавал честь, а в своей сотне поддерживал исключительную дисциплину. Полковник Марков, всегда спокойный, околыш его фуражки был нежно-канареечного цвета, он носил пенсне и любил бурку.
Дни, проведенные в училище – одни из самых лучших в моей жизни. Все, что было лучшего, все собрали для нашего воспитания. Мы учились и политика не была в наших стенах. Училище дралось с красными в 1919 году на Забайкальском фонте и в 1920 г. по Ингоде. Глубокий рейд до села Танга, окружение красными, переход через вскрывавшуюся Ингоду, марш, с пушками и автомобилями через хребет на Нарым.
Вижу в нем нашего командира роты полковника Данина, всегда уравновешенного, неутомимого – он кажется мог пройти 100 верст без отдыха, помню его черную накидку летом 1919 года и желтый старомодный френч во Владивостоке весною 1920 г. Вспоминается учебный взрыв льда накануне боя под Тангой, где получил пулю в лоб мой друг Ефремов, совсем еще ребенок – это было как раз на Вербное воскресенье. Тогда еще так великолепно стреляли артиллеристы (кроме трех снарядов, пущенных ими нечаянно во 2-й взвод пехоты), полковник Бельский, капитан Николаевский.
Мы отходили. На пригорке я увидел грозную фигуру командира Атамановского полка генерала Провахенского. Артиллеристы делили снаряды с батареей атамановцев, которой командовал есаул Иванов, будущий командир 2-й батареи Училища, идеальный стрелок. Впоследствии молодыми офицерами многие служили под его командованием.
Отход из Забайкалья. Приморье. Владивостокский переворот. Поход на Хабаровск. Трагедия Ина, где погибло столько молодежи. Прорыв у Казакевичей. Спасск. Оставление Приморья. Монастырище, обильно политое кровью читинцев. Смерть полковника Буйвид. Ранение полк. Иванова, когда он получил одиннадцать пуль.
Гензан. Работы, 1923 г. Шанхай. «Охотское сидение» — это второе «Галлиполи» на Востоке. 1927 г. «Охотск» продан. Спуск русского национального флага, гордо развевавшегося в Шанхае до 1927 г.
Сформирование Отдельного Русского Отряда Шанхайского Волонтерского корпуса, помощником коего назначается полк. Иванов и на командные должности в ротах офицеры и юнкера читинцы. Это уже настоящее. А кто забудет ежедневные тревоги в Училище, когда проходили через Читу чехи. Охрана золота. Похороны Каппеля. Отъезд Училища в Даурию. Проводы генерала Лохвицкого. Поездка с Атаманом в Читу. Крушение поезда перед Антипихой. Чудом спасшийся новый командующий армией генерал Вербицкий, вагон которого был разбит в щепы. Парад в Чите, где впервые нам пришлось увидеть генерала Нечаева и Бангерского. Возвращение в Даурию. Праздник у сибиряков на станции Ага. Даурия, форт N 6. Памятный день выпуска; такой чудесный солнечный сентябрьский день и свеженький погон подпоручика. Речь генерала Хрещатицкого на банкете.
Оставление Читы. Взрыв броневиков* у Дарасуна. 86-й разъезд. Караул на занесенной снегом сопке, под которой яркими огнями сиял поезд Главнокомандующего.
Все – в прошлом. Судьба разбросала нас по всему свету, но как и многие, мы живем мечтой о возвращении на родину, и горим желанием увидеть в Чите на фронтоне здания, занимавшегося когда-то училищем, вновь золотом написанные буквы: «Читинское Военное Училище», куда могли бы мы первые читинцы собираться в день училищного праздника и в тесном единении с юнкерами нового поколения проводить эту дату знаменательного и исключительного по значению для всех нас события.
Сапер. Шанхай.

Читинское военное училище. Песни, стихи, звериада

Марш Читинцев
Слова и музыка юнкера И.И. Коренева.

Слава нашему вождю Атаману боевому
Слава нашим воспитателям и храбрым офицерам нашим
Мы за нашим атаманом в бой всегда идти готовы и оружие свое громкой славой покроем
Слава юнкерам и училищу родному, слава падшим на полях и в боях и когда настанет час, чтоб сомкнуть ряды нам снова.
Слава нашему училищу и славным юнкерам. Мы желтое знамя вперед поведем до полной победы, иль вместе умрем, но с честью исполнить свой долг мы должны пред нашим вождем и для нашей страны.

Стихи. И. Коренев. «Русская кручина».

Затуманила сердце кричина — тоска
Скучно мне без деревни родной,
Русь, отчизна моя, ты теперь далека,
Видно стала совсем мне чужой.

Заростают бурьяном колючим поля,
Не шумит на них спелая рожь,
Не шумят вдоль аллей и дорог тополя
И тропинки в лесу не найдешь.

Не шумят под открытым окном тополя,
Не слыхать мне знакомых речей.
Где же ты дорогая, родная моя?
Не видать твоих ясных очей!

И родное село опустело молчит
Только вьюга хохочет одна,
Бьется в окна замерзшие, снегом стучи
И смеется с ней сам сатана!

Звериада юнкеров пехотной роты Ч.В.У.

Споемте, братцы, „звериаду»,
И грянем в честь погонь.Ура.
И каждый год поют пусть кряду
Ее читинцы — юнкера.
Прощай училище родное.
Прощай уютный уголок,
Нам в пребыванье годовое
Ты задало большой урок.
Прощай начальник строгий
Ты генерал наш Лихачев.
В дисциплинарку очень много
Своих ты сплавил юнкеров.
Историю Военную
Всему училищу читал,
Но сознаться откровенно
Ее никто не записал.
Но одевал ты нас отлично,
В „галифэ» — юнкер щеголял,
Всегда имел костюм приличный,
Хотя бы где он не гулял.
Прощай Дмитриев грозный,
Стрелок отличный — генерал
На призовой стрельбе – серьезно
Призы все первые — ты брал
И слыл ты „точкой попаданья“,
Понять никак мы не могли
При самом пламенном желанье
Твою „Теорию стрельбы»
Прощай Хилковский наш „папаша»,
Тебя любили юнкера,
Наш славный, добрый „старикаша»,
С тобой проститься нам пора.
Любил внушать нам черезмерно
Как ты на Бзуре восседал
И как у немцев ты, примерно,
Сто сорок тысяч разбивал.
Любил ты горки, седловинки,
Урок нам каждый рисовать
И перспективы, как картинки,*
Любил на досках малевать.
Приличья правилам, манерам
Из нас ты каждого учил,
„Вот в наше время… В наше время”
Раз двадцать в день произносил.
Речам мы всем твоим внимали
И про врагов, и про своих,
И на шпаргалках выезжали
На репетициях твоих.
Прощай, наш добрый воспитатель,
Прощай, ты наш „оригинал”
Любимый наш преподаватель,
Прощай Хилковский генерал.
Прощай наш Буйвид, подполковник.
Прощай наш ротный командир,
Ты дисциплинарки был поклонник
Ты был мальчишка очень мил.
Ты часто грел нас очень строго
Повыгнал даже кой кого,
На младшем курсе „козерога1”
Ты грел братишку своего.
Прощай Мефодий хладнокровный,
Неунывающж чудак,
Хотел держать себя ты тонно,
Но выходило все не так.
Преподавал ты нам уставы,
Манерам даже ты учил,
Но у тебя приемы стары,
Лишь этим нас всегда смешил.
Команды громкой добивался,
За это всех ты грел.
Но быть примером не старался,
Подать команды не умел.
Но строевик ты был отличный
Хоть ставил много ты колов.
Прощай Мефодий, наш практичный,
Прощай полковник Соловьев.
Прощай же Малков, парень тонный,
Вот ты командовать умел
И был на вид ты очень скромный
И редко юнкера ты грел.
Прощай Болонкин серьезный,
Ты тоже был ведь строевик,
Имел характер прекурьезный
И тонный был всегда на вид.
Прощай Экштейн — англичанин,
Прощай философ — офицер,
Частенько был несносный парень,
Частенько юнкера ты грел.
Первая встреча.
Летом 1919 г. Читинское Военное Училище, принимая участие в операциях против большевиков в Забайкалье, занимало станцию Доно. Со дня на день ждали столкновения с противником и поэтому вели усиленную разведку сотней училища. Сторожевое охранение несли: пехотная рота и взвода – саперный и пулеметный. Батарея занимала позицию в деревне. Команда разведчиков батареи несла службу связи, как при штабе, так и при полевых караулах.
С вечера я был назначен для связи в полевой караул, наблюдающий за подступами к деревне. Караул, состоящий из взвода пехотной роты при одном пулемете под командой капитана Малкова, занимал гребень возвышения у дороги, с которого окружающая местность была видна как на ладони. В течении дня ничего напоминающего приближение противника замечено не было, поэтому, с наступлением темноты, капитан Малков, выставив «секреты», разрешил половине юнкеров спуститься за гребень к пулеметной двуколке, где стоял мой конь и где можно было, даже закурить, чего ни в коем случае нельзя было сделать там, на верху. Сгустившаяся тьма и обстановка не особенно располагали к мирной беседе. Поэтому большинство юнкеров постаралось заснуть. Я тоже не заставил себя просить и последовал их примеру.
Долго ли я спал не знаю, только слышу: трясет меня кто то за плечо и говорит: «Иди: тебя капитан Малков зовет. Приехал юнкер из сотни, для связи». Оправив шинель и оружие, я отыскал в темноте начальника караула и получил от него задание проехать к сотне вместе с их юнкером, чтобы знать ее место, т.к. сотня вела разведку влево от нас.
Сев на коней, мы отправились с винтовками в руках на случай неожиданной встречи. Проехав версты две, мы остановились у разветвления дороги, которого не заметил мой спутник. Куда ехать? После минутного раздумья он, почему то, решил свернуть вправо. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Проехав некоторое расстояние, мой спутник остановился в нерешительности. По времени мы должны были уже доехать до цели, но впереди нас ничего не было. Тьма скрывала от нас местность так, что и ориентироваться мы не могли. Успокоив себя предположением, что сотня продвинулась дальше в сторону противника, мой спутник предложил проехать еще немного, на что мне ничего не оставалось делать, как согласиться, т.к. я не имел ни малейшего представления о том, куда мы едем. Нерешительность его вселила в меня первую тревогу и я решил быть особенно осторожным. Очевидно мы поехали не по той дороге и возможность встречи с дозорами противника была вполне вероятной. Проехав еще некоторое расстояние, мы остановились, чтобы прислушаться, не доносится ли какой-нибудь звук, по которому мы могли бы определить присутствие сотни впереди. Действительно, к нам навстречу доносился сначала глухо, а потом яснее лошадиный топот. Как мы ни старались, но увидеть в темноте ничего не могли, а поэтому решили ждать приближения всадников. Мой спутник почему то был уверен, что это едут сотенцы для связи в штаб. Когда всадники были уже недалеко от нас, он крикнул в темноту: «Стой! Что пароль?» вместо ответа, всадники бросились от нас. Преследовать было бесполезно, стрелять в темноту также, да и не безопасно, т.к. где то тут же была сотня и можно было угодить по ней. Я может быть, и открыл бы огонь, но меня удержал спутник, который все еще думал, что это были свои, не ответившие на крик из нежелания выдать пароль, т.к. не видели, кто перед ними. Продолжать путь стало рискованно и поэтому мы решили свернуть на другую дорогу влево. Проплутав в темноте мы выбрались на дорогу, а по ней вскоре наткнулись на дозор сотни. Мой спутник доложил командиру о встрече. Оказалось, от сотни никаких разъездов на другую дорогу не высылалось, а поэтому не осталось сомнения, что мы встретились с дозором противника, за которым должен был следовать разведывательный разъезд. Таким образом, мы двое помешали разведке противника проникнуть в тыл и, может быть, и причинить вред. Командир сотни сейчас же выслал разъезд на разведку, а мне дал донесение в штаб. Отделиться от людей и одному нырнуть в темноту при создавшемся положении не особенно хотелось, но долг и дисциплина требовали этого и я, перекрестившись, повернул коня и погнал полным ходом. Предшествующие встреча , разговоры и распоряжения так взвинтили нервы, что оказавшись один в темноте, я отчетливо слышал то погоню за собой, то шум со стороны, то, вдруг казались на дороге всадники и хотелось поскорее проскочить это расстояние, а рука невольно крепче сжимала винтовку. Трудно описать всю гамму мыслей и переживаний ординарца, везущего донесение темной ночью в непосредственной близости от противника. Их поймет только тот, кто сам испытал это.
Привезенное мною донесение командира сотни оживило штаб. Загудели полевые телефоны, оповещающие все части отряда о приближении противника. Со мной же было послано приказание начальнику полевого караула, с которого я уехал, к сотне, принять меры на случай приближения противника. Следом за мной к полевому караулу подошла дежурная часть на усиление караула, с которым составила значительную цепочку по гребню возвышения, готовую в любой момент встретить врага. Было часа три ночи. Утомленный, я лег на землю у пулеметной двуколки и невольно задумался. Так вот она война. Начало сделано и судьбе угодно было сделать меня участником этого начала. Все было спокойно, и война казалась веселым пикником. Люди шутили, смеялись. Но стоило мне встретиться в темноте с теми, кто не смог ответить на окрик условным словом и вся громада отряда пришла в движение. Люди перестали разговаривать и смеяться. Все ушли в себя и подчинились року. Как все изменилось. Человек исчез, а появилась сложная машина, начавшая свою работу от безмолвной встречи во мраке. Начало светать. Я поднялся на гребень. Там все было готово к сражению. «Секреты» уже отошли. Наступило томительное ожидание полного рассвета. Понемногу начали вырисовываться дальние горы и по ним отчетливо видимые в бинокль цепи противника. Капитан Малков быстро набросал на бланке полевой книжки донесение, с которым я снова помчался в штаб. Снова загудели телефоны, полетели ординарцы и в одно мгновение все пришло в движение. Части отряда пошли занимать свои позиции и к моменту подхода противника все были на местах в полной боевой готовности. Послышались первые выстрелы. Начался Донинский бой, вплетший первые лавры в историю Читинского Военного Училища.
И.М. Кондаков. Бывший во времена рассказа старшим портупей юнкером батареи. Город Тяньзинь. 20 сентября 1933 года.

Официальный текст фото.
Братская могила офицеров Первого Забайкальского казачьего полка, зверски убитых при измене этого полка и переходе его к красным в деревне Грязнуха вблизи Нерченского завода.(Переснятые в 1919 году снимки для какой то Читинской газеты). Юнкера на свежих могилах под станцией Доно. (Текст в журнале «Подчасок» N 9 от 1934 года, Харбин).
Где находится. Кладбище находилось в районе станции Доно. Смотри карту схему.
Первый бой.
Читинское военное училище вступало в бой впервые. Училище не было подготовлено. Молодые юнкера 2-го курса только начали проходить курс. Поручик Болонкин, командир третьего взвода пехотной роты, собрал своих юнкеров позади халупы в деревне, где они стояли и обратился к ним с маленькой речью.
Иду я с вами в бой в первый раз. Но помните, юнкера, если кто либо трусит, заявите сейчас. Кто побежит, того настигнет моя пуля. Если же побежит поручик Болонкин, то вы, юнкер Гуськов, должны убить его на месте.
Поручик Болонкин был в училище недавно. Он приехал из армии генерала Каппеля. Выпущенный из училища, накануне мировой войны, Болонкин попал в плен у немцам. Два года симулировал сумасшествие, и наконец был отпущен на родину. По прибытии в Сибирь, в свой родной город, он застал пьяные дезорганизованные толпы солдат и матросов. Родители его были зверски растерзаны этой толпой. Это навсегда оставило след в душе поручика. Юнкеров было всего 400 человек плюс рота одного из пехотных полков и десятков пять белых партизан, собравшихся из местных жителей. Силы противника, по словам перебежчиков, доходили до пяти кавалерийских полков при двух горных орудиях. Несмотря на явное преимущество красных, начальник училища решил дать бой. В четыре часа утра, когда заря только что занималась, дневальные по частям будили юнкеров.
— «Тихо и быстро одеваться, строиться во дворе». В утренних сумерках копошились во дворах деревни юнкера, принимая вид правильных колонн. В четыре с половиной офицеры были на своих местах, и маленький отряд выступил из деревни. Пехотной роте достался трудный участок. Сопка. Преодолев подъем, пехотинцы заняли гребень горы. Перед их глазами открылся ряд новых сопок. По диспозиции на этих сопках находился противник. На деле, зная немногочисленность юнкеров шел напролом. В ближайшей деревне, красные на точилах точили шашки приговаривая: «Идем резать «юнкерье». В шесть часов утра послышались первые выстрелы. Это красные парламентеры предательски обстреляли наш дозор. Начальник училища отказался от переговоров с красными. В то же время глазам юнкеров, занимавших гребень горы, поднимавшийся туман открыл красные части, подходившие к сопке. Стройно, с развернутыми красными тряпками двигалось пять красных кавалерийских полков, не зная, что на гребне ближайшей сопки, готовые к бою юнкера судорожно сжимали винтовки. Батарея училища открыла огонь. Снаряд, пущенный через головы своих пехотинцев, описав траекторию, плюхнулся и вырыл воронку перед носом красных. Не ожидая такого оборота кавалерийские части красных скрылись в пади между сопок. Бой принял затяжной характер. Спешившись, красные заняли свободную сопку. Вынесли на руках горное орудие и стали обстреливать из него пехотную цепь юнкеров. В три часа дня юнкерам было приказано идти в атаку. Перебежку начинал третий взвод. Перекрестившись, поручик Болонкин быстро скомандовал: «Перебежка по одному на дистанцию тридцать шагов, с левого фланга. За мной, марш. И первый кинулся под отвес сопки. Красные только того и ждали. Открыли убийственный перекрестный пулеметный огонь. Взвод в 30 человек оставил на месте несколько убитых и раненых. Остальные пробежав линию огня, строились в цепь внизу горы, пользуясь тем, что пули противника не могли задеть их. За пулеметом неприятеля на гребень сопки. За мной, марш. Громкое ура юнкеров было подхвачено ротой стрелкового полка. Увидев перед собой неожиданно появившихся, у самого носа, юнкеров, красные побросали винтовки, успев, однако, броситься вниз к коням, вскочить на них и удрать. С другой стороны сопки подходили первый, второй и четвертый взвода. Гора была в наших руках. С нее была видна вся местность. По склонам маленьких сопок быстрым аллюром уходили части противника. Пехота сделала свое дело. Погрузившись на подводы и затянув песни, она двинулась за противником, пустив вперед себя батарею. Батарея преследовала противника по пятам до следующей деревни. Так на плечах противника части училища заняли деревню. Вечером под звуки «ура» была прочитана благодарственная телеграмма от командующего войсками. В телеграмме командующий фронтом благодарил юнкеров за лихое дело. И в эту ночь, ночь после первого боя, юнкера спали как убитые.
Л. Колобовников. Второй выпуск. Пехотная рота.

Фото, официальный текст: Юнкера пехотной роты Тауров и Стуков.
Описание: Униформа юнкеров Читинского военного училища. Обратите внимание на Георгиевские кресты Особого Маньчжурского отряда (ОМО)

Кольцо.
Иных уж нет. Другие странствуют далече (Сади).
Чуть-чуть занимался рассвет. Наступил первый день Светлого Христова Воскресения. Утром было пасмурно, шел снег. Юнкера Читинцы уже занимали боевые позиции в большом селе «Ходахта», расположенном на правом берегу реки Ингоды, ожидая с минуты на минуту наступления красных. Разбитому на раз юнкерами отряду товарища Малышева, прибыл на помощь 13 советский полк. Наш 1-й взвод пехотной роты, под командой полковника Соловьева, занимал юго-западную сторону села на большом холме. Взводу было придано одно 3-з дюймовое орудие и один пулемет. Задача наша была – принять на себя конную атаку красных, так как было известно, что красная конница должна сделать глубокий обход и ударить с тыла. Так говорили пленные «товарищи». И так наш взвод являлся как бы сторожевой заставой. Красные не заставили себя ждать. Вскоре с восточной стороны показались цепи противника и наткнулись на нашу передовую линию. Завязался бой. Юнкера взвода, кроме наблюдательного поста, располагались кто где, держали себя свободно и отпускали едкие замечания по адресу красных, т.к. с холма отлично можно было наблюдать общую картину боя. От бездействия я, закутавшись в шубу, дремал в стороне, когда услышал, что кто то называет меня по имени. Открыв глаза, я увидел юнкера 4-го взвода Мишу Таурова. Мы похристосовались. – Я пришел к тебе с подарком, — сказал он, — решил пока жив и не отправился к праотцам, передать тебе и выполнить поручение Т.Ш., да и теперь, перед тобой совесть моя будет чиста. И он протянул мне крошечную коробочку с кольцом, заметив, что Т. строго наказывала беречь его. Если потеряешь кольцо, то теряешь и ее, — закончил он. Ну, будь здоров, подробности расскажу вечером. Я с нежной трогательностью поцеловал кольцо и с благодарностью смотрел на удалявшуюся с холма спокойно фигуру юнкера. Оказывается, Тауров накануне приехав из Читы, сопровождая военный грузовик, и попутно привез многим юнкерам пасхальные подарки от родных и знакомых. Кто не знал в училище юнкера, а потом блестящего подпоручика М.Т., общего любимца роты, честного товарища, мужественного бойца – не даром его грудь была украшена крестиком Георгия Победоносца (? Особого Маньчжурского Отряда, ОМО). Потомок древних монгольских князей, небольшого роста, с ровными ослепительными зубами, крепко сбитый, ловкий, быстрый, всегда внимательный- он своей внешностью производил на всех чарующее впечатление. При знакомстве с новыми лицами, М.Т. никогда не забывал с легкой улыбкой, прибавить к своей фамилии титул «князя». Приятели сначала в шутку называли его «Ваше сиятельство», а затем привыкли и стали называть его просто «князь». И князь был всеобщим любимцем. Моя дружба с ним начала крепнуть задолго до военного училища.
Разгром красных закончился к полудню. Красная кавалерия, как потом выяснилось, не зная местности, поплутала несколько часов и вынуждена была вернуться обратно к своим, наголову разбитым товарищам. Юнкера торжествовали победу. Я особенно был возбужден. Возвращаясь в село, юнкера шли с песнями. Я с большим воодушевлением запевал любимую свою песню: « Над Невою резво вьются, флаги пестрые судов. Звучно с лодок раздаются, песни дружные гребцов.» И твердо отчеканивал шаг.
Еще бы: подарок от любимой девушки, победа, перспектива скорого возвращения в стены училища, — все это взвинчивало нервы, бодрило. За одной песней следовала другая. А вот раздался мелодичный тенор Зины Гантимурова – любителя «журавля» и юнкера дружно подхватывали легкий припев. К сожалению, память сохранила 3-4 куплета этой замечательной юнкерской песенки. Впоследствии, когда в 1-й взвод на должность отделенного был переведен юнкер М.Т. первовзводники составили о нем каверзный куплет: «Первовзводникам скандал. Карапуз во взвод попал. Журавель мой, журавель. Журавушка молодой». Первозводники знали, что этот «журавель» был немного не по нутру М.Т. и тихонько в кулак посмеивались.
Вернувшись в село, я обнаружил потерю кольца –разом угасли и бодрость и настроение. Доставая из подсумка патроны, во время перестрелки при преследовании красных, я, очевидно, оборонил кольцо. Через несколько дней был получен приказ о возвращении училища домой. Это известие я выслушал без особой радости. Судьба, видимо, предопределила не только мои личные переживания, но и общий исход событий. Впоследствии вышло так, что покидая родной город, я не имел возможности не только повидаться с Т.Ш., но и передать ей прощальный привет.
1922 год. Владивосток. Тяжелое расставание с другом. Поручик Тауров, с парализованной от ранения левой рукой, не мог уйти с нами и остался на милость победителей. Поручик сетовал, говоря мне при расставании, что он без копейки в кармане, с негодной рукой не решается покинуть родину, и слезы одна за другой катились по его лицу, терялись в усах и падали на холодную, каменную платформу. Третий звонок. Последнее «прощай» и прыжок на ступеньку вагона. В этот момент я вспомнил о кольце. Как тогда, несколько лет назад, в снеговой дымке удалялась от меня знакомая фигура, когда то бодрого и уверенного в себе, а теперь одинокого и беспомощного поручика Таурова.
С прыжком на ступеньку вагона я оставил навсегда три бесконечно близких для меня существа: девушку с русой косой, друга и Россию. И ныне, пребывая далеко за пределами родного края, и вспоминая далекое прошлое, мне мучительно хочется еще раз побывать на родине, полной грудью вдохнуть аромат русских полей, прислушаться к шуму родных рек и еще раз пережить, заново прочувствовать все сначала. И лишь присутствие жены, как единственного и верного спутника скитальческих дней моих и веселый, беззаботный смех моего мальчика скрашивают незамысловатую эмигрантскую жизнь и внедряют некоторую бодрость и надежду.
П. Стуков, Австралия.
Краткий очерк боевых действий Читинского Военного Училища на так называемом Южном фронте (в верховьях реки Ингоды) весной 1920 года. (Из дневника юнкера пехотной роты Ф.Б.)
25 марта. Утром получил распоряжение приготовиться в походу. Ротный заведующий оружием раздал по взводам ящики с патронами, гранаты. Выдали по паре белья, котелки и после обеда и молебна на дворе У., все Училище, в составе пехотной роты, батареи, сотни и инженерной рот, вышло на вокзал Чита 1.
Погрузившись в теплушки без нар, без печек и в 6 часов вечера, провожаемые родными и знакомыми, под звуки оркестра, отправились на запах. Ехали с большими остановками всю ночь и только под утро, прибыв на 55 разъезд, откуда идет ветка через Ингоду, мимо села Татаурово, узнали, что едем не на Иван и Тасей, как предполагали в Чите. В теплушках страшно холодно, так как пришлось разводить огонь прямо на полу, а тепла от этого огня никакого- один дым.
26 марта. К 8 ч. утра прибыли на станцию Дровяная, где и выгрузились. Пообедали рано и часам к 11 строем пошли по направлению села Татаурово, что на той стороне Ингоды (на левом). По льду шли гуськом, т.к. он был не особенно надежен. В село не вошли, а вбежали со штыками на перевес, пройдя до того версты 4 в рассыпном строю и бросившись «в атаку» у самой поскотины, перепугали всех жителей на околицах.
27. за ночь подтянулась батарея, хозяйственная часть и часов в 9 утра отправились дальше на деревню Черемхово, что в 22 в. от Татаурово. На взвод было наряжено по 5 подводи, сгрузив на них свое имущество и патроны, сами пешком шли возле, иногда садясь на телегу для отдыха. В 5 ч. прибыли в Ч. Шедшие впереди сотенцы были обстреляны разъездом красных, убивших у них одну лошадь. В 7 ч. вечера весь 2-й взвод пошел в караул. Нашему отделению, во главе с отделенным кон. С., пришлось идти на кладбище, где мы и провели всю ночь, лежа прямо за могилами. Не особенно приятно лежать под крестами, на морозе, да к каждому шороху прислушиваться. В 12 ч. ночи неожиданно были сняты с караула и уже, не обогревшись, прямо на подводы и вслед за всей ротой отправились в путь. Взводный офицер предупредил, что идем на деревню Улеты, где расположился на ночлег партизанский отряд.
28.03. Ночью проехали большое село Кодахту (в 10 в. от Ч.) и, не останавливаясь, проследовали дальше. В 4 ч. остановились на дороге, свернули в стороны и с рассветом, цепью отдельными взводами, пошли в наступление. Наш взвод наступал прямо по долине, левее третий и остальные левее по реке и кустам. Вправо шла разношерстная цепочка казачьей самоохраны. Красные не ожидали нападения и подпустили нас очень близко. Всполошились, забегали по окраине деревни и только через несколько минут открыли беспорядочный пулеметный и ружейный огонь. Взвод наступал без выстрела, шел как на ученье, во главе с полковником Райбер, шедшим также с винтовкой, как и все юнкера. Открыли огонь орудия и гул от их выстрелов и от разрывов снарядов перемешался с колокольным звоном, доносившимся из деревни, где несмотря на панику, все же звонили к обедне. Красные не выдержали и, побросав лошадей, оружие, убитых, несколько раненых, «пошли на уход» через Ингоду в сопки. В кустах, в начале боя, нашим пришлось броситься в штыки, но красные не приняли удара и, отстреливаясь, отступили к деревне. Нам ясно было видно движение и суетня красных в деревне, под сильным огнем их заставы мы перебежками настойчиво их теснили, но также, одного выстрела не дали. «По деревне не стрелять», отдал распоряжение командир взвода и хотя тяжело было идти не стреляя, но приказ был выполнен и только уже за деревней постреляли всерьез.
29.03. переночевав, снова отправились дальше. Проехали деревню Бользой (немного в стороне, в долине) и в дороге пообедав, к 5 ч. вечера, сделав 27 верст, добрались до д. Блутукан. Очередь идти в караул в 12 с., но опять подъем, запряжка лошадей и как в прошлую ночь опять в темноте по хрустящей дороге в путь по направлению д. Гаркацан, где по данным разведки остановился отряд красных в количестве трех сотен.
30.03. К рассвету подошли к селу, верстах в трех высадились и в боевом порядке пошли на село с целью его оцепить. Но красные уже ушли и мы спокойно с песнями вошли в село.
31.03. Переночевали мы в Гаркацане и в 8 ч. утра – дальше на село Николаевское (15 верст). В 12 ч. прибыли туда, пообедали в путь. Не доходя несколько верст до Танги передовой разъезд сотни был встречен огнем заставы красных, которые постреляв несколько минут быстро умотали.
1 апреля. Стоим в большом и богатом с. Танга. Дальше идти некуда, т.к. впереди в 7 верстах только выселок Ново-Салия, а дальше тайга и зимние дороги на Хилок.
2 апреля. Спокойно. Спим, едим, гуляем. Часов в 10 ходили за село на прогулку с песнями. Вечером собрался в помещении 1-го взвода весь взвод и не зажигая огня сидели до позднего, распевали «штатские» студенческие песни. У меня настроение было почему то не особенно хорошее и за «нежелание» запевать я получил два наряда не в очередь..
3.04. стоял в ночном карауле у ворот поскотины. Подморозило и холод, несмотря на телогрейку и полушубок давал себя знать основательно. Уже рассвело и мы собирались идти в деревню, как вдруг впереди в направлении Ново-Салии послышался выстрел, другой, третий. Мы всполошились. В чем дело? Что такое? Еще выстрел и вдруг самая беспорядочная стрельба, какую только можно себе представить. Начальник караула послал «связь» от батареи в штаб отряда, а караул рассыпал цепью за поскотиной. Застрекотал пулемет Шош и вслед неожиданный разрыв снаряда над самыми домами Ново-Салии. В один момент звук орудийного выстрела и разрыва снаряда. Картечь. Значит красные в самой деревне. Позади грохот несущихся вскачь телег- дежурный взвод, за ним сотня, дальше вся пехотная рота, начальник Училища – и все это быстро понеслось в сторону Ново-Салии. Мы вскочили на подводы и тоже туда, за нами батарея. Но приехали уже у концу боя, застав отдаленную стрельбу в лесу и несколько человек убитых красных по улицам. Оказывается, был совершен на Н.-С. и на стоявший там дивизион 1-го Атаманского конного полка налет. Сделал его дивизион 5-го кавалерийского советского полка, который накануне прибыл из Хилка на подмогу разбитым нами партизанам. Налет был столь неожиданным, что казаки выскакивали из помещений босиком в одном белье и прямо из за заборов открывали по ним огонь. Красные залетели в деревню с криками «мы юнкера» и тем самым ввели в заблуждение дневальных, стоявших на окраине. Первым выстрелом дневального у орудия была убита лошадь под комиссаром, а вторым наповал и сам комиссар, украшенный весь красными лентами и с Шошем в руках. Первый орудийный выстрел был дан офицером, выскочившим из халупы и дернувшим за шнурок заряженного на картечь орудия. Убитого комиссара «Сеньку» мы видели прислоненного к забору с палкой в руках. Подобрав несколько раненых, Училище вернулось назад в Тангу.
4.04. Многие из нас предполагали к Пасхе вернуться в Читу, но вышло иначе. Утром в 5 часов в Танге поднялась тревога. Обнаружилось наступление красных со стороны Н.С., которая еще с вечера была оставлена нашими частями. Наш взвод был сначала послан в резерв на поддержку 3-му взводу, находящемуся в заставе и принявшему первыми бой. Затем был перекинут в долину в прикрытие училища к батареи, которая уже в течении получаса обстреливала густые цепи красных, шедшие в наступление прямо от Н.С. Было очень хорошо видно, как шли одна за другой три цепи красных и как падали они от нашего огня, но все новые и новые люди вливались в цепи и медленно, но настойчиво они продолжали наступать. Справа по сопкам и слева за озером красные настойчиво старались взять нас в обхват, и все дальше и дальше в нашем тылу загоралась перестрелка. Батарея ушла на новую позицию, наш взвод перекинули на правый фланг, где мы в конце концов чуть не попали в кольцо красных, когда пришлось вести бой совершенно самостоятельно, ввиду растянутости линии фронта, которую отстаивали только три пехотных взвода. Красные неожиданно оказались у нас в тылу и мы, приняв их за своих, не проявили беспокойства, а они в свою очередь также были в недоумении, с кем встретились: со своими или с
«белыми». Но когда все же мы рискнули их обстрелять, то получили по своему адресу такой пулеметный огонь, что волей не волей пришлось уходить.
Батарея заняла позицию позади Танги на невысоком плато – и так как связь с нашими взводами была потеряна, мы не получили приказания об отступлении, а потому и вертелись между сопками и деревней, отстреливаясь во все стороны, но неожиданно в направлении нашей цепи прилетело три своих снаряда. Наконец, получаем приказ отступать и немедленно начинаем отходить к кладбищу, но у самой ограды в спину нам пулеметы красных, видимо выждав время, пустили такой ливень пуль, что даже взводная собака, которая от нас не отставала во все время боя, поджав хвост сбежала от нас. Счастье наше, что они немного ошиблись прицелом и все пули легли (мы поднимались к кладбищу по крутому холмику) у самых ног, чуть-чуть пониже, иначе от взвода остались бы те, кто в бою не участвовал. Последние три залпа по пулеметам, они замолчали и мы спокойно перевалив холм, пошли на соединение с уже уходившими частями. Настроение подавленное, т.к. узнали, что есть убитые и порядочно раненых. Грузимся на подводы и передовым отрядом идем в сторону с. Блутукан. Несмотря на то, что все измучены, продолжаем движенье. К 8 часам утра дошли до деревни Бользой, сделав таким образом переход почти в 70 верст. Отдохнув до 4 с половиной ч., мы опять двинулись дальше с тем, чтобы дойти до д. Ходахта и там заночевать. 1 час ночи, приходим из полевого караула. Днем в составе всей роты идем в деревню выбирать позицию для обороны. Нашли такую не впереди, а позади Х. Разбили линию окопов и занялись их рытьем. Торопимся закончить поскорее, а потому привлекли к этой работе и крестьян.
7.04. Продолжаем находиться в Х., выставляем усиленные караулы, упражняемся в метании ручных гранат, разучиваем песни. Ночью весь отряд уходит за деревню и на ночлег располагается в вырытых окопах. Утром уходим опять в деревню.
8.04. Переночевали в окопах, но в деревню на день не ушли. Получены сведения, что разъезды красных появились возле Улет и Бользоя (в 10 верстах от Х.) и что красные в связи с прибытием новых подкреплений намереваются произвести наступление. Просидели в окопах до полдня, но наступление не определилось. Однако, во всем отряде чувствуется напряженность и тревога. Часам к 4 со стороны Черемхово появились автомобили. Японцы. Через полчаса к месту нашего расположения начали подходить посланные на наш «южный фронт» колонны японской пехоты. Пришел целый батальон с минометами и бомбометами. Вместе с японцами мы вошли в деревню, и ночевать остались по старым квартирам.
9.04. Великая пятница. Утром часов в 8 поднялась тревога. Взвод построился и беглым шагом направился на окраину деревни на правый фланг. В центре уже кипел настоящий бой, где рядом с японцами слева лежала вся наша рота. С ночи пошел мокрый снег, поднялась пурга, а потому красные смогли подойти к деревне почти вплотную и чуть ли не заняли изгородь (поскотину) впереди деревни. Но встреченные залпами японцев и наших они не могли развить успеха, но все же неудержимо бросались в атаку и порой дело доходило до штыков. Перестрелка была настолько сильной, что скот от страха выбегал из дворов на улицу, за околицу и носился как ошалелый, задрав хвосты. На нашем фланге обозначился обход красной кавалерии, которая спешившись стала обхватывать нашу позицию, к нам на подмогу вылетела сотня атаманцев с орудием, но красные не отступали, а постепенно к нам приближались, усиливая свои ряды вновь откуда то бравшимися кавалеристами. Японцы брали выдержкой и после залпов на близкое расстояние, с криками «банзай» бросались в штыки, красные откатывались назад, не принимая удара. Часов пять продолжался бой, но, наконец, мы не выдержали и по инициативе командира взвода Р., которому надоело служить мишенью для обстрела красными, он подал команду: в атаку. Слева от нас лежат в цепи японцы, далеко справа – пошли в обход атаманцы.
Японцы к нам: в чем дело, куда? Кое-как им объясняем на что «получен приказ перейти в наступление». Перебираемся за ручей на открытое место. В это время где-то далеко слева вдруг послышалось «банзай», «ура» . Наши, японцы тоже всколыхнулись и вся линия фронта перешла в стремительное наступление. Красные не выдержали и стали уходить. Батарея стала бить за Ингоду уже по бегущим красным, к вечеру мы были в Бользое, где и остановились на ночевку. У красных потерь было до 150 человек, наших в Училище несколько раненых, у японцев человек 20 убитых и раненых. Со стороны красных в бою участвовали часть 5 кавалерийского полка 13-ой Иркутской имени Стеньки Разина, и кажется, Пугачева полки.
10.04. Великая Суббота. Ночевали в Б. Наш взвод всю ночь провел в карауле. Снег, мороз. Утром выяснилось, что невдалеке от нас, верстах в 3-х, на заимке ночевал дивизион 5 кавалерийского советского полка, посланный ранее в глубокий обход к д. Черемхово (верст за 10 от Ходахты) на случай нашего отступления и вечером, в день боя, решивший вернуться назад, ввиду оказавшейся для них не понятной обстановки. На душе неприятно. Приходится встречать Пасху в боевой обстановке. Японцы ушли назад. Мы остались опять одни. Ночью, в сочельник (в 1 ч. ночи) опять в караул. Ветер завывает, как в зимнюю стужу. Это не Пасха, а прямо не знаешь что. Брр. Холодно.
11.04. Светлое Воскресенье. До часу ночи спал. В час ночи в караул. Сильный холод, лежать на земле никак невозможно: то стоишь, переминаешься с ноги на ногу, то скачешь на одной ноге и вспоминаешь пасхальные ночи. В 5 вернулись на квартиру, разговелись бараниной, да пресными калачиками, купленными у крестьян. В 11 ч. дня все Училище построилось на главной улице и Начальник У. поздравил юнкеров с праздником. Все взводные и отделенные юнкера получили «лычки».
12.04. Второй день Пасхи. Сегодня отошли назад в Ходахту. Ничего особенного не произошло. Говорят, что к красным пришло еще подкрепление. Из Читы прибыл грузовик с пасхальными яствами. Получили куличи, яйца, масло, колбасу. Разговлялись второй раз.
13.04. После обеда приказание: собираться и грузиться на подводы. Поехали дальше, к вечеру добрались до Черемхово, все ближе к Чите.
14.04. С трех ч. утра до 7-ми ч. вечера в карауле. Опять прямо на подводы и в дальнейший путь. К 12 ч. прибыли в с. Татаурово. Отдохнули и после обеда с песнями ходили по селу и за околицей производили ротное учение. Ночью опять в карауле.
15 апреля 1920 года. Стоим в Татаурово, чувствуем себя хорошо. Население празднует, по всем улицам городки, лапта, ходят праздно разодетые толпы, поют песни.
16 апреля 1920. Пришли из караула. Утром стала слышна артиллерийская стрельба с северной стороны: стреляли из тяжелых орудий, вероятно броневики (бронепоезда). После обеда опять ротное ученье и рассыпной строй. В момент «учебной атаки» из деревушки прибегает «связь» и что-то сообщает командиру роты. Тревога. Рота построена и бегом в деревню. Тревога оказалась ложной: — на той стороне Ингоды наблюдатели усмотрели какую-то «конницу», которая на поверку оказалась просто табуном лошадей. Но после этого нашу пехотную роту для чего-то перевели на стоянку в тыл, на окраину, обращенную в сторону Читы, или вернее ближе к сопкам, что в этом месте близко подошли к Татаурово. Ранее мы всегда останавливались на окраине, обращенной противнику.
17.04. Стоим в Т. Еще со вчерашнего утра, подул холодный ветер, и ночью пошел снег, идет и сейчас. Вечером, почему-то, явилось хорошее настроение: часов до 9 во взводе слышалось пение – нехорошее предзнаменование, что-нибудь опять приключится. А в 10 часов вечера вдруг приказано приготовить лошадей и собираться. Взводный офицер в полной походной форме явился во взвод и остался с нами. Через некоторое время снова приказание: пехотной роте выступать. И в темноте заскрипели, затарахтели телеги. Без огня, без курения проехали верст 15. Остановились. Какая-то широкая ложбина, вдали мутнеют сопки. Взводный офицер собрал взвод и познакомил юнкеров с обстановкой: оказывается, к красным подошли с Могзона большие подкрепления, которые частью соединились с наступавшими на нас ранее, а частью шли в обход и были от Татаурово верстах в 15, идя по долине, что подходила к деревне с левой стороны и у уступа которой как раз наша рота и стояла перед отходом. Со стороны Читы, выйдя с линии дороги, красные заняли поселок, станцию Новая Кука, верстах в 30 от Т., то есть мы оказались, так сказать, отрезанными от Читы и фактически в кольце больших сил красных. Полковник Р. Приказал разобрать по рукам все запасы патронов и объявил под конец, что утром, вероятно, пойдем прорываться, а пока спать. Спать-то спать, но каково под открытым небом, да под завывание ветра. Разводить огонь и курить строго воспрещается. Конечно, продрожали всю ночь, ни на минуту не заснув и с радостью, наконец, завидели полоску зари, может быть предвестницу многих, на этот день, и многих смертей.
18.04. Лишь только достаточно рассвело, получили приказание сесть на подводы и двинуться за головной частью и не растянутой цепочкой, а в несколько рядов. С грохотом, треском на рысях помчались по направлению к реке Ингоде. Версты через три домчались до крутого берега, а там уже толчея, движение, шум. Инженерная рота приступила к переброске через береговую полынью временного моста, а нам приказано было разбирать близлежащую заимку, бревенчатый забор и сарай, чтобы достать необходимый для постройки моста материал. Объявили, что мы попробуем, если удастся переправиться через Ингоду, уйти в тайгу, тем более, что наша сотня диверсионным действием ночью заставила отодвинуться к 55 разъезду два броневика (бронепоезда) красных, находившихся на Татауровской ветке на той стороне реки. Красные предполагали, что мы будем прорываться на Куку, а потому, вероятно и решили сконцентрировать свои силы в том направлении. К 8 часам утра мост был готов: орудия и грузовики на руках перетащены на лед, на той стороне сделан переход и к 9 ч. весь отряд за исключением оставшихся прикрывать тыл атамановцев был на другом берегу. По долине, по кочкам двинулись в перпендикулярном направлении от реки. Пересекли линию Татауровской железнодорожной ветки и по первой попавшейся зимней дороге пошли в сопки. Пригрело. Начал таять снег, оттаивать грунт и по косогору, по увалам, по раскисшей чуть замечаемой дороге училище стало уходить в тайгу. Подводы вязнут в грязи, лошади, измученные непрерывными переходами, еле бредут, телеги ломаются. Приходится самому помогать лошадям и возчикам сдвигать с места застрявшую в глине телегу. Орудия идут черепашьим шагом и юнкера то и дело соскакивают с упряжек и выдирают колеса из грязи. Двигаемся, не останавливаясь, надо подальше уйти от линии дороги, надо поскорее забраться в глушь тайги. Со вчерашнего дня ничего не ели, ночь не спали, бредем еле-еле возле подвод с единственной мыслью в голове: уйти, вырваться из кольца. Прошли верст 10, откуда-то слева опять орудийные выстрелы. Где то снова завязался бой. После полудня сделали привал. Затем опять движение, а тайга все глуше, все непроходимее. Только часам к 12 ночи выбрались на другую сторону хребта (мы, как оказалось, перевалили Оленгуйский хребет – отрог Яблонового) и через некоторое время перед нашими глазами замелькали огни села «Верхне- Нарымского», куда мы, после 40-ка верстного перехода, и прибыли в полном благополучии.
19.04. Пешие части стоят уже в Нарыме, но артиллерия и обоз застряли на пол дороге в одной горной речке и заночевали в лесу. Пришлось собирать с деревни мужиков, лошадей, быков и с их помощью выволакивать из камней орудия и тяжело груженные телеги. Прибыли артиллеристы в деревню только к обеду. Жители были очень удивлены тем, что нам удалось по дороге, которую вообще мало кто из них знает, перебраться через хребет, ничего по дороге не бросив.
20.04. Утром на караул, стоявший по дороге, откуда Училище прибыло в Нарым, вышел конный разъезд каппелевской части, который по той же самой дороге двинулся вслед за нами в надежде где-либо нас найти. На следующий день после нашего ухода с Ингоды во исполнение приказа Главнокомандующего во чтобы то ни стало найти Училище, которое уже три дня считалось отрезанным от главных сил, было предпринято общее наступление по линии железной дороги и вверх по реке И., в результате которого были снова заняты 55 разъезд. Черемхово, Татаурово и т.е. разъезд кавалеристов имел возможность пройти вслед Училищу, которое и нашел не пострадавшим в Верхнем Нарыме.
После обеда снимаем караулы и выезжаем в следующее село Елизаветинское в 15 верстах от Нарыма, вниз по реке Оленгуй, впадающей около станция Дарасун в Ингоду. Прибыли в Елизаветинское часам к 3-м, после непродолжительного отдых с песнями прошли по селу. Население приняло нас хорошо, в особенности татары. Вечером начальник Училища получил телеграмму с приказанием ехать в Читу.
21.04. Переночевали в Елизаветинском, а в 9 ч. утра выступили в село Александровское в 20 верстах стоящее на берегу Ингоды. Прибыли туда в полдень. Саперы устраивали мост через Ингоду. Немного отдохнув, переправляемся через реку и пешим порядком идем на станцию Кручина, что в семи верстах от Александровского, в сторону Читы. На Кручине же и заночевали.
22.04. В 7 ч. утра двинулись на разъезд Атамановский – прибыли туда к обеду. Пообедали и дальше. Проехали разъезд Песчанку, Антипиху и к вечеру были возле Читы. По городу шли с песнями, стройно, как на параде и жители выбегали из домов посмотреть на тех, кого все уже считали погибшими.
В училище после молебна и поздравлений с благополучным прибытием, мы наконец почувствовали себя спокойно, переоделись в чистое и по-хорошему сели за стол обедать, как и прежде по команде дежурного офицера: «Справа по шесть на столы рассчитайсь».
23.04. Спали сколько, кому хотелось: отдохнули после пережитых волнений на славу. После обеда ходили на вокзал встречать генерала Войцеховского, к вечеру, побывав в бане, получили отпуск, и разошлись по домам на целую неделю.

Приложение. Карта, план-схема сражений.
На бронепоезде Семеновец (Сражения гражданской войны)
— Читинское Военное Атамана Семенова училище. Воспоминания
— Бронепоезда Белых армий. Забайкалье.

Между Кукой и Яблоновой.
Любимцы Богов умирают молодыми.
Хмуро и зловеще высится Яблоновой хребет, пересекая железнодорожную магистраль, отделяя и скрывая собой почти всю Россию, волею судеб, оставленную на муки и поругание. Измученные остатки отступающей белой армии судорожно цепляются за каждый город, за каждую маленькую железнодорожную станцию, за глухой разъезд, заросший травою. Красные силы подошли к хребту почти вплотную и задержались в трех-четырех десятках верст от него на станции Мозгон Забайкальской ж.д.
На долю бронепоезда «Семеновец» выпала честь сторожить Яблоновой хребет, благодаря чему этот продырявленный и латанный вояка встречал Пасху 1920 года на перевале Яблонового хребта станции Сохондо.
Еще накануне праздника «Семеновец» находился по ту сторону хребта станции Мозгон, где команда поезда мечтала простоять заутреню в небольшой старой, бедной церковке, на колокольне которой вместо колокола висел обрубок рельса. Но красный хам умеет плюнуть в саму душу, как было и в эту Великую ночь, когда церковь собрала почти всех жителей станции, доверчиво украсивших ее ветхую ограду огнями- плошками. Красная артиллерия открыла ураганный огонь и «Семеновец», приняв неравный бой, вынужден был вернуться на вершину Яблонового хребта.
Утром у подножия хребта появились красные разъезды, а в тылу поезда (уже по другую сторону хребта) появились спиленные телеграфные столбы. Из боязни пленения был дан приказ оставить Яблоновой хребет и задержаться на ближайшей станции, продолжая следить за магистралью по мере сил. Ближайшей станцией оказался разъезд Кука, где команда разговелась (без куличей и яиц), почистилась, ради праздника, и приготовилась к бою.

Команда поезда была невелика- несколько офицеров, да десятка два солдат, среди которых было несколько юнкеров разных училищ. Было пять-шесть человек татар – «уфимска стрелка» и человека три-четыре старых-старых отрядников* солдат. Как в солдатском, так и офицерском составе преобладала молодежь.
Бронепоездом командовал помощник командира капитан Горошко (командир поезда – молодой полковник В.В. Богданов был срочно вызван в Читу). Старшим офицером был капитан Кувалдин. Заведующим боевыми площадками – поручик Н.А. Молас (сын адмирала Молас) и прапорщик А. Попов. Остальное офицерство было пополнено из первого выпуска Читинского Военного Училища молодыми подпоручиками В. Стефаньевым, Н.В. Свининниковым и Аркадием Семеновичем Аполлоновым, о котором в сущности и хотелось бы поделиться с оставшимися в живых читинцами, как о честном солдате, искупившим своей смертью грех многомиллионного народа и пополнившего собою славную плеяду тех питомцев родного училища, могилы которых разбросаны по всей Сибири и Забайкалью.
Хмурится хребет и царапает своим колючим гребнем весеннее небо, как бы стараясь задержать зацепившиеся облака. У подножия его, вперемежку с пихтами, оттаивающий березняк облепил дорогие русскому сердцу бугорки и овражки. В овражках еще таится рябой снег, а меж стволов уже льется душистое весеннее тепло. Стоим на станции Яблоня. Впереди извиваясь, бегут рельсы и далеко-далеко уносятся мысли по этим рельсам.
На передней площадке вагона лениво повис пулемет, но все же сверлит даль своим единственным черным глазом, «готовым к услугам». Душно. В боевом вагоне пахнет смазочным маслом, хлебом и керосином. Люки закрыты, но против них дежурят «Сент-Этьены» — капризные французские пулеметы, бастующие при малейшем понижении температуры. Солдаты про них поют: «пулемет ты наш французский, тебе вреден климат русский». Из солдатского вагона доносится хоровое пение «Хаз-Булат». Рядовой Иван Бурдин прокуренным солдатским тенором выводит: «под чумарой густой мы сидели вдвоем…» . В офицерском салон- вагоне тоже не по-праздничному тихо. Самые заядлые любители выпить «с доставкой и пересылкой» сейчас со смиренным видом сидят над стаканами жиденького чая. У Стефанеева вечно болят зубы, но он уже привык к этому, и облапив, каким-то образом попавший на бронепоезд единственный музыкальный инструмент домру- альт (и с единственной сохранившейся струной), пытается изобразить какой-то, не то марш, не то танец. Балагурит и чадит своей большой трубкой маленький Козенцев, а Молас учит его (в который уже раз) игре в покер. Один Аркадий сидит у окна и молча смотрит в синеющую даль леса. Шумливых разговоров он вообще как то избегал, а неосторожно кем-нибудь пущенного в пылу спора бранного слова органически не мог переносить. Для «ругателей» он служил сдерживающим началом. Единственно, что он иногда разрешал себе (считая это за бранное выражение ) – это поговорку: «а видал как лягушки скачут».
— Что, Аркашка, клюешь носом.
— Да та, что-то. Не сходил ни в баню, ни в церковь. Праздник ведь большой. Мне должна бы придти посылка, да, очевидно, не с кем доставить. И письма домой не пошлешь. Скучно, хотя бы пострелять, что ли.
— Господа офицеры, по местам! Съездим до обеда проверить линию – доносится из командирского купе голос капитана Горошко.
— Вот это будет лучше, говорит Аркадий, бери винтузу и пойдем в боевой вагон.
— Этих «мон шеров» убрать бы куда-нибудь, говорит он в вагоне, указывая на «Сент-Этьены», а то только зря место занимают у бойниц.
Паровоз как то взял рывком сразу. Бессменные машинисты Гузеев и Лопатин, очевидно, все-таки «разговелись, чем Бог послал», а если принять во внимание, что Лопатин не признавал казенной винной посудины объемом менее четверти ведра, то не трудно себе представить, с каким усердием наш поезд принялся отсчитывать шпалы. Пейзажи в рамке открытого люка менялись со сказочной быстротой. Мы неслись по направлению к разъезду Кука, где были еще утром, часа четыре тому назад. Промелькнула фигура путевого сторожа, растерянного и без обычного зеленого свернутого флажка, не то с киркой, не то с лопатою в руках. На завороте показалась будка, из-за нее неожиданно высунулся и спрятался круп лошади. Вдруг поезд застонал, захрустел всем корпусом и вкопался в землю на полном ходу. Вагон накренился, на секунду все стихло. С гвоздя на стене соскочил солдатский котелок и с грохотом покатился по покатому полу. Снаружи затрещали частые выстрелы. Прямо в люк был виден откос, усеянный разношерстными вооруженными людьми.
— Открывай люки! На площадки – к пулеметам и орудиям! Открыть огонь!
На площадках царит полное недоумение: пули сыпятся с боков, а орудия и пулеметы смотрят прямо по ходу рельсов. Необходимо переставить пулеметы на правый борт площадки и повернуть орудие. К пулемету бросается солдат Чистяков, быстрым движением снимает Гочкиса и одним взмахом, поверх головы, переносит его на правый борт площадки, каким-то чудом сразу же попадая в небольшую дыру кронштейна. Поставил и мигом отдернул со стоном руки- ружейным огнем были отхвачены все пальцы. Пулемет укреплен, теперь нужно вставить ленту. Огонь с откоса усиливается, начинают долетать и с грохотом рваться ручные гранаты противника. С нашей стороны позорно-вялое сопротивление- ни один пулемет не работает, а орудия тупо смотрят в другую сторону. От сильного огня на площадке невозможно поднять голову. Вдруг стрельба с откоса останавливается и оттуда слышен крик: «Сдавайтесь, сопротивление бесполезно, иначе будем гвоздить из пушек». Солдаты испуганно разинули рты и испытующе уставились на офицеров. Прошла секунда, другая, третья и вдруг в ответ из боевого вагона в люк вылетело: «а видал, как лягушки скачут». Это было лучше всякой команды. Солдаты и офицеры бросились к борту и открыли ожесточенный ружейный огонь по откосу. Неизвестно, кем в пулемет была всунута лента и Гочкис, стараясь наверстать потерянное время, завертелся на кронштейне, стараясь выплюнуть весь свой свинец и по всему откосу сразу. Медленно стало поворачиваться орудие Норденфельда и его дуло стало шарить цель покрупнее. Портупей юнкер Чеславский ставит на картечь, наводя прямо через ствол. На другой конечной площадке заработал Максимка, а из люков вагона стали деликатно подавать голоса «французы». Это окончательно развеселило солдат. Над головами раздался ужасный грохот – это дал первый выстрел Норденфельд, оглушив всех впереди стоящих. За первым выстрелом последовал второй, третий и картечь начала делать свое дело.
Внутри боевого вагона, у широко открытого люка, сидел Аркадий и рвал затвор, посылая пулю за пулей, удачно щупая за пнями черные фигуры. Около «уфимской стрелка», шмыгнув носом, старался не отставать от начальства.
— Смотри-ка, они думают идти в атаку. И Аркадий стал поправлять на носу сползающие очки. Вдруг слабенько звякнуло разбитое стекло и винтовка в руках Аркадия как то нелепо стала поворачиваться, заслоняя бойницу и мешая стрельбе, затем неожиданно сползла книзу и с грохотом упала на пол.
— Аркадий, ты что это. Разбитое стекло очков и маленькая капля крови под глазом говорила все. Татарин шарахнулся, закрыл бойницу и, подумав немного, сказал: «Хороший человек была».
Бой длился часа два. Хвастуны, сулившие разбить бронепоезд «из пушек», бежали во всю прыть, не успев даже подобрать убитых. Кроме убитого Аркадия со стороны команды поезда было ранено несколько офицеров и солдат. Капитан Кувалдин лишился пальцев, открывая не то люк, не то дверь. Прапорщик А. Попов был ранен в поясницу, подпоручик Н.В. Свининников нахватал в свою спину мелких осколков ручных гранат и кроме того, долго ходил с раскрытым ртом, оглушенный собственным же орудием. Портупей-юнкер Чеславский получил счастливые, легкие ранения в голову и плечо. Сильно пострадал машинист Лопатин, получив несколько тяжелых ранений, но все-таки поправился, провалявшись с полгода в госпитале.
Очень долго пришлось повозиться с бронепоездом, чтобы, не имея специалистов, своими силами поставить его на рельсы. Лишь под вечер при заходящем солнце, виновато прозвучал свисток паровоза и поезд, пробуя шпалы, неуверенно двинулся к Чите. В Читу прибыли около полуночи. Яркими огнями горели широкие окна ресторанов и скромными застенчивыми крестиками мигали окошки низкорослых домов старожилов. В груди тихо ныла тоска. Невольно представлялась маячившая на перроне сгорбленная фигура добродушного отца – не верящего в гибель именно его сына. И мы, оставшиеся читинцы, на долю которых выпала не честная солдатская смерть, а горькое скитание по чужим, неприветливым странам, сегодня разделяем горечь воспоминаний об этой глухой ночи с ныне здравствующим в Харбине полковником Семеном Петровичем Апполоновым, отцом нашего боевого товарища и друга.
П.К.

Приложение. Карта схема Забайкалья и мест сражений

* Особый Маньчжурский Отряд (ОМО)

Золото (из воспоминаний младшего портупей юнкера С.)
В один из, не особенно холодных еще дней ноября 1920 года, интендантство Ставки Главнокомандующего, возглавляемое полк. Райбер, бывшим старшим офицером роты Ч.В.У., пешим порядком прибыло в Маньчжурию, после медленного двухдневного перехода от станции Даурия, где интендантство, несмотря на отход к Мациевской 1-го корпуса, к которому оно было причислено, оставалось до прибытия в Даурию частей 2-го и 3-го корпусов, снабжая их оставшимися обмундированием и продовольствием. Медленность движения обуславливалась наличием в обозе упряжных быков, которые еле-еле плелись по разъезженной дороге. К 3 часам ночи прибыли на 86 разъезд, где в то время как раз находился Атаманский состав. С разрешения коменданта Ставки господам офицерам и чиновникам Интендантства предоставлен был для отдыха вагон – салон N 108, где на мягких диванах и коврах мы и заночевали, ввалившись в блещущий чистотой и комфортом вагон прямо в грязных полушубках и огромных растоптанных валенках; с тем, чтобы на утро, напившись великолепного кофе с пирожками по окончательно испортившейся, ввиду оттепели, дороге, сделать последние 8 верст до станции Маньчжурия, — оставив позади Забайкалье, чтобы в него уже больше не возвращаться. Все свободные помещения в городе были заполнены до отказа отступившими ранее частями. Все вагоны на станции переполнены и грузами и людьми, так что первый день нашего пребывания в Маньчжурии ознаменовался для нас блужданием по всему городу в поисках помещения. К вечеру каким то образом добыли для солдат теплушку, высшее начальство тоже, где то пристроилось и только нас, молодежи не нашлось места и волей-неволей приходилось самим искать подходящего пристанища. И кто то расстарался: на дальних путях разыскал вагон с офицерами Конвойного дивизиона – читинцами, охранявшими золотой запас.
— Господа, к Запасному! У него места на всех хватит. Поехали.
— Как, Запасный, Федя? Здесь?
— Да, и с ним Горбунов, Стравинский.
— Поехали.
Собрали свое имущество, доложили начальству и через несколько минут были уже на месте. На отдельном пути американский полувагон и рядом 3-го класса. Проходим в 3-й класс.
— Здравия желаем, господа. Имеем честь явиться. Интендантство Ставки Главнокомандующего. С полок подскакивали зеленые гимнастерки и впереди всех сам Федя Запасный, начальник офицерского караула при золоте, эвакуированном с армией из Забайкалья. Все офицеры в карауле свои пехотинцы и, конечно, нас приняли, как нельзя лучше и указали свободные полки.
— Располагайтесь как удобнее. И больше всего проявил заботливости сам Запасный – поручик 1-го выпуска пехотной роты, наш бывший портупей-юнкер. Невысокого роста, стройный, подтянутый с простым тонким лицом со спокойным задушевным голосом, он производил на нас чарующее впечатление и весь 2-й взвод в нем души не чаял, да и у начальства он был на самом лучшем счету, как исполнительный дисциплинированный и знающий, вначале, взводный портупей-юнкер, а затем, после выпуска, командир 4-го взвода нашей же роты. С ним же в вагоне Шутька Горбунов. Кто не знал его в училище – бесшабашная голова, отчаянный, задорный до невозможности; сколько он испортил крови у своего отделенного портупей-юнкера, сколько получал и от него и от более высшего начальства под винтовку, сколько отнес внеочередных нарядов. Конечно, здесь же и его неразлучный по художествам друг Шура Стравинский, великолепный человек, когда он один, и такой же отчаянный, как его друг Шутька, когда они с ним вдвоем становились форменным изводом для всех окружающих. Напоили нас чаем, угостили колбасой, а затем предложили:
— А , не желаете ли, господа, на золото посмотреть?
— А можно?
— Конечно, отчего же?
Площадка американского вагона, по обе стороны вагона, двое часовых в желтых длинных шинелях, в козьих папахах с шашками наголо.
В стене на площадке окно: дверь в вагоне на замке, ключ у генерала С-го, бывшего начальника тыла и у Запасного. Пустой большой вагон, посредине прямо на полу простые деревянные ящики, часть из них разбита и на тоненьких досках холщевые мешочки, с пачками золотых монет. В одном углу ящик, прямо на днище груда высыпавшихся из мешочка десятирублевок, тускло поблескивающих в полосе света, падающего из окошка.
Интересуемся у Запасного:
— А сколько же всего ящиков?
— Двадцать один, из тех – тысячи ящиков, что, помните, мы охраняли в Чите.
Золото тускло поблескивало в полутьме. Часовые медленно шагали возле вагона, у часовых всего оружия: две шашки, да у начальника караула револьвер, — у остальных французские палаши с вычурными эфесами, выданные в Даурии 2-му выпуску юнкеров и годные, разве лишь для шурования в печках.
Золото. Тяжелые четырех пудовые ящики: слитки, песок, империалы-пятирублевки, — сколько раз на своих руках приходилось нам его перетаскивать, перевозить с места на место. Ночью, уже укладываясь спать, стали вспоминать Читу, училище и один за одним, хотя и из недавнего прошлого, стали появляться образы и картины ушедшего.

Каппелевская армия отступала из Сибири и с нею шли два эшелона с золотом – весь золотой запас Российского государства, захваченный белыми при взятии красной Казани. В Иркутске почти весь состав попал опять к красным и только двум вагонам удалось прорваться в Забайкалье и они охранялись какой-то воинской частью, оказались на путях станции Чита. Держать золото на станции, где все время происходит движение войск, эшелонов с беженцами, да еще на близком соседстве с цитаделью большевизма Дальним вокзалом, было небезопасно и вскоре же по прибытии золота в Читу II ч. Ч.В.У., получает приказ: взять золото под свою охрану.
Как то под вечер, юнкера артиллеристы, пулеметчики и часть пехотинцев на грузовиках и пешим порядком с заряженными винтовками отправились на вокзал. Несколько часов напряженной работы, переноски от вагонов к грузовикам и с грузовиков в помещение Государственного банка тяжелых четырех пудовых ящиков – все огромное количество золота, исчисляемое в 1000 с лишним ящиков было перевезено в Банк и первым начальником караула в составе 9 юнкеров пехотной роты был назначен Запасный, взводный портупей юнкер 2-го взвода. Таким образом, охрана золота перешла в руки Ч.В.У. и каждый день в 4 часа дня после развода караулов из Училища вниз по Николаевской улице, отправлялся наряд в Банк, на смену дежурившим там юнкерам. Уходил из Банка последний служащий, закрывалась парадная дверь. Во всем большом здании Банка оставались только 9 человек юнкеров – и вся ответственность за сохранность шестидесяти миллионного запаса золота лежала на этих девяти юнкерах, несказанно гордившихся своей и ответственной и опасной миссией. Полночь. Узенький коридор слабо освещенный лампочкой, подвешенной у потолка. Справа капитальная стенка без всяких отверстий, слева две стальные двери, два окошечка – глазка, рядом и за дверями большое мрачное помещение – бетонный сейф, из которого одна дверь в караульное помещение, другая во двор. В коридоре – двое часовых, да во дворе у наружной стены сейфа один (ночной) – шагает безостановочно, хрустит сапогами по мерзлой земле. В коридоре холодно, свежо. Ходишь – считаешь шаги и то и дело прикладываешься лицом к глазку. Невысокий длинный бетонный сейф, слабо освещенный, под самым потолком сидящими лампочками. Посредине, отступая несколько от наружной стены на деревянных лапах вытянутая в длину пирамида простых, некрашеных ящиков. Да, много этих ящиков и как будто они ничего особенного не представляют, ну самые обыкновенные торговые ящики, наполненные мылом, гвоздями, чем угодно. Но сердце стучит с перебоями, руки нервно сжимают винтовку, из глазка несет сыростью, затхлостью, а вместе с нею идет в мозг волна неизвестного чувства щемящего возбуждения: в этих ящиках не мыло, не гвозди, не что-то простое житейское: — в них золото! Золото! И не на сто, пятьсот рублей, здесь почти тысяча ящиков, четыре тысячи пудов. Шестьдесят миллионов рублей! Сумма колоссальная, давящая своей величиной, коей значение мозг не может осознать и такового количества ценности, хотя и видимого и осязаемого за его действительностью фата наличия, не могущего признать. Шестьдесят миллионов! Вот они, перед твоими глазами, жуткие по своей значимости, силе и простые будто ничего особенного не представляющие по своему внешнему и прикрытому лишь деревом, виду. Только сырость, да затхлость тянет из подвала. И снова шагаешь по коридору и мысль неустанно кружится около золота. Оно давит на мозг, охватит будто клещами голову и не отпускает, рассудок. Снова у окошечка. Все также спокойно и неподвижно стоят ящики, и ничто не нарушает тишины. Лишь из караульного помещения доносится заглушенный шорох разговора. Час ночи – идет вторая смена.
Однажды в феврале в 35-ти градусную ночь, скрипя сапогами по снегу с заряженными винтовками, выходили юнкера из здания Училища и рядами не в ногу, скорым шагом торопливо бежали вниз к центру города. В час ночи на улице пусто, и гулкий шаг сотни тяжело идущих юнкеров, будил ночную тишину, заставлял обывателей проснувшихся от непривычного шума, глубже зарываться под одеяло и с замирающим сердцем от тревоги думать куда-то шли юнкера. Что-то в городе неладно, пронеси Господи! У самого Банка в строй пехоты неизвестно откуда прилетела пулька и сбив папаху с одного из юнкеров, пропела дальше по улице. Всю ночь, до 10 ч. утра, сменяемые по очереди то артиллеристами, то инженерами пехотинцами, вытаскивали из подвала четырех пудовые ящики. Грузили их на автомобили. 35 градусов мороза, и пар от испарины стелился туманом по двору – не так-то легко на спине протащить 10-15 ящиков и вместо отдыха, в цепочку охранения вокруг квартала из бани прямо на трескучий мороз. Гудели автомобили. На ящиках простых, кедровых, стоял пулемет с готовой очередью пуль. Человек пять юнкеров с винтовками наизготовку – мчались по улицам сначала спавшего, а затем проснувшегося города. К 10 часам утра, когда уже город одел дневные одежды, прошел, зловеще гудя, последний автомобиль и во дворе Училища выгрузили последние десять ящиков золота. Представитель от Училища расписался в принятии золота, управляющий Банком, в сдаче, и 950 ящиков золота перешли под охрану Училища. Запасный в тот день был дежурным по Училищу и первую ночь пребывания золота в здании У. провел почти не отходя от часового, его охранявшего. В марте 1920 года Училище уходило на фронт. Оставшиеся юнкера бессменно несли караул по охране здания Училища и золото, которое все такими же желтыми простыми ящиками заполняло помещение, отведенное для него у наружного выхода во двор У. Лето. Чита гудит волнением эвакуация. Училище оставляет Читу и перебрасывается в Даурию. В помещениях роты, батареи, сотни собирается походная амуниция, выбрасывается разный хлам, рвутся ненужные бумаги – кое что отправляется по домам. Молебен. Погрузка в вагоны. И золото вместе с юнкерами. Опять грузовики, опять усиленная охрана, желтые ящики с драгоценным содержимым грузятся в вагоны с тем, чтобы вместе с Училищем эвакуироваться из Читы.
Училище в Даурии. Казармы. На казарменном тупике американский вагон и при нем караул опять от юнкеров, как будто ни юнкера без золота, ни оно без них. Иного сочетания уже не может быть. И уже без особого волнения смотришь на разорванные мешочки с рассыпанным по ящику «желтяками». Почти никакого впечатления они не производят – прошло старое состояние –терпкое, волнующее. В охрану параллельно вступили каппелевцы, один часовой от Училища, другой от них.
11-го сентября 2-й выпуск и Училище расформировывается, а оставшиеся юнкера младшего курса и большинство только, что выпущенных подпоручиков составляют конвойный, при Ставке Главнокомандующего, дивизион.
Октябрь – половина дивизиона, уехавшая в Читу в отпуск, степями Монголии пробивается в Даурию и через некоторое время, когда ясна стала картина конца Дальневосточной армии – дивизион уходит на 86-й разъезд, а с ним и остатки золота – несколько десятков ящиков, находящихся в распоряжении генерала С-го. Наряжается караул от дивизиона и поручик Запасный идет начальником караула, — бессменным и уже последним.
В Маньчжурии на свободном пути стал американский полувагон, рядом с ним III класса. Возле вагона по обе стороны в длинных желтых шинелях с погонами подпоручика и трафаретом А.С. на них, в огромных козьих папахах, с шашками наголо взад и вперед ходят часовые, последнего караула от Читинского Военного Училища, при запасе золота Дальневосточного Правительства. В вагоне при свете свечи, лежит на полке поручик Запасный, юноша, которому только что исполнилось 20 лет, и рядом мы- бывшие его подчиненные и однокашники, те, с кем он когда-то первым пошел в караул к золоту в Государственный Банк.
Первый и последний начальник караула у золота, позднее в Приморье под Инном, вкупе со многими читинцами сложил свою голову под пулеметом красных. Под Инном же остался лежать в снегу Шурик Стравинский, и позднее, после эвакуации в Чан-чуне в американском госпитале нашел свой конец неугомонный, Шутя Горбунов.
Н.С.

Приложение. Карта схема Забайкалья.
Источники.
Архив Объединения б. юнкеров Ч.В.У. Опубликовано в «Вестнике Общества Русских Ветеранов Великой Войны в городе Сан-Франциско». Редактор М. Блинов, 2003 год.
Из дневника поручика С. 1-го выпуска Пехотной роты Ч.В.У.
7-го апреля 1921 года. Софье – Алексеевка (ныне Софье–Алексеевское).
Вот уже почти 5 месяцев прошло с тех пор, как я поселился в этой несчастной деревеньке, носящей громкое название Софье — Алексеевка. Как она мне надоела. С нетерпением жду счастливого дня, когда представится возможность куда-нибудь уехать. Да и пора бы. Несколько слов о том месте, где я жил. Софье-Алексеевка, как и все приграничные поселки Приморья, или, вернее, жители ее занимаются хлебопашеством, охотой и извозом. Извоз – перевозка из заграницы товаров, закупаемых в большинстве случаев китайцами – коммерсантами, которые, закупив в полосе отчуждения дешевые товары, везут их для перепродажи на русскую территорию. Правда и сами русские – казаки и крестьяне ездят или в Санчаго (ближайший город на китайской территории) или в Пограничную, но лишь за спиртным или ханой. Благодаря дешевизне спиртных напитков – пьянство по деревням развито в ужасающих размерах; пьют старые, малые, женщины, девушки, буквально все. И это не считается за порок. Хана для них положительно необходима, как хлеб, как вода. Проезжаешь по Забайкальским деревушкам – там тоже пьют, но пьют в свободное от работы время, по праздникам или по случаю семейных торжеств. Здесь же пьют в воскресенье, в понедельник, пьют всю неделю, как в нерабочее время, так и в рабочее время. И вот в такой то обстановке с такими то людьми приходится проводить недели и месяца. Вполне понятно, что и наши «орлы» не теряют времени и также отдают дань возлиянию, пьем по не много и мы. И вот как раз вчера в нашей халупе было маленькое пьянство по случаю. Ну, просто без всякого случая, захотелось развернуться, ну и немного попели, поплясали, попрыгали.
8 апреля. Утром поднялись еле-еле, чуть не опоздали на занятия. На занятиях держался молодцом.
9 апреля. В настоящее время живу на квартире у казака Кочубея. Редкое явление – работающий мужик. Но он, оказывается, житель в Софье-Алексеевке не коренной, а «прикочной», как его тут все называют. В Софьевскую приехал с военной службы гол, как сокол, но благодаря своей энергии в короткое время сумел обзавестись хозяйством. В настоящее время имеет один из лучших домов в поселке.
11.04. Только что отзанимался со своей полусотней, до вечера свободен. Куда бы пойти? Чем бы занять время? Дал слово не пить до Пасхи.
12.04. Начал говеть.
14.04. Скука ужасная. С утра пошел дождь, сыро, холодно, неприветливо. Вспоминаются картины прошлого. Эх, скорее бы домой. С каждым днем все более и более тянет на родную сторону. Каждый весенний день подливает каплю тоски по родному краю. Вот и сейчас. Пишу, а мысли витают по улицам Читы, по Ингоде, по озеру Угдан. Но действительность- Софье- Алексеевка и мечты исчезают и на душе тот же мрак, тоска, тоска. 12 часов дня. Слегка повздорил со своим компаньоном по комнате П. Б-м и пошел бродить по поселку. Встретил полковника Салазкина, он намекнул, что скоро уедем. Дай Бог. Хотя едва ли. Мне уже что-то не верится, что можно расстаться с этой пре проклятой деревенькой.
18.04. Назначен начальником охранного взвода на прииск «Желанный». Отбыл туда с 7-ью офицерами и 9 солдатами. 12 часов. На прииске. Заброшенный, неразрабатываемый рудник. Несколько домиков среди сопок; драги, разрушенная промывалка – вот и все. Занимает прииск отряд полковника Дмитриева, который состоит из 45 всадников. Но всадниками они только зовутся, на самом же деле в отряде не более 6-7 лошадей. Вооружение – две винтовки, с которыми выходит патруль для обхода близ лежащих сопок, ввиду возможности нападения на прииск хунхузов. Моя цель пребывания на прииске – защита от могущего быть нападения хунхузов (мой отряд весь вооружен), а вместе с тем и охрана его от расхищения. Живем в небольшом, но вполне достаточном для 17 человек домике. Обстановка казарменная: нары, стол, скамья и печь. Да нам больше ничего и не нужно. За свое пребывание на военной службе каждый из нас научился быть довольным малым. Время препровождениям- ничем не отличается от такового же в Софьевке. Та же лень, та же скука и ничего неделание.
19.04. Проснулся с ужасной головной болью. Это продолжается уже четвертый день. Сейчас пойду в поселок к доктору.
20.04. Получил приказание покинуть прииск. Исполнено.
22.04. Весь дивизион перекидывается группами во Владивосток. Цель – устройство переворота. Выбыл во Владивосток с группой капитана Попова в 10 часов вечера. Прибыли на станцию «Раздольная». Дальше приказано следовать пешим порядком. Прибыли на полуостров Янковского. Шли в частных костюмах, по «штатским» документам. Под видом рабочих шествовали от деревни к деревни. В деревне Барабаш чуть не попались Удалось улизнуть. По прибытии на место явились полковнику С., который отправил нас на полуостров Турин. Пустынное место, несколько рыбачьих фанз и больше ничего. Поместились в фанзе у корейцев, которым объяснили, что мы рабочие и прибыли на разработку каменноугольного карьера. Живем и ждем у моря погоды. Переворот отложен на неопределенное время.
26 мая. Наконец то пришел катер и баржа, на которых мы должны уехать во Владивосток. 7 часов утра, в пути. 12 ч. дня. Только что стали подъезжать к пристани, как нас встретили пулеметным и ружейным огнем. Положение – не надо лучше. Сидим в барже, которую насквозь пробивают пул красных. Убитые, раненые. Рядом со мной лежит подпоручик Топорков весь в крови, пуля разбила ему нос – ужасно мучается. Вот падает один гард, другой, мичман, солдаты. Все ранены разрывными пулями, которые беспрерывно рвутся в барже. А на весь наш дивизион всего 10-15 винтовок и два пулемета, но и те молчат, оба испорчены. «В атаку вперед». Ура. Слава Богу, наконец-то команда. 150 человек с одними гранатами, с поднятыми вверх кулаками бросаются через баржи, по воде в атаку на хорошо вооруженных красных. Ура! Красные не выдержали и бегут. Мы – я и моя группа (состоящая из 12 офицеров и солдат) бежим вдоль берега на Светлановскую улицу. Не пробежав шагов двести, как наткнулись на цепь красных, которые встретили нас огнем. Отстреливаться нечем – на весь «отряд» всего лишь одна винтовка. Кое как выбрались из под перекрестного огня и присоединились к своим. Полная победа. Везде национальные флаги. Полная, но дорогая. Только в нашем Дивизионе убито 5, шестой простудился и умер. Убиты: поручик Привеньев, капитан Попов, пор. Неклюдов, штабс-капитан Ракитин, старший унтер-офицер Черных и один солдат. Раненых 8, в том числе полк. Иванов. Переворот удался. Владивосток занят белыми частями. Сформировано Белое Правительство.
Дней через 7 во Владивосток приехал Атаман Семенов. Но Меркулов (Председатель вновь образованного правительства) при поддержке каппелевцев решил не пускать Атамана на берег. Атаман находится на борту парохода Киодо-Мару. Идут переговоры.
21 июня. Дежурю. В часы досуга решил записать о времени, проведенном во Владивостоке. После всех передряг, которые выпали на нашу долю, нас дали возможность несколько передохнуть. Ушли на постой в казармы на 6-ю версту. Казармы хорошие, светлые, кровати, тумбы, табуреты.
22 июня. Сегодня полковник Буйвид несколько осветил наше положение. Но все тоже, как и в первые дни приезда Атамана. Между ним и Меркуловым соглашения пока не достигнуто. Как Правительство, так и Армия разделилась на два лагеря 0 одна часть за Семенова, другая против. Против Каппелевцы, правда не все, так как многие из них признали Атамана. Не «приемлющие» Атамана, стараются всеми способами подрывать его авторитет. К семеновцам относятся скверно. За последние 2 дня даже не выдали продуктов. Но после того, как наше начальство заявило, что оно в последний раз просит необходимые для солдат припасы, а в противном случае не ручается, что войска Атамана, вынужденные к тому голодом, сами добудут себе, что нужно, — меркуловцы сдались и сегодня в первый раз за последнее время мы имеем возможность пообедать, как следует. Да, трудненько нам сейчас живется и только приходится удивляться той бодрости духа, которой проникнуты, несмотря на все лишения и неприятности, офицеры и солдаты этой маленькой группы войск, которая верна своему Атаману. И ждут не дождутся того момента, когда вновь раздастся команда: «Вперед, в Читу», у родным местам, к своим семьям!
25 июня. Вчера была перехвачена телеграмма ген. Смолина к ген. Вержбицкому, из которой узнали, что ими замышляется против нас что-то не особенно хорошее. Мы предупреждены, а что будет, посмотрим. Сегодня ночью должны были куда- то выехать, но до сего времени сидим на том же месте, где находились и раньше. В город хожу редко, т. к. некуда ходить.
26 июня. Выехали из Владивостока. Перед отъездом произошел интересный эпизод. Часть гарнизона Владивостока, по собственному ли почину или по приказанию свыше, произвела в эшелоне обыск в предположении найти Атамана, которого де мы везем с собою. В нашем вагоне «контролю» устроили достойную встречу, приветствовав, вошедшего дружным и залихватским припевом: „Атаман наш, атаман Семенов…“ „Контроль» арестовал наши винтовки из боязни, видимо, каких либо эксцессов, заглянул на нары, пошарил под ними и с конфузом выбрался вон из вагона. Атамана нигде не нашли.
27-ое июня. Перед Никольск — Уссурийском отобрали у нас паровоз, чтобы не пустить в город. Но, как поступают с нами, так будем поступать и мы—у первого проходящего поезда отцепили паровоз и с „чужим» паровозом въехали на ст. Никольск -Уссурийск. Дальше никаких препятствий нам уже не чинили.
28-ое июня. Атаман, оказывается, уже в Гродеково — приехал на автомобиле. Всей Гродековской группе делал смотр. Обещал скорую борьбу с красными.
29-ое июня. В 6 часов вечера. Выехали с отрядом, командиром которого назначен капитан Попов А., в командировку в поселок Фадеевский. Цель и назначение — защита населения от нападения хунхузов. Часам к 8-ми были в старой знакомой Софье — Алексеевке. Переночевали. Утром двинулись дальше. Дорога утомительная, палящий зной, пыль, тряская разбитая телега. Вспомнился почему-то первый бой нашего Ч.В.У. бывший тоже 29 июля под Доно в точно такой же жаркий и знойный день. Кое как добрались до деревни. Вот она перед нашими глазами, окруженная со всех сторон сопками, живописно раскинувшаяся в долине реки Суйфун. Чистенькие, беленькие домики, утопающее в садах. Сразу видно, что жители живут зажиточно. Остановились на главной улице возле поселкового правления. Как водится, отряд немедленно же был окружен большой толпой, которая с любопытством разглядывала „страшных семеновцев“. Какая-то баба, толстая до невозможности с неприятной физиономией обращается к юнкеру: „кто же вы родненькие будете, каппели, что ли. „И получив ответь, что не ькаппели“, а семеновцы, она с испуганным лицом отодвинулась в сторону и подперев рукой отвисшую щеку испытующими глазами начала осматривать каждого из нас, видимо, в надежде найти в ком либо ту ужасную „черту», о которой она так много, по всем данным, слыхала от большевиков. Нашему взводу для постоя отвели школу, в которую мы и не замедлили убраться, т. к. усталость давала себя чувствовать довольно основательно. Школа—простой одноэтажный дом, разделенный коридором на две половины; класс и помещение для учительницы. В этом то классе нам и придется жить…Убрали в сторону парты и очистив достаточно места, публика улеглась спать. Вечером пошел знакомиться с поселком. Ничего особенного в нем не нашел. Столоваться назначили к хохлу-старикашке лет 60, высохшему в палку, неприветливому с не внушающим симпатию лицом. Он мне сразу не понравился. И не зря — первую неделю он относился ко мне еще сносно, даже кормил хорошо, ну а вторую я уже не мог у него жить — оказался он ярым большевиком, да к тому же мошенником и тираном своей забитой семьи. Перебрался на другую квартиру. Здесь также не повезло и, наконец, с прибытием в поселок казачьего дивизиона перебрался на третью к старому оренбургскому казаку.
Как мы проводили время. Первые дни жили ни о чем не думая, наслаждаясь привольным житьем. Встаешь когда захочешь, кушаешь хорошо, купаешься—хоть целый день сиди в Суйфуне. Хунхузы, узнав о нашем прибытии, постарались убраться подальше и нас совершенно не тревожили. Но после прибытия в поселок казачьего дивизиона под командой полковника Суворова, наше положение изменилось довольно основательно. Дело в том, что при большом гарнизоне увеличивается и наряд. Чуть не каждый день приходится ходить на сопки в ожидании нападения хунхузов. И такая осторожность начальника вызывала довольно критические осуждения подчиненных, которые думали, что он делает это только ради того, чтобы занять гарнизон.
Но, пришлось убедиться, что полковник Суворов правильно учел обстановку, и во время принял меры. В одно прекрасное утро все сопки, находящееся в верстах в двух от Фадеевки, оказались занятыми шайками хунхузов. Была поднята тревога и немедленно — же весь гарнизон вышел на позицию. Для соприкосновения с хунхузами была выслана одна сотня, которую в конном строю отправили к небольшой высоте, занимавшейся хунхузами. Не доходя тысячи шагов, сотня спешилась и рассыпавшись в цепь повела наступление. Первый выстрел последовал со стороны китайцев. Выстрел был произведен из орудия, коему наши остряки дали не особенно лестное название «оглобля»—оригинальное изобретение хунхузов. Простая труба, запаянная с одного конца, с отверстием для фитиля, прикреплялась к дереву, с дула закладывался черный охотничий порох, пыж и вместо снаряда камень. Гул большой, а вреда, как от детской игрушки.
Начался бой. Смешно было смотреть на это побоище. Орудия бестолково громыхали, поднимая огромные клубы дыма; винтовочные залпы стучат, то с одной, то с другой сопки, прерываясь самой беспорядочной стрельбой, какую можно себе только представить. Но вот с нашей стороны зарокотал пулемет; очередь, другая и неожиданно стрельба со стороны хунхузов прекратилась—не выдержав огня «шибко машинка», они бросились в бегство. Редкие, отчетливые залпы наших казаков провожают уходящих хунхузов до следующих высот. Дальше преследовать нельзя — надвинулись сумерки и не стало возможности уследить за движением „противника». Уже поздно вечером наши начали стягиваться к деревне, оставив на позициях караулы. После такой встречи хунхузы больше не показывались.
„Великое нашествие“ отбито — теперь живем довольно спокойно. Я опять перебрался на другую квартиру, т. к. после разбивки поселка на районы я оказался со своей группой в совершенно другом конце селения, почему и пришлось покинуть прежнее помещение. С-бов, новый наш хозяин, несмотря на то, что был ярый большевик, бывший командир партизанского отряда, встретил нас приветливо. Зажиточный дом, хорошее хозяйство. Нам не дурно живется у этого „партизанского вождя». Но время идет так же однообразно серо.
5-ое августа. Сегодня утром, чуть свет, я проснулся по сигналу: «тревога». Быстро одевшись, кинулся на сборный пункт. Не успел добежать до угла соседней улицы — слышу винтовочные выстрелы — сильная стрельба на краю деревни.
А ходили слухи, что в эту ночь хунхузы должны были напасть на поселок. Ну не иначе — нападение.
Добегаю до школы — наших нет, бегу к дому Начальника отряда. В саду группа казаков с упоением жарит из винтовок вверх. Полк. Суворов, верхом на лошади отдает какие — то приказания, а наш Командир А. Попов стоит перед фронтом и кого-то за что-то яростно распекает. В деревне паника. Взад и вперед скачут конные. Наметом подлетает сотня, другая — обе становятся рядом с нами. Все в сборе. Общее недоумение: в чем дело? Оказывается — ложная тревога на случай внезапного нападения. Убедившись в том, что люди собираются быстро Командир отряда поблагодарил сотни и распустил всех по домам.
10-ое августа. Пришел нам на смену другой взвод. Уезжаем в Гродеково. Казаки устроили нам «проводины». В Гродеково прибыли к вечеру. Приказано стоят в палатках.
24-ое сентября. После большого перерыва продолжаю записи. Нахожусь все там — же, в Гродеково, все в тех — же палатках. Положение все более и более ухудшается. Вначале, после приезда из Фадеевки, сразу бросилась в глаза большая перемена к худшему,—теперь же положение начинало становиться уже критическим для нас. Правительство под давлением «каппелевцев» решило ликвидировать Гродековскую группу, убрать Атамана и заставить войска перейти на их сторону. Путь к достижению задуманного выбрали довольно странный, но зато верный, — которым, —в конце концов, своего добились. Дело в том, что Атаман в то время не имел средств к содержанию армии. Не теряя надежды на получение таковых, он воздерживался от сближения с правительством. Наступили холода. Холод и голод давали себя чувствовать, но дух у „гродековцев» не был еще сломлен. И «каппелевцам» только приходилось удивляться стойкости и выдержки „семеновцев“.
А положение становилось все хуже и хуже. От плохого питания среди наших частей развилась эпидемия тифа. Госпитали переполнены больными.. Каждый день звуки похоронного марша наполняют душу смущением и нудно болит сердце. Завтра быть может кто-нибудь из друзей отправится в „дальнее путешествие». Похоронный марш, что ни день оповещает, что еще один солдат, еще один юнкер, еще один мальчик -кадет не выдержав тяжелого режима, покинул негостеприимную гродековскую землю. Больше всего жаль ребят — кадет по 16—18 лет, которые не изведав жизни умирали, Бог весть зачем и для чего, из за распри между своими.
Но настал момент, когда Атаман, приняв во внимание создавшееся положение и учтя, что время боевых операций, все равно, безвозвратно потеряно, наконец, решился подчиниться неизбежности — он признал Меркуловых. Спор был разрешен ценой сотни почти детских жизней.
Атаман ушел. Вся Гродековская группа подчинилась правительству. Но признавая правительство, Атаман поставил ему некоторые условия, которые оно приняло, т. к. у Меркуловых по всем данным были кое какие свои соображения относительно использования весьма стойкого кадра Гродековской группы. Условия таковы: I) группа подчиняется правительству, сохраняя своего командующего и начальников частей остающихся на их прежних занимаемых ими постах 2) группа подчиняется только правительству, не входя в соприкосновение с „каппелевцами“, которые составляют другую группу. Атаман с некоторыми приближенными покидает армию, оставаясь для нее тем — же, чем он был для нее прежде.
Итак, мы „меркуловцы». Кончается наша голодовка, мы перейдем в теплые помещения. Но не тут то было, гонения продолжаются, а с ними и наш голод. Все продукты, отправляемые правительством для нашей группы кем то задерживаются в Никольск-Уссурийске. Говорят, это делается для того, чтобы вынудить офицеров и солдат, в конец измученных нравственно непрекращающимся надломом, истощенных от голода, переходить в каппелевские части.
Но все еще крепок наш дух. И только одно скверно—голод вынуждает нас ИДТИ на такие поступки, которые в добрые время едва ли укладывались бы в рамки законности и правопорядка. Гуси, утки, свиньи, козлы стали безвременно гибнуть от злодеев „семеновцев» и жители весьма и весьма скверно стали к нам относиться.
Эх, знали бы они, что такое голод. А в палатках брр.. холод, они защищают только от ветра и дождя.
Командир бригады, полковник Буйвид (он принял бригаду сформированную из отдельных дивизионов) решил пойти на крайние меры.
(В данном месте в дневнике пропуск—вырвано несколько листов. Примечание Редакции).
Выехали в Никольск-Уссурийск. Поместились в казармах. Сразу — же выдали обмундирование и снаряжение.
31-го декабря погрузились в эшелон. Выезжаем на фронт. Перед отъездом были у Володи М-ва, встречали Новый Год… Последний веселый для многих вечер. Были—„читинцы»: Запасный (убит) пр. р. Попов, (убит), Белоголовкин (убит), Ш-р., Гуськов (умер), Б-в, Стравинский (убит).
1-ое Января 1922 года. В пути. Доехали до г. Спасска, откуда началось наступление на красных. Получили оружие и отправились дальше. Следы отступления красных: взорванные мосты, разбитые вагоны и т. д.
7-ое Января 1922 г. В Хабаровске. После продолжительного путешествия в дымных теплушках (так как в них вместо печей разводили костры) высадились и ушли в город. Поместились в Реальном Училище.
Первый день Рождества, а мне приходится идти в заставу. С 30 человеками вышли на раз. Амур, в десяти верстах от Хабаровска. Прибыв на место, расставили охранение, а людей разместили по квартирам, т. к. отдельного помещения для заставы не оказалось. Сам поместился у Начальника ж. д. участка. И нисколько не жалею, что в такой великий день мне пришлось идти в караул. Н-вы приняли меня как нельзя лучше и те два дня, что я у них провел, оставили во мне самое лучшее воспоминание. Пришла смена. В Хабаровск прибыли часам к 5 вечера, а в 10 уже погрузились в теплушки и выехали на станцию Волочаевка.
На ст. Волочаевка. Около станции лежат трупы наших солдат и офицеров. Это жертвы последнего боя. Все раздеты красными до гола (нашим частям пришлось временно оставить занятые позиции и отойти не успев захватить с собою убитых). Некоторые со штыковыми ранами —их добивали еще живых (не беря никого в плен).
Эшелон продвинули до разъезда Ольгохта. Часов в 10 вечера где-то в стороне затрещали выстрелы, забухало орудие, выскочили из вагонов и стали занимать позиции. Бой разгорался. Красная батарея беглым огнем бьет по резервам и станции. Нас засыпали снарядами, но потерь пока нет. С правого фланга „ура“. Это красные пошли в штыки, но их отбили. Лежим цепью в кустах. На наш участок не наступают. После 5-ти часового боя красные отступили и мы можем хотя немного отогреться в вагонах.
11-ое января 1922 года. На сегодня назначено общее наступление.
Станция Инн. Часов в 6 утра выступили на передовые позиции. В резерве. На передовой линии кипит бой. Резервы обстреливаются артиллерией противника. Часов в 10 утра наш полк (1-й пластунский) вышел на передовые линии. Артиллерийский огонь усилился. Снаряды все чаще и чаще рвутся над нашими головами, уже есть потери. В цепи. Наступаем, на впереди лежащий лес. Красные не стреляют. Позиция страшно неудобная: открытая поляна, снег по пояс. Не успели пройти половину поляны, как противник открыл ураганный огонь. Цепи много поредели. Идем в атаку. Глубокий снег мешает двигаться, люди уже выбились из сил. А меткий огонь красных делает свое дело. Цепь с каждой минутой убывает. К-р нашей сотни ранен; за него ведет капитан Соколов. До красных не более как 100 шагов. Соколов ранен; сотню принимаю я. Верная гибель. Красные расстреливают на выбор. Один исход ударить в штыки в надежде, что фланговые части поддержат. Оглядываюсь, а в цепи не более 20 человек.
„В атаку, вперед, ура!“ Пробежали 20 шагов—осталось 10 человек. Люди залегли за попавшийся бугорок и укрылись от огня. Но заработал пулемет с правого фланга и осталось со мною 6 человек. Фланговые части, понеся также сильные потери, залегли в лесу и оттуда ведут огневой бой с противником. Нужно спасать себя и людей. До леса слева, где наши, -100 шагов. Приказал людям перебежками пробираться к лесу. На наше счастье красные сосредоточили огонь по лесу и нам удалось выбраться с поляны невредимыми. Явился к командиру 2-й сотни полк. Бельскому. Он спрашивает: „где сотня». Что я мог ответить. Вывел его на опушку леса и указал на ряды трупов, покрывших поляну. Со 2-ой сотней продвинулся вперед. У них положение куда лучше. Лес от противника отделяет только маленькая полянка шагов в 50-70 и они могли спокойно лежать и отстреливаться. Спокойно, конечно, относительно, т. к. и у них потери оказались большими. Грустную картину представляло собой поле битвы, когда ночь закончила бой. Мы остались на той же позиции. Полная луна освещала трупы, чернеющие на снегу, лишь стоны раненых, да крики о помощи нарушали тишину. Жутко. Сколько я не бывал в боях, но этот бой был для меня самым тяжелым. Пошли собирать раненых. Их много, не меньше и убитых. Вот Володя Зимин, а вот и Шурик. Бедный Шура Стравинский. Еще в горячке боя я видел, как он упал — пуля пробила ему сердце. Измученные до нельзя, оставили позиции и ушли на Ольгохту.
Только наш один полк понес потери в 120 человек убитыми и ранеными (это из 500 человек). А из первой сотни из 86 человек я остался всего с 6-ью человеками. Пришли на Ольгохту и заняли свои вагоны. Только здесь почувствовали весь ужас происшедшего. Все друзья перебиты, остался один. Убиты: Стравинский, Зимин, Запасный и много, много других. Попов Ал. ранен, Б-в, Ш д., Гуськов, Соколов тоже. Даже мой вестовой Пляскин и тот убит. Не помню, как провел эту ночь… Душили кошмары… Кровь застилала глаза, била в голову. Кровь, убитые, раненые.
А когда утром увидел, как повезли раненых, — слезы сами собой навернулись на глаза.
29-ое Января. Бой под Восторговкой. Всю ночь шли по занесенному снегом шоссе. Зверский холод, градусов- 40-45. Чувствую, что окончательно замерзаю. Приказ взять сотню (я командую 1-ой сотней, в которую пришло пополнение) и идти головной заставой Часов в 5 утра дозоры донесли, что красные занимают караулами впереди лежащие сопки. Послал донесение, рассыпал цепь и продолжаю двигаться вперед. Не доходя до деревни 2-х верст, встретили группу красных, которые ехали нам навстречу. Начались переговоры. Красные приняли нас за своих, а мы, видя их дерзкое поведение (не всякий выйдет навстречу на расстояние 50 шагов) сомневались. Не наши ли это?
Начальник группы спрашивает меня: „Кто вы такие?“—отвечаю; „Свои».
— „А вы кто?“ „— Тоже свои.»
Вот и пойми — друзья или враги. Наконец, красным надоела такая милая беседа и они демонстративно заявили, что они отряда Шевчука. В ответ, конечно, залп и несколько человек упали сраженные нашими пулями, а остальные ускакали. За время переговоров колонна успела перестроиться в боевой порядок и повела наступление. После жаркого боя, красных из деревни выбили. Наши потери 20 человек: убитых двое, остальные раненые.
Вступили в деревню Верхний Спасск. Простояли около недели. Несколько раз ходили в разведку. Противник занимает д. Зибелово.
10-ое Февраля. Разведка доносит, что красные большими силами двигаются на В. Спасск. Часов в 8 утра показались их колонны. Наша артиллерия открыла огонь. Мне со взводом приказано защищать островок, образованный Амуром и протокой. В цепи. Ждем наступления. Артиллерия противника сильным огнем обстреливает деревню. Часов в 10 утра батарея в 3 орудия начинает бить по моей цепи. Удачно пристрелялись и прямо засыпали снарядами. Завязался бой на всех участках. Красные густыми цепями наступают на мой участок. По силе возможности, защищаем островок, но на мой взвод наступает до 2-х рот в цепи и рота в резерве, так, что держаться весьма тяжело.
На мои донесения с просьбой о подкреплении отвечают: „держитесь».
Держимся. Красные в 200 шагах. Патроны на исходе. Получаю приказание оставить островок и отойти на общую позицию. Уже у деревни встречаем сотню амурцев, которым приказано опять удержать островок. Через 10 минут амурцы, потеряв половину людей, вернулись обратно. Бой разгорается. Орудийные выстрелы гремят беспрерывно, пулеметы не смолкают. Красные ведут ожесточенные атаки, но все они отбиваются нашими. Около наших проволочных заграждений груды трупов. Нас мало, а их много. Нас всего: наш полк 300 человек, 80 амурцев, 40 человек, 40 человек 2-го полка и 2 орудия. На эти сотни — красных тысячи. Деремся с отчаянной решимостью отбиваться до последнего, т. к. каждый знает, что оставь мы позицию — открывается левый фланг всего фронта. Ждем подкрепления — оно должно придти к вечеру. Красные послали обходную колонну, но ее наш 2-й дивизион, подпустив как можно ближе, расстрелял артиллерийским огнем. Все атаки красных не удаются, потери их громадные.
В 4 часа дня убит поручик Буйвид и сотник Драгомирский. Наши потери весьма чувствительны — много раненых.
К 10 часам вечера патроны на исходе; снаряды расстреляны, а подкрепления нет. Сильный холод, до 40 градусов. Поднялась вьюга, а бой ни на минуту не прекращается. Окопы из мешков с землей уже мало прикрывают, т. к. сильный ружейный и пулеметный огонь противника настолько распотрошил мешки, что из них высыпалась земля.
В 11 часов отходим на 2-ю позицию, среди деревни. Бой еще сильнее, чем вначале. К красным как будто, подошло подкрепление. На второй позиции продержались всю ночь: красные после многочисленных атак, около 6 часов утра, что-то примолкли. Редкая ружейная стрельба. Держаться больше — нет сил. Громадные потери, люди почти замерзли и лежа в снегу стреляют закоченевшими пальцами.
В 8 часов утра, неожиданно, красные всеми силами бросились на остатки нашего отряда. Наступали: — 1-й Троицкосавский кавалерийский полк, 3 Отдельный батальон и какой-то Забайкальский казачий полк. Первые не выдержали татары 2-го полка, снялись с позиции, за ними 2-й дивизион и последним наш. Отошли за деревню и залегли опять. Пришло приказание оставить В. Спасск и отойти на Нижний Спасск. Красные преследуют по пятам.
12-ое Февраля. Началось общее отступление, с боями отступили до города Спасска.
В Спасске высадились, разместились по квартирам.
(На этом дневник поручика С. прерывается. Из тетради вырваны последние листы)
Приложение. Карта схема сражения.
Источники.
Приморье. Последние сражения. Бронепоезд.

Из ярких воспоминаний.
Это было в начале осени 1922 года в Приморье, когда остатки Белой армии, сломленные силой многочисленного врага, вынуждены были уступить, поливая каждую пядь земли своею кровью.
На разъезде Сучанской ветки „Озерные Ключи“ уже второй день стоить А. К. дивизион, в котором насчитывалось едва 60 бойцов, ввиду огромных потерь, понесенных ими под Хабаровском.
Дивизион уже сутки как оставил поселок Кневичи. Было бы безумием оставаться там, потому что по своей малочисленности он не мог бы удержать большой поселок, обнесенный окопами и колючей проволокой. Это было бы ловушкой, а нужно было жалеть людей, напрасные жертвы были бы бесполезны.
Второй день ползут упорные слухи о продвижении врага. Из Шкотово получены сведения о том, что стоявший там гарнизон отбыл во Владивосток, связь с центром и со штабом армии прервана, никаких указаний не поступает и вот наш дивизион занял на разъезде два блиндажа, устроенных наскоро из мешков с землей и ждал событий, которые не миновали нас.
На второй день, лишь только взошло солнце, в ста саженях от разъезда показались всадники. После короткой перестрелки с нашими постами, неприятель повел наступление на наши укрепления. Со стороны врага затрещали пулеметы, которых у нас не было. Пули все ближе и ближе ложились, разрывая мешки наших блиндажей.
„Беречь патроны, приготовить гранаты и без команды не стрелять», раздался приказ, а цепи врага, под прикрытием пулеметов, подходили все ближе. „Сотня пли! Сотня пли!“ раздались почти одновременно две команды и редкими, но уверенными залпами, дивизион удерживал врага на расстоянии, не давая ему подойти вплотную.
Время шло, патронов осталось совсем мало, а враг втащил свои пулеметы на насыпь и обстреливал нас по прямой линии, так что из блиндажей нельзя было высунуть голову. Казалось, что выхода нет и все приготовились к неизбежному.
Вдруг за поворотом послышался свисток паровоза. Надежда мелькнула в наших сердцах и не успели мы еще отдать себё отчет о случившемся, как мимо нас полным ходом пролетел паровоз с бронированным вагоном.
Громовое „ура“ раздалось из наших блиндажей, а броневик* врезался в средину врага и открыл пулеметный огонь по убегавшим цепям.
Этот броневик, наверное, показался им каким-нибудь призраком, да и действительно, он появился как призрак. Станция Угольная была занята, мосты взорваны, откуда же мог он появиться в такой нужный момент.
Это был броневой вагон, который остался случайно на этой ветке и не имея возможности вернуться на ст. Угольная, пошел по направлению Шкотово искать своих и услышав стрельбу, поспешил на помощь.
После устроенной ему овации, когда прошла первая радость, мы узнаем, что наши потери всего — один убитый и один легко раненый. Но кто? В нашем блиндаже был ранен урядник Г…, в это время приходить офицер из второго блиндажа и докладывает командиру: „убит юнкер Поткин»; эта смерть омрачила нашу радость, он один отдал свою молодую жизнь за всех и неподдельная скорбь охватила весь дивизион.
Как же так? Час тому назад он в тяжелый момент веселил своими остроумными шутками всех нас, а теперь пуля попала бедняге прямо в кокарду в тот момент, когда он выглянул из-за укрепления.
И так, еще один молодой юнкер погиб во славу своего училища, пусть никто не сомневается, что юнкера не умеют умирать, он пренебрег опасностью, показывая этим пример храбрости.
С глубокой скорбью повернули мы в сопки, оставляя еще одну свежую могилу. Спи спокойно, дорогой соратник, это наш удел. Память о тебе и о многих других никогда не умрет среди читинцев.
Юнкер И. Коренев.
Переворот во Владивостоке.
4-го апреля 1921 г. пассажирский поезд увозил со станции Гродеково нас, 35 юнкеров — читинцев, под командой лихого поручика Г-на, переодетых в штатское со специально заготовленными гражданскими документами, добровольно пожелавших первыми выехать в красный Владивосток для подготовки переворота.
Всю дорогу от Гродеково до Владивостока проехали благополучно; перед самым же подходом к станции мы с приятелем, во избежание неминуемой проверки наших нелегальных документов красноармейцами, решили, не дожидаясь остановки поезда, спрыгнуть с площадки, что и было выполнено нами с успехом, как только поезд замедлил на стрелках ход.
Пользуясь темнотой ночи и зная все закоулки в этом районе, мы скоро вышли на Алеутскую улицу, но здесь неожиданно были остановлены патрулем красноармейцев, пожелавших узнать: кто мы, откуда идем, и что у нас в саквояже? Я не задумываясь ответил, что идем мы из бани, а в саквояже белье. Это нас спасло: красноармейцы, удовлетворившись ответом, отпустили нас, даже не производя обыска. А в саквояже было наше обмундирование и две гранаты.
Заночевали в „Гнилом Углу» у знакомых, к которым еле достучались, так как было уже поздно.
Рано утром мы были вдруг разбужены громким стуком в дверь: это пришли еще двое „переворотчиков“, что нас очень удивило, т. к. они должны были остановиться в другом месте.
Прибывшие сообщили о судьбе остальных „переворотчиков»; все они были арестованы на станции и препровождены в милицию для допроса, откуда, впрочем, после двух часов сидения, были выпущены, за исключением двух, отправленных в тюрьму и освобожденных только после переворота. Почти все вещи были брошены в вагонах. Тут же утром хозяйка квартиры сообщила, что во время нашего сна к ней приходили с обыском и только ее знакомство со старшим милиционером заставило приходивших уйти, хотя стоило им только заглянуть в комнаты, как они нашли бы то, что искали. Пришлось найти новое убежище, откуда мы немедленно повели подготовительную работу по претворению в жизнь плана намеченного переворота.
20-го апреля, придя к своему начальнику с очередным докладом о работе, я неожиданно получил срочную командировку в поселок С. Алексеевский (в 12 верст, от ст. Гродеково — место расположения нашего конвойного Атамана Семенова Дивизиона) для передачи командиру Дивизиона нового маршрута следования остальных чинов Дивизиона во Владивостокский район. Это вызывалось тем обстоятельством, что красные, проведав о переброске белых во Владивосток, выслали на ст. Угольная свои части для ликвидации прибывающих по линии ж. д. отрядов.
В этот же день я выехал из Владивостока и прибыл в Гродеково поздно вечером. Тотчас, не теряя времени, я направился пешком в поселок, т.к. имел сведения, что в 5 с половиной часов утра Дивизион выступает оттуда, а я, во что бы то ни стало, должен застать командира Дивизиона на месте.
Великолепно зная дорогу, я, не боясь ни темноты, ни сильного снега, начавшегося еще с вечера, решительно погрузился во тьму. Но, пройдя версты три, убедился, что слишком понадеялся на свое знание дороги, которую, к тому времени, запорошило снегом, а непроницаемая тьма, абсолютно, не позволяла правильно ориентироваться. Короче говоря — я сбился с пути. Долго бродил по сопкам и с рассветом только определил, что нахожусь верстах в 2-х от поселка, но с противоположной от Гродеково стороны.
Командир Дивизиона отдавал уже последние распоряжения к выступлению, когда я явился к нему с рапортом и с предписанием из Владивостока. Через полчаса мы с командиром Дивизиона выехали в Гродеково, а оттуда я в одиночестве отправился обратно во Владивосток, куда прибыл без особых приключений, если не считать заминки на ст. Седанка, где меня, крепко спящего, приняли за чумного и чуть не отправили в чумной барак.
Но в самом Владивостоке меня ожидала весьма неприятная история: по приходе поезда на станцию я остался ночевать в вокзальном помещении, где неожиданно для себя был арестован нарядом железнодорожной милиции и немедленно же препровожден к коменданту станции (еврею по национальности). Комендант весьма подозрительно отнесся к моему удостоверению и объяснениям о цели приезда во Владивосток; пробовал было запутать и запугать меня, но не добившись никаких результатов, под сильным конвоем, отправил к комиссару Рубцову (бывшему кадету, великолепно знавшему того, под чьей фамилией я путешествовал). Необходимо было выкручиваться из приключившейся истории и пока мы шли к казармам, где помещалась канцелярия Рубцова, я составил два разных объяснения: одно на случай, если он обнаружит, что у меня чужая фамилия другое, если он на это не обратит внимание. Рубцова в казарме не оказалось. На некоторое время я был оставлен в покое, что мне придало известную уверенность и спокойствие.
Около 4 ч. утра Рубцов влетел в казарму в весьма возбужденном состоянии, и недовольный, как я узнал из отдельных фраз, неудачной облавой на группу „переворотчиков“, благополучно скрывшихся через кладбище. Несколько минут он ходил взад и вперед по комнате, ругаясь на чем свет стоит и только, заметив лежавшее на столе мое удостоверение, злой подозвал меня к столу. По первому же вопросу, заданному мне я понял, что Рубцов не обратил внимание на фамилию, а потому с душевным облегчением принялся ему рассказывать сочиненную только что историю. Задав еще несколько вопросов, Рубцов решил оставить меня до утра в казарме с тем, чтобы утром совместно с комендантом (евреем) решить дальнейшую мою судьбу.
Около 7 ч. появился в казарме и этот, ожидаемый комендант, они с Рубцовым поговорив несколько минут между собою, подозвали меня, к глубокому моему изумлению, возвратили удостоверение, посоветовав лучше сидеть дома и не шляться по ночам, где не следует. Поблагодарив за ночлег, чем вызвал поток ругани по своему адресу, я поспешил покинуть казарму и через несколько минут был уже среди своих. Подготовительная работа продолжалась. Нам удалось изучить подступы к Владивостоку, расположение частей, их численность, входы на укрепленные пункты, в казармы, главное было установлено, что все части занимают укрепления только на ночь, а к 8 ч. утра возвращаются на отдых в свои казармы.
20 мая предупредили, что на завтра назначен переворот. К 8. ч. в. наш отряд собрался в большом здании на Корейской улице, где оказались также кадеты Сибирского и Хабаровского корпусов. Но у нас не было оружия, и видимо общая обстановка не была достаточно благоприятной для нас, т. к. переворот был отложен, и к утру мы разошлись по своим квартирам.
Прошло 22, 23, 24. 25-го несколько человек были посланы для детального изучения подступов к Гос. полит. охране и портовой конторе. Около 7 час. вечера этого же дня нам сообщили, что надежд на получение оружия от наших- доброжелателей нет и что придется доставать таковое или у знакомых, или прямо у красных. Наконец нам стало известно, что переворот назначен на утро 26-го. Оружия у нас было, к этому времени, на 35 человек нашего отряда—2 гранаты и один наган. Настало 26-е мая; все в сборе; с минуты на минуту ожидается приказ к выступлению. Сидим и думаем: слишком безрассудная мысль, выйти на улицу без оружия, при столь малом количестве людей против хорошо вооруженного гарнизона, да к тому же, вероятно, принявшего необходимые меры для ликвидации „переворотчиков».
Но, вера в свою правоту, вера в превосходство духа, поднимала наше настроение и мы ждали последнего распоряжения.
В 9 час. утра всю группу юнкеров и кадет разбили на отряды по З0-40 человек и каждая группа получила свое боевое задание. Всем были выданы национальные повязки. Наша группа „читинцев» должна была занять Г.П.У. и Тигровую гору. В Г.П.У. находилось 35 человек- при 2-х пулеметах, мы же должны были идти при одной гранате и одном нагане, да еще с полными карманами — камней.
План действий был таков: двое самых здоровых из нас, проходя мимо наружного часового, снимают его, а мы, воспользовавшись этим, врываемся в караульное помещение, производя как можно больше шума, и обезоруживаем караул.
Но все вышло не так, как мы предполагали. Как только наши юнкера стали приближаться к часовому, тот почуял что-то неладное и совершенно для нас неожиданно бросил в сторону винтовку и сам пустился на утек. Мы бросились вперед, проскочили через палисадник и оказались у заветной двери, но, увы — она была запертой изнутри, не имея снаружи не только никаких выступов, за которые можно было ухватиться, но и самой ручки.
Бросились разбивать окна, но вдруг дверь открылась и кто-то из нее выглянул… Ни о чем не думая, охваченные одним порывом, мы ворвались в помещение Г.П.У.
Нас встретили беспорядочные выстрелы из наганов, но мы не растерялись, через несколько минут захватили 5 человек чинов Г.П.У., прикрывавших отступление остальных.
Бросились в подвал — освободили несколько арестованных, захватив еще, оставшихся агентов Г.П.У., не успевших бежать.
Дальше последовало занятие Тигровой горы, что нам удалось легче т. к. при нашем приближении застава красных, ее охранявших, дав по нам один залп, покинула свои позиции.

Фото из официального архива Общества взаимопомощи выпускников Ч.В.У.
В 1934 году опубликовано в журнале «Подчасок» N 9, Харбин. В 2003 опубликовано в хорошем качестве в журнале «Вестник Общества Русских Ветеранов Великой Войны в городе Сан-Франциско». Описание фото. Похороны убитых после переворота 26 мая 1921 года. Владивосток (? местное кладбище). Обратите внимание:
— каждый гроб накрыт русским национальным трехцветным флагом
— на похоронах присутствуют люди как в военной униформе, так и в штатском
— на гимнастеках виды Орден Святого Георгия и Георгиевский Крест (вероятно ОМО, Особого Маньчжурского Отряда)
— офицер справа имеет чин полковника, рядом штаб-офицеры

На Тигровой горе взвился огромный национальный флаг. Это был первый трехцветный флаг, поднятый над Владивостоком. Немедленно после этого, мы бросились в казармы против вокзала, где обезоружив еще спящих красноармейцев, захватили винтовки, которыми вооружился наш отряд. Вскоре было получено приказание: спешно идти к своему конвойному Дивизиону, который под командой полковника Буйвид, тоже почти без оружия, с моря (с баржи) вел наступление на порт.
К моменту нашего прибытия на пристань, Дивизион уже высадился на берег и теснил красных, занимая портовый район.
К вечеру наш Дивизион, имея до 10 человек убитых, а раненых свыше 20, вытеснил красных в Гнилой угол. После этого прибыли японские броневики и нам приказали сдать оружие. Приходилось подчиняться и опять безоружные, мы должны были отступить СО СВОИХ последних позиций, лишь оставив наблюдателей и маленькие отряды в портовой конторе, морском штабе и банке.
Возвращаемся обратно. Около Чурина нас встретила огромная толпа. По „Светланке», идеально держа равнение, печатая шаг с громкими песнями шел отряд, вызывающий вполне понятное изумление: идут настоящие „сопочники», небритые, черные от загара в самых разнообразных костюмах от форменной гимнастерки и шинели до пальто и пиджака; в кепках, фуражках, папахах, шляпах; в сапогах, ботинках —идут высоко подняв головы чины отдельного конвойного Атамана Семенова Дивизиона, юнкера и офицеры бывшего Ч.В.У., проведшие последнее два месяца в сопках под видом рабочих, прокладывающих дорогу, а также находившиеся в самом Владивостоке и ведшие подготовку к перевороту.
Ночь прошла в крайне повышенной атмосфере: все время поступали сообщения о переходе вновь к красным новых пунктов. В портовой конторе, охраняемой нашими конвойцами, красные захватили трех человек и увели на миноносец, откуда им к утру, все- же удалось бежать. Мы пока были бессильны что либо сделать, и ночью нашей единственной мыслью было, во что бы то ни стало, достать оружие. К утру красные заняли весь район до Чурина. Только в 6 час. утра мы перешли в наступление и оттеснили их к Мальцевскому базару, где и были опять разоружены японцами. Но к двум часам дня мы вновь вооружились и окончательно выбили красных из Владивостока, преследуя их по сопкам. Только к вечеру, вернувшись в город, мы узнали, что японцы, наконец признали переворот совершившимся фактом и возвращают отнятое у нас оружие.
Конвойцы — читинцы вынесли на своих плечах всю черную работу по подготовке переворота 26-го мая, и заплатив дорогой ценой за право быть первыми в наступлении, совместно с другими частями, способствовали тому, чтобы во Владивостоке после долгого перерыва вновь взвился русский национальный флаг.
И.Н.Д.
Из воспоминаний.
Это быль снеговой геройский поход, вначале по льду славного Амура, а потом по снежным, бездорожным его берегам, когда январский ветер обжигал своим дыханием закаленные, суровые лица бойцов, идущих на безумное, отважное дело, возложенное на них долгом перед Родиной. Надеждой теплились их сердца и веря в победу и милость Всевышнего они без ропота переносили все удары, которые им посылала судьба. Это был отряд боевого офицера полковника Карлова. На него была возложена сложная операция в тылу неприятеля.
Это было вскоре после неудачного боя под Забелово, когда не рассчитав сил противника, наши части должны были отойти обратно в Верхнее Спасское, для того, чтобы начать более сложную операцию. И вот одна из главных задач была возложена на отряд, сформированный из отдельных частей под командой полковника Карлова, куда входили: „Бессмертники», Забайкальский казачий полк, Амурский казачий дивизион и некоторые другие части, которые держали непосильный фронт под Хабаровском.
В задачу отряда входили следующие операции: нужно было выйти в тыл противника, пройти по казачьим станицам Амура, вооружить население и занять превосходное положение над противником.
И вот среди этой горсточки героев шли плечом к плечу офицеры и юнкера нашего славного училища. Они также с доблестью оправдали доверие своих начальников и поддержали честь своего вождя. Оторванные от своего ядра, они ни на минуту не забывали, чье знамя они несут.
Поход начался с того, что отряд вышел на твердую равнину ледяного Амура. О дорогах, конечно, говорить не приходится, их не было. По колено в снегу, передним частям приходилось протаптывать тропу для идущей сзади колонны. Недружелюбно встретила их китайская сторона Амура — это была снежная пустыня с редкими селениями, в которые их не пускали, предоставляя отдыхать на открытом воздухе, при сорокаградусном морозе. Население даже не продавало им никакого провианта.
Но вот, наконец, русский берег. Население станиц приветливо встретило своих избавителей Но какое то предчувствие тщетности этих геройских усилий висело в воздухе. Та тишина, которая встретила их на берегах Амура, пророчила недоброе, но они шли все вперед и вперед.
Короткий бой с отрядом Г.П.У. под Михайло-Семеновском, решила его судьбу. Отряд Г.П.У. был разбит, оставив убитых и раненых, а они пошли дальше, раздавая снаряжение и оружие населению, которое принимало его с неохотой, не надеясь на благоприятный исход дела. И оно было право.
В один из переходов, когда перед глазами измученных бойцов маячил последний оплот врага — станица: Екатерино-Никольская, была перехвачена телеграмма. Хабаровск пал и перешел в руки неприятеля.
Оставшись еще в более глубоком тылу, без поддержки и узнав об отступлении главных сил, с глубокой горечью горсточка отважных бойцов, вынуждена была повернуть обратно, чтобы не попасть в кольцо, которое с каждым днем смыкалось все более и более.
Но не хотелось им уйти так просто, не отомстив поработителям Родины.
И вот опять китайский берег Отсутствие провианта и фуража, которых они не могли достать у разоренного населения, опять короткие привалы под открытым небом без сна, который был невозможен при таком сильном морозе.
После нескольких переходов отряд остановился против поселка Головино, в котором был расквартирован отряд партизана Бороздина.
Недолго совещались начальники: они решили перейти реку и дать последний бой. Партизаны встретили отряд засадой впереди поселка, но недолго продолжался бой, Бороздин был разбит и бежал, оставив трофеи. Отряд вошел в поселок, это был последний привал доблестных воинов на родной земле, а впереди судьба не сулила ничего доброго.
Простившись с родной землей, они ушли опять на снежные китайские берега и геройскими усилиями стали пробиваться по Уссури к своим. Нужно было торопиться.
Так проходил день за днем. Из-за недостатка фуража стали падать лошади, лишнее оружие пришлось спустить под лед.
Недостаток в провианте и бессонница подорвали силы отряда, люди оставляли только самое необходимое — остальное все бросалось по пути Обессиленные и голодные лошади покорными глазами смотрели вслед уходившим, оставаясь на съедение волкам, или рыли слабыми ногами глубокий снег чтобы найти клок соломы.
Люди рылись в ямах, которые попадались близь брошенных китайских заимок, надеясь найти старый картофель или кукурузу. На привалах у редких костров, братья по духу делились между собой скудной пищей. Началась болезнь „куриная слепота», больных вели под руки. Нисколько человек заболело цингой. Однажды на привале я заметил, что юнкер С. сидит в снегу и как то странно водит вокруг себя руками, я сразу понял, что и его, беднягу не пощадила слепота, и нисколько дней боевые товарищи вели его пока зрение не вернулось.
На одном из последних привалов, когда другому юнкеру посчастливилось уснуть на час в фанзе — он, проснувшись, не мог пошевелить ни одним членом, руки, а главное — ноги отказались ему служить. Но друзья познаются в несчастье: его положили на единственные сани, где везли убитых соратников и через полчаса он уже мог самостоятельно продолжать путь в рядах.
Однажды до слуха нашего донеслась орудийная канонада и стрекот пулемета, а впереди показались всадники. Пока отряд развертывался в боевой порядок, по рядам пронеслось: «свои», и радость разлилась по измученным лицам.
Это был разъезд, высланный нам навстречу. Орудийная канонада указывала на то, что вблизи идет бой.
А вот русский берег, свои части, знакомые лица, короткий, но в хороших условиях отдых производит свое магическое действие. Мы пришли вовремя. Если бы опоздали на один — два дня, остались бы отрезанными от главных сил и бойцы храброго полк. Карлова до сих пор вспоминают приветливый Бикин, где они могли, наконец, после невероятных испытаний, отдохнуть и восстановить свои силы для дальнейшей борьбы, которая не прекратится до победы.
Участник похода.

Приложение. Карта, план схема сражений.
Источники.
Приложения. Карта, схема и план местности.
Источники.
Приложение. Карта схема мест сражений
* бронепоезд, а не бронеавтомобиль.