159 пехотный полк в Первую Мировую войну

Архивы русской эмиграции в Париже. Журнал «Военная Быль«.

Знаменитые сражения в Первую Мировую войну на Восточном фронте

Воспоминания участников эмигрантов..

Выдержки из дневника капитана Пономарченко 159 Гурийского полка от производства в офицеры 19 июля 1914 года до последних дней войны.
18 июля 1914 я был у родственников на станции Переделкино и к вечеру должен вернуться в лагерь Алексеевского военного училища, находящегося позади Ходынского поля. Когда я возвращался и проходил Ходынское поле, я встретил там групп молодых офицеров. Это были мои однокашники, которые сообщили мне, что было досрочное производство. Я поторопился скорее прибыть в лагерь. Представился дежурному офицеру, который поздравил меня с производством, посоветовал скорее переодеться и быть свободным. Надев форму офицера, я снова появился в Переделкино, где пробыл два дня, но после двух дней я должен был покинуть родственников и отправиться в город Могилев Губ., где находился полк, в который я вышел. На перроне вокзала было много публики, которая провожала своих детей, мужей и знакомых, которые ехали в свои части. Были слезы, чувствовалась тревога, хотя война еще не была объявлена. Какая то дама, мне незнакомая, подошла ко мне и повесила мне на шею иконку Св. Пантелеймона. Было как то неприятно и еще больше почувствовал, что наступает страдное время. Распрощавшись с родственниками и друзьями, которые меня пришли провожать, я занял место в купе с моими однокашниками, которые ехали в город Ковно в крепостную артиллерию. На всех станциях, особенно на больших – были манифестации с оркестрами, флагами и портретами Государя и Государыни- пели национальный гимн. Увидев в окна вагона офицерскую форму, публика неистовствовала, высказывала свои пожелания. Станция за станцией оставались позади. Наконец, доехали до станция Орша. Приятели поехали дальше, а мне пришлось пересесть в другой поезд, идущий в город Могилев губ. Местность лесистая и все сосновые леса и казалось нет им конца. Любуясь пейзажем, я незаметно доехал до города Могилев губ. Могилев стоянка 159 пехотного Гурийского полка. Вокзал в Могилеве находится где то на окраине. Извозчик доставил меня до центральной гостиницы. Гостиница была довольно приличная. Большинство комнат было уже занято, молодыми офицерами, выпущенными другими военными училищами. Быстро мы перезнакомились и все вместе пошли в полк представляться командиру полка. Командир полка полковник Зиборов производил мобилизацию 303-го пехотного Сенненского полка. Представившись командиру полка, мы получили назначение по ротам. Я был назначен в 14-ую роту. Получив назначение, я отправился в помещение 4-го батальона. Представился командиру батальона и всем офицерам. От командира батальона я узнал, что через 2 дня вечером полки выступят на фронт. У меня был большой сундук, в котором я привез весь мой гардероб. Нужно было его куда то определить. Город был мне совершенно незнаком. Все люди- чужие. Самыми близкими были молодые офицеры, связанные между собою только судьбою. Мы гурьбой и ходили, то в кондитерскую, то в казармы. Наступил последний день пребывания в Могилеве. Мне ничего не оставалось делать, как обратиться к хозяйке кондитерской взять сундук на хранение. Она без всяких пререканий согласилась взять сундук, кроме того, она попросила адрес моих родных, чтобы время от времени информировать о событиях полка на фронте. Затем принесла иконку, благословила меня и сказала эта иконка была на 4-х войнах и все обладатели ее вернулись с войны невредимы, надеюсь что она сохранит жизнь и вам. Могу только констатировать, какое отношение населения было к нам офицерам перед войной.

Выступление 159-го Гурийского полка на фронт.
Наступил вечер. Все собрались в казармы. 159- Гурийский полк уходил на фронт. 303-й Сонненский полк, наш двоюродный брат, оставался в казармах заканчивать мобилизацию. Вечером полк, мерным шагом, рота за ротой выступил по главной улице города. Город плохо освещенный. По сторонам улицы, как ночные тени, стояли матери, жены, дети, чтобы последний раз запечатлеть своих близких. Тени эти присоединялись к полку. Ночная тишина нарушалась шарканьем ног да бряцанием металлических вещей. Всю ночь грузили лошадей, подводы, пулеметы и только рано на рассвете наш эшелон мог двинуться в путь. Свисток паровоза дал сигнал отправления. Все сели по своим вагонам. Эшелон тронулся. Послышались среди провожающих слезы, крики, вопли. Из какого-то вагона, голос солдат произнес: «Эй, бабка, что ревешь, думаешь, что нам легче от этого.» Отъехали немного от Могилева. Все постепенно успокоилось – солдаты забылись. Офицеры сразу объединились. К нас примкнул старший врач Кувалдин и зауряд-врач Рохлин. Ехали через Беловежскую пущу. Чудные леса, красота, только жить и невольно в голове проносятся мрачные мысли. Вот маленькая станция. Мимо проходит фельдфебель 13 роты Конусевич, подбритый под Императора Александра 2; на груди 3 Георгиевских креста за Японскую войну. Я обращаюсь к нему: Как, подпрапорщик Конусевич, идете за 4-м крестом? Так точно, господин поручик- за деревянным. И сердце сжалось, я сказал и не подумал, что можно получить деревянный крест. И он был прав: он его получил. Командир 13 роты под Лодзью приказал передвинуть вперед 2ую полуроту и он пошел передвигать эту часть и шел пешком не торопясь во весь рост. Немецкий пулеметчик взял его на мушку, выпустил целую очередь, поднимая пыль под ногами, но он не ускорил своего шага и его храбрость была ошибкой: скоро он был убит. Спи смертью храбрых славный русский солдат Русской армии.
В вагоне офицеров идет жизнь: некоторые офицеры играют в карты, другие беседуют, гадают, куда мы едем, но никто не знает. Наконец, приехали на маленькую станцию Друскеники, где стали выгружаться.
Когда выгрузились пошли походным порядком. Дорога очень плохая –песчаная. Погода жаркая, утомительная. Командир роты капитан Пашута лет сорока, идет впереди роты на лошади такой же, как он сам. Лошадь не управляется, медленно идет, часто спотыкается, иногда спускается в придорожную канаву, на ходу срывает траву, выбирается на дорогу. Во время остановки, командир роты не слезает с коня, точно прирос к нему. Денщик капитана принес еду. Капитан сидя на коне кушает, отрезает куски от своего хлеба и дает своему коню, который задирает свою голову…
Недалеко от города Виштинца на границе с Германией мы услышали два первых орудийных выстрела. Когда же подошли к озеру Виштинец, мы увидели, как русские и немцы вели бой 6 августа 1914 года, вечером мы вошли в местечко Виштинец. Повсюду видно было пожарище. Здесь же в местечке находились передовые перевязочные пункты. Солдаты притихли, тяжело вздыхают. Вечером было приказано выставить караул. Назначенные в караул солдаты волнуются, чувствуется душевные переживания. Первый, второй и третий батальоны должны рано до рассвета идти и рыть в указанном районе окопы. Ночь прошла беспокойно. Никто не ложился спать.

Гумбинненский бой (Битва при Гумбиннене)

Наступило 7 августа. Жаркий день с утра. Впереди завязался бой. Кто ведет бой не знаем. Одолевает любопытство. Кто идет на ближайшую ветряную мельницу, а кто старается подняться на возвышенное место, но ничего не видно. Скоро приехал ординарец с устным приказанием: 4-му батальону двигаться правее дороги на Кублен. Командир батальона полковник Патрикеев собрал батальон и сказал: Солдаты» Всякое дело русские начинают с креста и теперь перекрестимся мы перед боем. И когда все перекрестились, командир батальона повел батальон по указанному направлению. Сначала шли в походном порядке, затем батальон был развернут поротно. Нечетные роты впереди, четные во второй линии, затем рассыпались в цепь. Стали переваливать первую небольшую возвышенность. Неожиданно, с левой стороны прилетели 4 шрапнели и разорвались над второй линией нашей роты. Один солдат упал. Сейчас же фельдшер Волков и два санитара подошли к нему. Остальные солдаты не нарушая порядок, спустили за батальоном в лощину. В лощине находились цепи 108 пехотного Саратовского полка, солдаты которого увидели новых пришельцев, начали кричать «проходите вперед!». Оказывается командир 159 пехотного Гурийского полка ошибся: вместо того, чтобы сказать батальону наступать по левую сторону дороги на Кублен, отдал распоряжение наступать 4му батальону по правую – и мы попали в полосу 108 пехотного Саратовского полка, который оставил своих на месте, а наш батальон направил вперед. 14 роту оставил для прикрытия батареи, которая выдвинулась вперед своих цепей вела ожесточенный бой с немцами. 14 рота заняла позиции на возвышенности вдоль дороги впереди батареи. Нужно было рыть окопчики, а грунт оказался твердым, как цемент. Лопаты солдаты посчитали за лишние тяжести и побросали во время похода до немецкой границы и теперь рыли себе укрытия, чем могли включительно до ножей. Обзор с нашей позиции был замечательный: видны были цепи и наши и немецкие. Сначала наши наступали, а немцы отходили, а потом перешли в контратаку и наши стали отступать вплоть до нашей высоты. Командир батареи уже стал волноваться и сказал: если еще немного отойдут, то он обязан чтобы не поражать своих прекратить огонь. В это время из за нашей высоты появились новые наши цепи и немцы откатились назад. Одна немецкая батарея попробовала выскочить на открытую позицию. Командир батареи только громко высказался: «Вот нахалы! Ведь это 100% поражаемости и еще не успел подать команды, как другая батарея открыла по этой цели огонь, а когда наша батарея открыла огонь, все люди и лошади были буквально в 5 минут уничтожены. Только разделались с этой целью, как солдаты стали кричать: «Смотрите поезд!» Поезд показался из за горы, когда я обернулся в ту сторону, то увидел, что несколько наших батарей обрушились на этот поезд и немцы, как горох, выскакивали на ходу из вагонов и старались влиться в ближайшие цепи. Бой был целый день и напряженный. Наша батарея, наверное насолила немцам, потому что несколько немецких батарей сразу обрушились на нее, но не могли заставить ее замолчать. Командир батареи, когда немцы своими снарядами почти накрыли батарею, открывал более интенсивный огонь и немцы искали батарею в другом месте. Так бой продолжался целый день и к вечеру прекратился. Поднявшись из своих окопов, чтобы размять свои отекшие ноги и глядя на тысячи воронок от снарядов мы поняли, какое мужество имела прислуга батареи, ни на минуту прерывать огонь. На нашем участке не было заметно ухода немцев. Утром прибыли наши кухни и принесли новости. Вот что говорил солдатский вестник: «Немцы оставили поле сражения, полковник Виноградов командир батальона 160 пехотного Абхазского полка со своим батальоном попал в промежуток между немецкими частями и решил участь боя, кавалерия не преследовала немцев, потому что генерал Ренненкампф всю кавалерию послал в набег на город Мемель, у нас первый и второй батальоны почти целиком погибли: было только убитыми 7 офицеров, 8 подпрапорщиков и 1500 солдат.» от этих новостей стало жутко. Еще вчера, когда полк двигался походным порядком с батареей и пулеметной командой по холмистой местности, я невольно бросил взгляд на длину колонны. И мысли понеслись в голове: сколько народу, пусть даже десятую часть убьют, все же много еще останется в живых. И вдруг только в один день боя из 2-х батальонов выбыло только 1500 человек убитыми, не считая раненых. Нужно особенно быть счастливым, чтобы дожить до конца войны. От командира батальона я получил распоряжение: отправиться с ротой в район Кублина и похоронить всех убитых немцев. По дороге, когда шли на Кублин, я увидел первого убитого немца, черного от жары, с открытыми глазами, который запечатлелся на всю жизнь, на других убитых, я смотрел, как на снопы. Другое, что я увидел по дороге: цепь немецких стрелков, скошенные каким то нашим пулеметчиком, трупы которой лежали один от другого в 2-х шагах. Поражены были все в голову. Из любопытства я сосчитал, их было 56. 57-ой был в овраге. Очевидно, когда он вылезал из оврага и его голова была на высоте цепи, пуля попала ему в глаз не задев век. Этих убитых я не должен был хоронить, они просто встретились мне по дороге. Не далеко от Кублина, где больше всего было убитых, у дороги, я приказал своей роте рыть могилу глубокую и широкую. Когда же сложили в могилу трупы, могила оказалась мала. Сложив трупы до краев ямы, я приказал сверху насыпать целый курган земли, водрузить крест с надписью: Храбрым немцам, погибшим 7 августа 1914 года. Собрав три мажара винтовок, переполнив до отказа, мы вернулись на бивак полка. Наступила ночь. Все легли спать, кроме часовых. Ночью будит меня солдат «Ваше благородие! Посмотрите, какая чертовщина стоит над нами. Я высунул голову из палатки и вижу действительно стоит над нами чертовщина – цепеллин* и не движется, а стоит на месте и гудит своими моторами. На биваке полка полная тишина, точно все повымирали. Цепеллин повернулся на 90 градусов, но остался стоять, потом опять принял свое первоначальное положение и двинулся вперед. Утром цепеллин возвращался и был обстрелян многими батареями, но с наших глаз исчез благополучно. После Гумбинненского боя три дня мы стояли на месте.

Движение вперед

На четвертый день было приказано двигаться вперед. Прошли город Гольдап. Не разрешено брать сыры: могут быть отравлены. Прошли и не тронули, хотя их лежало горы. Шли вперед и никого не видели, точно шли по необитаемой стране. Капитан Пашут, командир роты, посмеивается и говорит солдатам: я говорил вам, что всех немцев побили и теперь вы сами видите, теперь двигаемся в Берлин подписывать мир. Дороги были шоссейные, обсаженные фруктовыми деревьями. Время шло к осени. На деревьях полно яблок. Яблоки спелые. Солдаты то один, то другой старается сбить. Нужно быть все время начеку, а то бросаемые камни или палки могут упасть на голову. По обе стороны дороги валялись сотни велосипедов и притом в большинстве исправны. Многие солдаты стали велосипедистами и ехали по обочине дороги. Очевидно частное население пыталось покинуть родные места на велосипедах, но дорога была занята военными обозами и дороги для велосипедистов не было, все панически настроены, а потому бросали велосипеды и устраивались в военных обозах. Полковые кухни всегда запаздывали и потому на больших остановках солдаты сами промышляли о добыче провизии. Не пройдет и полчаса после остановки, как в разных местах уже горели костры и солдаты в ведрах варили себе еду. Чего в ведрах не было и гуси, и поросята и куры. Приходилось удивляться, когда они успели все очистить. Вижу солдат несет поросенка. Спрашиваю: куда несешь? Ответ: «Так это на отделение, а подойдешь к этому отделению, а там в ведрах чего только не вариться и ложкой не повернешь. Не жизнь была, а масленица. По дороге, то и дело встречались шикарные фермы, одна богаче другой. Весь животный мир, включая сюда и лошадей, брошенных на произвол судьбы. Коровы не доенные мычат, зовут хозяев, а вместо хозяев чуть ли не под каждой коровой сидит солдат с котелком, стараясь надоить себе молока. В окрестностях Аленнбурга стояли все полки дивизии три дня. В городе была фабрика консервного молока. Пили молоко, сливки сколько могли, наполнили двуколки. И когда части покинули свои бивак, то нужно было видеть это оставшееся поле, оно было серебренное от коробок и блестело точно озеро. Пришли в лес Воло или Боло, точно не знаю, но знаю, что это охотничья резиденция Вильгельма II. В лесу большая поляна, в глубине видна ферма. Над поляной летает стая гусей, а под ней на конях скачут несколько казаков, стараясь их нанизать на пику. Сколько времени гуси летали и удалось ли казакам хоть одного гуся нанизать на пику не пришлось видеть. В лесу остановились на отдых. Лег я в палатку и вздремнул. Не знаю, сколько я спал, но только слышу голос: «Ваше благородие, а ваше благородие! Посмотрите, какого я осла убил». Я высунул голову из палатки и увидел перед собой голову оленя. Это не осел, а олень, сказал ему. А кушать его? Ну, конечно, и мясо очень вкусное. Я убил двух: но бросил в лесу. Я сей час же распорядился послать за ними двуколку с 4 солдатами, которые привезли обоих оленей и мясо их было поделено между ротами батальона.
Дальше мы следовали на Сардинен. Все части заняли позиции, а наш полк был назначен в резерв. Наш батальон был расположен в богатом имении. Дом был уже разграблен. Кто грабил не знаю, но на стенах висели еще некоторые картины, много трубок для курения, но на полу грязь, пыль, бумаги, в другой комнате смотрела на нас раскрытое пианино и распоротый диван, но мы не оставались в комнатах, а расположились на открытой, на север выходящей веранде. С нее видно было, что на севере у Кенигсберг идет бой. Около 12 часов завязался бой у Сардинена. Поручик Галышев, офицер нашего батальона пошел в штаб полка: ему там сообщили, что мы находимся в тылу немецкой армии, которая действует против корпуса генерала Самсонова. После 12 часов бой у Сардинина усилился. Снаряды стали к нам приближаться. У Кенигсберга уже был сплошной ад. Вечером мы получили приказ отходить. Наш батальон назначен в арьергард, а 14 рота должна идти последней. Выделив от роты заставу и дозоры, я пошел сначала с левым дозором, а потом решил присоединиться к заставе. Меня уже отделяла от заставы маленькая балка, шириной не более 4-х шагов, покрытая кочками. Перескакивая с кочки на кочку, я неожиданно провалился и если бы не подоспевшие солдаты, протянувшие мне конец винтовки, утонул бы. Мокрый, грязный, я должен был вместе с заставой отступать и ждать, когда на мне все высохнет. Шли уже третьи сутки, не ели ни отдыхали. На флангах слышалась артиллерийская стрельба, иногда на горизонте видны были разрывы, но у нас было спокойно. К 2 часам подошли к речке. Уже издали видно было, что у моста громадное скопление частей войск, а кроме того, по обе стороны нашего маршрута видно было движение обозов артиллерии к нашему мосту. Разрывы шрапнелей приближались к мосту, но были такие высокие, что не приносили нам никакого вреда. Когда мы приблизились к мосту, то увидели такую пробку перед мостом, что чувствовалось, что может кончиться катастрофой. Командир батальона полковник Патрикеев сказал: Господа офицеры! Выводите своих людей из этой пробки. Я с солдатами 14 роты пролез через левую колонну и направился к мосту. Через мост нельзя было пройти. К счастью воды в речке было мало и к тому предыдущими людьми было набросано в речку много досок и железа так, что пехота могла проходить речку не намочив ноги. Когда мы вылезли на противоположный берег реки, то нас представилась драматическая картина: весь обоз и артиллерия, проехав мост летела карьером. Шум от колес был такой сильный, что наводил панику на людей. Мимо нас, полным карьером пронесся в тыл генерал Карепов ( начальник 3-й дивизии). Люди, видя паническое движение обозов и артиллерии, слыша страшный шум от их колес, видя пронесшегося генерала, говорят мне, что, наверное, что то неладно. Но вскорости все успокоилось. Движение обозов артиллерии остановилось, шум прекратился. Генерал Карепов медленно возвращался, делая распоряжения. Артиллерия по обе стороны дороги выехала на позиции. Пехота перешедшая речку, заняла указанные генералом позиции и когда все это было сделано, приказал медленно двигаться обозам. Вот перешла мост последняя подвода. Генерал Корепов приказал цепям пехоте и артиллерии сниматься со своих позиций и пристраиваться к колонне. К вечеру уже шли походным порядком и никто нас не преследовал. Прошла ночь и наступили новые сутки нашего отхода. Все уставшие, голодные и ничего нельзя достать. В одном месте, проходя лесок с открытой поляной, я увидел дикую картину: для какой то части привезли хлеб. Солдаты, когда увидели эту подводу, в одну минуту растащили этот хлеб. Когда эта подвода стала пуста, то целая группа солдат напала на солдата, который нес весь целый хлеб. В одну минуту этот солдат очутился на земле, а под ним хлеб. Его и десяток чужих рук потянулись за хлебом. Отрывая куски хлеба, запихивали себе в рот и снова лезли за хлебом, пока не кончили его. Солнце клонилось к вечеру, стали взбираться на высоту южнее Вержболово. Не дойдя вершины высоты, командир батальона приказал нам вернуться назад и прикрыть отход батальона 160 пехотного полка, находящегося в арьергарде. Пройдя с полверсты, мы увидели этот батальон в походном порядке, двигающимся навстречу нам. Мы остановились около маленькой фермы в 50 шагах от дороги. Командир роты капитан Пашута пошел навстречу Абхазцев, чтобы сообщить командиру батальона полковнику Виноградову, что мы присланы для прикрытия отхода его батальона и узнать, что нам делать. В то время, когда командир роты отсутствовал, я беседовал около фермы с солдатами. Кто то из солдат увидел в 1000 шагах от нас двигающуюся батарею. Пошли вопросы, чья она? А почему она остановилась? А почему она поворачивает дула на нас? Я ответил, если бы эта батарея была бы противника, Абхазцы не шли бы в походном порядке. Абхазцы прошли мимо нас, а капитан Пашута подходил к нам. Вдруг очередь снарядов пролетела над головами по Абхазцам. Полковник Виноградов быстро рассыпал свой батальон в цепь, продолжая отступление. Солдаты нашей роты начали применяться к местности, а некоторые спрятались за сарай. Капитан Пашута приказал мне собрать всю роту, построить ее развернутым фронтом по направлению к противнику и стал с нами заниматься ружейными приемами (включительно: на караул!) А через 5 минут сказал – ведите эту дрянь, а своему денщику – давай повозку, поедем в тыл. Мы последовали за Абхазцами, которых батарея все время обстреливала, снаряды летели над головой, но нас не трогали. С левой стороны был лес. Пройдя минут 40 мы миновали этот лес и вышли на вершину высоты. На севере от нас в котловине находился город Вержболово. Из него беспрерывной лентой двигались поездные составы и обозы. С высоты севера и запада, которые окружали город Вержболово по скатам скатывались взводы немецкой артиллерии, которые сделав несколько выстрелов по поездам, поворотились и снова стреляли по Вержболову. Наги батареи находились на закрытых позициях южной высоты, сильно поражая эти взводы. Полюбопытствовав этой сценой, я двинулся с ротой дальше и сейчас же наткнулся на своего командира батальона, спросившего, где находится капитан Пашута? Я все подробно рассказал и сообщил ему, что в настоящее время не знаю его пребывания. Он мне сообщил, что я буду назначен на законном основании командиром роты, а теперь присоединитесь к батальону. Когда 14 рота присоединилась к батальону, полк весь был в сборе и потому двинулся дальше отходить в походном порядке. Наступила ночь. Вдоль дороги по обе стороны находились отдельные деревья. Местность песчаная, с правой стороны всюду видны пожарища. Идем мы офицеры батальона группой впереди своего батальона и позади командира батальона и беседуем с галлюцинацией: всем кажется одно и тоже, что мы идем по улице большого города с белыми домами и освещенными окнами. Через некоторое время командир батальона придержал своего коня и обратился к нам: Не кажется ли вам, что мы идем по городу с освещенными окнами? Мы все рассмеялись и сказали ему: мы только что говорили об этом. Шли всю ночь и на утро остановились около большого леса. 4й батальон остался в сторожевом охранении. Остальные части полка вышли в лес. На обоих флангах была артиллерийская перестрелка, у нас же целый день было полное спокойствие. Вечером получили приказ отходить. Шли через вековой сосновый лес. Около полуночи прошли мост через реку Неман около Олиты. Командир батальона пошел в штаб полка и получил дальнейшее распоряжение: двигаться в местечко Ездно. 14 роту командир батальона поставил впереди батальона со знаменем полка и другого полка, знаменщик которого отбился от своего полка и просил взять его под охрану. Переход был длинным и тяжелым, люди голодные, с натертыми ногами, отдохнувши в Олите всего полчаса, должны следовать почти 36 верст. По дороге люди стали в полном смысле сваливаться. В конце концов в Ездне пришли командир батальона, два знаменщика, все офицеры и около 100 солдат. В Ездно действительно отдохнули и забыли о голоде. Капитан Пашута уже находился здесь, занял самую лучшую комнату и жил, как паша. Этим кончилась для полка Восточно-Прусская операция.

Переброска 4 корпуса под Варшаву

В конце сентября было приказано 4-му корпусу грузиться в поезда. Каждый полк грузился на своей станции. Каждый погрузившийся батальон сейчас же отправлялся. Когда наш батальон стал грузиться, пришли обозные и спрашивают, что делать с лошадьми, взятыми ротой в Германии? Хозяйственная часть и не разрешается ничего лишнего грузить. Я было распорядился оставить лошадей в Ездно, но подошел солдат Воробейчик и говорит: «Зачем лошадей оставлять, разрешите мне остаться с ними, я их доставлю на новое место». Я послушал и оставил его с лошадьми. Когда нас перебрасывали под Варшаву, мы не знали, куда? Но чувствовали, что едем на юго-запад. Наконец, выяснилось, что перебрасывают под Варшаву. Прибыв в Варшаву, мы услышали артиллерийскую стрельбу. Жители с тревогой нам сообщали, что немцы уже на Макотовом поле. Прибыло несколько эшелонов различных полков 4-го корпуса, но ни одного штаба. Старшим офицером оказался 157-го Имеретинского полка полковник Мельницкий. Он сразу подчинил все прибывшие батальоны и повел их на Макотово поле и вступил с немцами в бой. Наш батальон был назначен в резерв. День уже кончался. Неожиданно для нас, находящихся в резерве, между нами и передовой линией двигались с юга цепи в черных папахах, передавая по цепи приказание: принимайте вправо. Это были первые цепи прибывшего сибирского корпуса. Я и два моих подпрапорщика пошли вперед, чтобы видеть, что делается впереди. Не пройдя и 400 шагов, как шальная пуля попала мне в ногу. Оба подпрапорщика взяли меня под руки и довели меня до нашего перевязочного пункта, где мне сделали перевязку и отправили в Варшаву. В Варшаве я попал на Электоральной улице в польский госпиталь. Госпиталь, созданный польскими магнатами и князьями. Тут были Вралевская, Мительская, Гуфские и т.д. были представители из Прикарпатской Польши.. Посещали они госпитали ежедневно и старались оказать помощь чем-нибудь: крутила старые выстиранные бинты, была из них сестра, которая делала перевязки и была внимательнее ко всем, старалась каждому раненному сказать что-нибудь приятное. Особенно забавляла одна княжна лет шестнадцати, которая знала одну фразу: Вам скучно и грустно , подходила к каждому раненому и произносила эту фразу и в ответ получала « и некому руку пожать». В этом госпитале я пробыл две недели и потом был эвакуирован в Москву. Польский госпиталь на Электоральной улице был очень хороший, но не думайте, что там найдете отдых. Я пробыл в госпитале две недели и за это время испортил нервы больше, чем на фронте. Приезжает жена офицера с 4мя небольшими детьми, еще с улыбающимися лицами, а им объявляют, что к кому они приехали час назад умер. Драма, от которой становится жутко. Мать и жена приезжает к сотнику Савицкому, а он без ног, парализован и не говорит. Нужно было видеть этих женщин и их переживания. Сцена осталась в памяти на всю жизнь. Были другие случаи, но о них я не говорю, потому, что эти два случая больше всего затронули мою душу. В Москву санитарный поезд шел не торопясь, но как ни шел, а в конце концов прибыл. В Москве на костылях, я вышел на перрон и встретил незнакомого генерала, который предложил мне место в его личном госпитале. Обещал мне все удобства до концертов лучших артистов. Я поблагодарил генерала и сообщил ему, что в Москве у меня имеются родственники, которые меня ждут. После всяких официальностей, я попал к родственникам. У родственников я был свободен и хотя передвигался на костылях, мог побывать везде. И тут за короткий период, я мог увидеть другой мир. Мы там на фронте находились под огнем противника, иногда голодные, в грязи и в холоде, а здесь молодежь беззаботно предается различным развлечениям: театрам, ресторанам, танцам и не думают о нас. Повидав такие картинки, я заявил родственникам, не могу видеть инакомыслящих и покидаю Москву. И так, покидая Москву, я отправился на фронт. Крайним пунктом по направлению на Лодзь была станция Колюшки, на которую я прибыл. Все пути были заняты санитарными составами. На станции, я встретил обозных нашего полка, которые сообщили мне, где находится полк. От них я узнал, что Воробейчик, оставленный мною с лошадьми в Ездно, давно прибыл в полк и что всех лошадей забрала хозяйственная часть полка. Под Г(Т-Б)ризинами шел ожесточенный бой. С обозными я прибыл в полк. От командира полка я получил приказание: на следующий день на рассвете взять две роты и отправиться на речку Равку в распоряжение саперного батальона. Из штаба полка я пошел в расположение 4-го батальона, где повидал всех своих офицеров-соратников, кроме капитана Бауэра, тяжело раненного под Лодзью и эвакуированного в тыл. Они подробно меня информировали о боях, в которых я не участвовал. Бои для полка, особенно для нашего батальона, были удачные. Я беседовал со всеми офицерами включительно до командира батальона. Вот, что они мне рассказали. Под Варшавой наш корпус и сибиряки заставили немцев покинуть Варшавские позиции и отойти, и мы пошли следом. Наш 4-й батальон был назначен в боковой отряд. Командир батальона получил задания, собрал всех офицеров, объяснил им задания и рассматривая карту, сказал: если немца захотят задержаться, то они могут это сделать у Вулька-Красновская. Поэтому, подходя к этому месту, нужно быть начеку, не шуметь и не курить. По дороге встретили польских беженцев, которые точно указали, где немцы рыли окопы. На рассвете, когда к немцам подошли кухни и они увлеклись получением еды, не заметили, как батальон занял их окопы. Немцы два дня пытались выбить батальон из их окопов, но попытки их кончились неудачей. Все атаки их были отбиты. На второй день командир батальона получил приказ отойти батальону на общую линию позиции всех частей. Штаб дивизии беспокоился за судьбу батальона, выдвинувшегося на три версты вперед. Батальон ночью покинул свои окопы, но не пройдя и половины расстояния до общих позиций дивизии, командир батальона получил новый приказ: занять оставленные окопы. Немцы не заметили ухода батальона, а увидели только утром, когда батальон занимал оставленные окопы и приняли его за новую подошедшую часть. Днем немцы попробовали еще атаковать батальон двумя полками, но все атаки их были отбиты. Вечером, когда стемнело, каждая рота выслала вперед свои разведки. Скоро посланные люди в разведку вернулись и сообщили о наступлении немцев. Был открыт частый ружейный огонь, но обратив, сто со стороны немцев не было огня. Батальон снова выслал своих разведчиков, которые сейчас же и сообщили, что немцы покинули свои позиции. Оказывается, когда немцы покидали свои окопы, разведчики сообщили о наступлении их, был открыт огонь. Немцы, побросав всех своих раненных, много оружия, покинули Вульку-Красновскую. Пленные показали, что более трех полков трое суток атаковали батальон и ничего не сделали, только понесли потери. Все офицеры были представлены к наградам, но наградное отделение в награждении отказало, относя этот бой к Варшавским боям, за которые 100 процентов офицеров получили награды. 4-й батальон во время Варшавских боев был в резерве, им наград не дали. Единственно в батальоне был награжден я, потому что был ранен шальной пулей. На другой день все части 4-го корпуса двинулись к Лодзи. На границе русско-немецкой встретили сопротивление. Полк занимал позиции юго-западнее Лодзи вдоль железной дороги. Здесь не было попыток наступать ни со стороны нас, ни со стороны немцев, только была артиллерийская дуэль. В этом районе ночью был тяжело ранен командир 13 роты Бауэр. Командующий армии генерал Шейдеман потребовал от 4-го корпуса выделить один батальон в резерв штаба армии. 4-й батальон Гурийского полка послан в распоряжение генерала Шейдемана. В этот же день, вечером генерал Шейдеман вызвал к себе командира батальона полковника Патрикеева и говорит ему; Полковник, немцы прорвались и нужно их задержать, чтобы штаб армии мог выбраться из Лодзи. Полковник Патрикеев спрашивает: Ваше Высоко превосходительство, в каком направлении немцы прорвались? — Я и сам не знаю в каком. Я знаю, что прорвались, а где не знаю. Вышел полковник Патрикеев из штаба армии и дошел с батальоном до 1-го перекрестка улиц и видит стоит батарея и стволы орудий направлены во все стороны. Остановился и не знает, что делать? Неожиданно к нему подходит сапер полк. Баумгартен и спрашивает его: Владимир Николаевич! Что Вы тут делаете? Полковник Патрикеев рассказал приказание командующего армией и теперь вышел и не знает, что делать. Полковник Баумгартен говорит: Владимир Николаевич, за весь день я излазил все окрестности Лодзи. Если немцы прорвались, то они могли это сделать только у Згержа. Там есть канава. Я дам Вам сапера, он проводит вас до этой канавы. Занимайте эту канаву. Немцы обязаны выйти на эту канаву, другого пути у них нет. Полковник в сопровождении сапера дошел до этой канавы и батальон занял ее, а через некоторое время появились немцы, которые были встречены ружейным огнем и задержаны. Штаб армии спокойно мог выбраться из Лодзи. Выполнив задачу, полковник Патрикеев оставил от каждой роты по 2 застрельщика, спокойно отошел , а через час все 8 застрельщиков примкнули к батальону. За это время штаб армии создал южный отряд, который под командой нашего полковника Николая Петровича Караулова без всякого боя отразил всех прорвавшихся немцев и замкнул линию фронта. Нужно сказать южный отряд состоял из батальонов разных полков. За эту блестящую операцию полк. Караулов сейчас же получил Георгиевский крест. Что же касается полк. Патрикеева, командующий армии генерал Шейдеман сказал ему, что он получит Георгиевский крест и это было сказано так, что командир корпуса генерал Алеев при других отличиях, полковник, всегда указывал, полковник Патрикеев имеет Георгиевский крест за Лодзь. Что же стало с отрезанными немцами? Немцы встретили сопротивление на востоке и стали наступать на запад, где в свою очередь были встречены огнем, тогда в отчаянии они бросились на сквер и вышли в тыл туркестанской дивизии, и вышли из окружения, захватив часть туркестанцев в плен. Это я описал полученные сведения от самих участников. Дальше я буду описывать свои впечатления. На реку Равку я прибыл с ротами вечером, где встретился с саперными офицерами, которые мне сообщили, что с утра мы будем рыть окопы для всего нашего корпуса. Утром саперы растрассировали линию окопов и солдаты, приведенных мною рот, принялись рыть окопы. Сначала вырыли окопы с колена, но земля оказалась очень хорошая, что успели вырыть окопы нормальные. Мы остались в той части окопов, которые предназначались для нашего полка. Солдаты сейчас же стали устраивать блиндажи и рыть ход сообщения в тыл. К вечеру все части корпуса прибыли на Равку. На другой день утром появился немецкий разъезд, который не спустился в долину Равки, а поехал по вершине высоты. Я сказал пулеметчику попробовать их обстрелять. Пулеметчик выпустил одну ленту и как видно пули пролетели не далеко от них, так как они карьером спустились за высоту. Вскорости появилась пехота. Немецкие цепи стали спускаться вниз к Равке. Наша артиллерия стала их обстреливать. Немцы заметались то влево, то вправо. Часть немцев спряталась за стог сена, но наша артиллерия зажгла этот стог и им пришлось покинуть его. Дальше вперед идти они не могли и начали там окапываться, не дойдя до нас тысячу шагов. Позиция на Равке была спокойная и мы находились на ней месяцев девять. Находились не все время в окопах. Время от времени уходили в резерв. Место резерва находилось в вековом сосновом лесу, где были вырыты чудные землянки. Жили мы как на дачах и действительно отдыхали. Но иногда нам этот отдых боком выходил. Так 20 января 1915 года немцы прорвали фронт в Голимовском лесу. Там они отравили газами 55 дивизию. Когда мы пришли туда, там уже было собрано много частей и уже все принимали участие в боях. Был холод и мы простояли три дня на открытом месте и наконец, на третьи сутки должны были занять окопы, находящиеся в 20-ти шагах от немецких и утром атаковать немцев. Вечером ничего не было заметно. Знали мы, что немцы находятся в 20 шагах. Утром, когда день прояснился, увидели ужас всей войны. Лес, находящийся между нашими окопами и немецкими, скошен пулеметами и превращен в труху. Мы находились среди мертвецов, все поле было покрыто нашими трупами, в окопе то и дело торчали ноги или руки, солдаты, чтобы не видеть их ставили на них, как на кронштейне, цинковые коробки с патронами. Счастье, что это была зима и все это было заморожено. Днем было тихо: никакой стрельбы, но с появлением темноты – беспрерывная стрельба. Патроны привозили все двуколки полка и все патроны расстреливались. Если бы был один процент попадания, то все немцы перед нами были бы за ночь перебиты. Утром получили сведения, что наступление в Голимовском лесу отменено. Поэтому вся дневная задача свелась к наблюдению. Тем не менее, солдаты нашли себе развлечение: сделали несколько посрелей по направлению к немцам и по очереди выскакивали из окопов, бросали бомбы и возвращались в окоп. Немцы же целый день нас обстреливали из бомбометов и так как мы находились близко от них, то они стреляли навесным огнем и потому за весь день ни одна бомба не попала в окоп. Вечером пришла смена и мы ушли в резерв. В резерве недолго отдыхали. В 24 часа было полку построиться идти на новые позиции на реке Пилице. Переход был тяжелым, особенно тяжелыми были последние три версты. Началась оттепель, грунт был такой, что многие солдаты остались без подошва, а многие свалились в грязь и их собирали на другой день. Не успели люди отдохнуть, как первые два батальона пошли в бой и удачно заняли окопы, оставленные какой то частью, но соседи оставили тоже окопы, и оба батальона погибли. Все стали отходить на Гроицкие позиции. От нашего полка осталось наш 4-й батальон и часть 3-го батальона, который ночью потерял много людей. В 14 часов вызвали в штаб полка командира полка, который через полчаса вернулся. Собрав офицеров батальона, командир батальона сообщил офицерам: получена от Великого Князя Николая Николаевича телеграмма, отступление на Гроицкие позиции нежелательно и что всеми силами необходимо на этом месте задержать немцев. Резервов нет, самой сильной частью являемся мы. Поэтому приказано нам наступать и задержать немцев. Некоторые офицеры заикнулись и стали говорить, что мы можем сделать, когда вся армия отступает. Полковник Патрикеев сразу же их оборвал: Вы господа есть офицеры и когда обстановка требует от нас сложить головы, мы должны сложить и не задумываться, а потому прошу всех стать по местам. Пришел командир полка с адъютантом и со знаменщиком и мы двинулись вперед в походном порядке. Не доходя небольшой рощицы, на дорогу, между знаменщиком и командиром батальона, упала очередь гранат. Командир полка, адъютант и знаменщик быстро продвинулись к ближайшим постройкам, а командир батальона полк. Патрикеев моментально развернул батальон в боевой порядок, рассыпал в цепь, указал направление и мы не шли, а бежали вперед под обстрелом 5 или 6 батарей. Немцы стреляли почему то гранатами, а не шрапнелью и кто смотрел со стороны, как например 48 Донской казачий полк, думали, что никто из нас невредимым не вернется. Это были сплошные клубы дыма и пыли, а людей не было видно. Мы не шли вперед, а бежали и быстро проходили зону обстрела, и когда немцы прекратили огонь мы увидели перед собой немцев с поднятыми руками, некоторые немцы обратились в бегство. Немецкая пехота тоже предполагала, что под таким убийственным огнем никто из нас до них не достигнет. Результат боя: взяты пленные, 123 рота взяла пулемет. Остановлены немцы. Наступал вечер. Пришли резервы. Великий князь Николай Николаевич** благодарит батальон и награждает Георгиевскими трубами. Командующий армии лично приезжает и благодарит батальон. Полковнику Патрикееву сказал: вы должны получить за этот бой Георгиевский крест. Командир корпуса генерал Алиев сказал командующему армии: полковник Патрикеев уже представлен к Георгиевскому кресту за Лодзь Такое заявление командира корпуса сбило с толка полк. Патрикеева, который подумал, что он на самом деле был представлен кресту за Лодзь. Поручик Калецкий получил Георгиевский крест за взятие пулемета. Мы офицеры батальона получили следующие награды. Батальонный командир ничего не получил. В Георгиевской думе председательствовал генерал казачьей дивизии и хотел провести награды для 48го Донского казачьего полка, который совсем не участвовал в этом бою. Узнав об этом, офицеры 48-го Донского полка дали показания полк. Патрикееву, что они ни в какие пики и приклады не ходили, что это сделано все 4м батальоном Гурийского полка под командой полк. Патрикеева и все офицеры включительно до командира полка полковника Кудрикова подписались и еще сделали указание, что дают это показание, чтобы пригвоздить ложь к позорному столбу. Когда это показание дошло до штаба корпуса его вернули, указав, такие показания нельзя делать да еще против своего начальства. Так или иначе, полк. Патрикеев не получил никакой награды. На другой день боя приказано батальону дальше продвинуться. Продвинулись. На третий день потребовали еще дальше продвинуться, но полк. Патрикеев категорически отказался ставить батальон в такое положение. Пришел полк. Генерального штаба убедиться воочию, что полк. Патрикеев был прав и потому соседние части продвинули на линию Гурийского батальона. На 4-й день начали наступление на правом фланге цепи спустились впереди находящуюся лощину. В это время мои солдаты увидели на молотилке пулеметы, приготовленные к стрельбе. Я приказал роте приготовиться к залповой стрельбе. Прицел 600! По машине! Первый залп ясно показал рикошеты под машиной. Второй залп – по вершине дерева сзади стоящего за машиной. 2-й залп заставил немцев оставить машину. Я связался по телефону с артиллерией и просил их разнести машину, что они и сделали. На 5-й день нас отвели в свой Юльянов-Лесевский (резерв на Равке), где отдыхали и пополнялись.
Летом нас перевели в имение недалеко от Жирардова. Там мы расположились в парке. Погода была чудная, ветров не было, кругом зелень, а главное не слышно выстрелов. Солнце и тепло, так хотелось спокойно пожить. А тут то, как на зло, приказали грузиться в вагоны и перебросили на северо-запад от Пултуска. Три дня мы отходили без боев, иногда сжигая целые деревни, делали по приказанию начальства. Помню, как в одной деревне один старик с иконой в руках ходил вокруг своего дома и просил солдат не сжигать его дома и солдаты не подожгли его дом. Это был единственный не сожженный дом, а на другой день полку приказано отступать. Здесь осталась в памяти другая картина. Через фронт проходили некоторые беженцы, которые не хотели остаться у немцев и вот две девочки, одной было 7 лет, а другой не более 4-х лет. Первая гнала двух свиней, которые были не послушны и разбежались в разные стороны. Другая шла с куклой и куском хлеба. Старшая девочка была страшно уставшая и когда я спросил, где их родители и куда они идут? Они ответили, где то сзади идут, а нам приказали с русскими солдатами идти. Я приказал помочь им пригнать свиней и накормить, и отправить в тыл. На следующий день наш батальон послали в распоряжение командира 186-го Переволоченского* полка. Когда мы подошли туда, то увидели там несколько ям, в которых была вода. через несколько минут подпрапорщик Мороз воскликнул: Господин поручик! Это воронки от снарядов до самой воды. Сердце так и замерло. Скоро мы заняли окопы левее 186-го Переволоченского полка, участок который обстреливался этими снарядами. Немцы, наверное, заметили нас и открыли по нашим окопам как раз этими снарядами. Снаряды падали от нас в нескольких шагах и буквально засыпали нас землей. Это был удар, иногда хотелось застрелиться. Но полковник Патрикеев решил вывести батальон из под этого огня и мы быстро выбежали из окопов вперед. Этот огонь остался позади. Я бежал с солдатом Жицел. Я впереди, он в двух шагах сзади. Оба одновременно пригнули в продольную канаву: я впереди он сзади. Немного отдышавшись, я зову Жаца, но он молчит. Подполз к нему и увидел, что он убит. Пуля попала ему в лоб. Оставив его на месте, я последовал за батальоном вперед. Остановились мы перед проволочным заграждением в 40 или 50 шагах от немцев. Выкопали быстро окопчики. Выяснилось, из офицеров остались невредимыми полковник Патрикеев, поручик Колецкий и я. Полковник Патрикеев связался с тылом. Усилили нас несколькими батальонами различных полков, которые удлинили позицию влево, протянули телефон. Правый фланг остался открытый. Я занимал вторую ячейку от правого фланга. Ночь прошла спокойно. Утром немцы стали обстреливать наших соседей слева. Нас не трогали, близко находились от них, могли своих зацепить. В ход пошла тяжелая батарея и вековые сосны падали, как соломинки. Командир батальона полк. Патрикеев сначала был на левом фланге, а потом перелез ко мне на правый фланг. Он мне сказал: Видите, что делается на левом фланге. Немецкая артиллерия выкорчевала людей из окопов и кто остался жив , те покинули окопы и отходят лесом. Я хотел сообщить командиру полка, но прилетел снаряд и всех телефонистов убил, и всех посыльных, кого не посылаю, всех убивают. Сейчас сам пойду, со связью от всей роты. Моего солдата Парвенкова, кавалера 3-х орденов, сразу убило, когда он вылез из моего окопчика. Полковник Патрикеев с тремя солдатами шел все дальше и дальше. Видели, как еще один солдат упал, а потом и 3 солдат были убиты. Оказывается и 4й солдат был ранен. Полковник Патрикеев успел доложить командиру полка, в каком положении находится батальон. В это время прилетел 8-ми дюймовый снаряд и убивает несколько казаков, ранит полк. Патрикеева в щеку и начальника связи капитана Архангельского. Мы находящиеся в окопах, ничего не знаем и продолжаем вести огонь по колоннам немцев, устремившихся за отступающими соседями. Единственный змеевик наблюдающий за фронтом, мог сообщать, что делается у нас. Но к несчастью нашему, налетела маленькая тучка и с проливным дождем. Неожиданный удар грозы зажег змеевик и убил наблюдателя. Остался батальон на произвол судьбы. Немцы колоннами следуя за отступающими по лесу уже продвинулись больше, чем на версту. По цепи солдаты передают, что поручик Калецкий убит. Георгиевский крест его сняли. Я единственный офицер остался с батальоном. В это трагическое время приходит ко мне, мой обозный солдат Листратенко, солдат, который в двух шагах ничего не видит. Сообщает мне, что мы еще утром должны были отступить на позиции в 3-х верстах сзади нас. Я хотел задержаться на этих позициях до сумерек, но скоро с левого фланга сообщили, что патроны на исходе. Тогда приказываю батальону отходить. Земля размокла от дождя, идти по картофельным полям тяжело. Когда немцы увидели, что мы отходим, открыли убийственный огонь в тыл нам и из леса фланговый. Подпрапорщик Мороз шел со мной. Вдруг он вскрикнул: в 13 роте бросили пулемет и помчался к пулеметчику. Туда же устремились и немцы. Мороз первый прибежал к пулеметчику и они вместе выволокли пулемет из картофельного поля, а там другие солдаты подхватили пулемет и пулемет был спасен. Наша батарея не знала, что мы находимся впереди и увидев движение цепей открыла огонь, но скоро прекратила стрельбу, потому что увидела, что наши цепи усиленно обстреливают немецкие батареи. Немцы обстреливали нас 8-ми дюймовыми снарядами. Один такой снаряд упал почти под ноги подпрапорщику Кунцевич. Более 30 ран сделал ему в ногах. Кусок доннища прилетел к подпрапорщику Морозу, не сделал ему ран, но разодрал его плащ, оставил ему воротник и левую сторону плаща. Мне же осколки порезали голенище сапог и сделали два небольших синяка. Подпрапорщика Кунцевича, ротный фельдшер Волков и санитары вынесли его в расположение 8-шо Сибирского полка, где ему оказали первую медицинскую помощь. Когда мы подходили к позициям 8-го Сибирского полка, офицеры сибиряки вышли нам навстречу и только спросили, а вы находились до сих пор там? Я мог ответить только да. В это время подошел мой солдат и со слезами сказал: Ваше благородие! Я ранен. Я посмотрел у него была поверхностная рана вдоль щеки. Я говорю ему: это пустяк, рана поверхностная. Нет, Ваше благородие! Я в грудь ранен. Я попросил сибиряков оказать ему помощь. Постепенно солдаты стали собираться около меня. Я посмотрел на них и слезы навернулись на моих глазах. Целый год мы были в боях и потерь почти не было. В каждой роте было больше половины Георгиевских кавалеров. Некоторые солдаты имели по 3 креста. Это были те солдаты, которые дали славу батальону, которых благодарил Великий князь Николай Николаевич, наградив батальон Георгиевскими трубами. Это те солдаты, которых лично благодарил командующий армии. Теперь стою перед солдатами батальона. Вместо 1000 человек, я вижу дай Бог половину. Из офицеров невредимым был только я. Поручик Коцецкий, Георгиевский кавалер, убит. Остальные включительно до командира батальона ранены. Это бои у местечка Качки. Связался со штабом полка. Приказали вести остатки батальона туда. Пришли к штабу полка и получил приказ занять позиции впереди какой то речушки, по длинному валу, который тянулся на много верст. Сзади нас находился лес, по опушке леса стояли наши батареи и одна около другой. Сколько их было, не знаю, но было много. Все наблюдательные их пункты находились на нашем валу. Утром пролетел немецкий аэроплан, он летел по линии нашей батареи и бросил дымовые шашки. Ветра не было и дымовые столбы стояли в воздухе. В основание этих столбов полетели 8-ми дюймовые снаряды. Перед батареями стали подниматься черные гейзеры, а донья этих бомб полетели к нам; так одно доннище попало в вещевой мешок одного солдата, положившего мешок на край окопа. Другое доннище летело к моей землянке, у которой на бревне сидели фельдшер Волков, подпрапорщик Мороз и я. Доннище на высоте наших голов срезало маленькую сосну, которая предохранила нас от смерти. Так прошел весь день и солдаты привыкли к этой обстановке. Подпрапорщик Мороз указывая пальцем на солдата, идущего с котелком, видите идет и не прибавляет шагу, а бомбы все время пролетают у него над головой. На этой позиции мы находились недолго. Пришлось переходить через реку Нарев. Переходить пришлось в брод. Брод был узкий виде французского эс(S). Впереди меня шел молодой поляк, местный житель, а весь полк гуськом за ним по одному человеку в затылок впереди идущему. Я двигался на своем коне, а рядом со мною ехал денщик командира 13 роты. Двигались мы медленно и разговаривали. Вдруг конь моего соседа попадает на глубокое место и не поплыл, как поступают все лошади, а погрузился в воду и только торчала голова, которой он усиленно вертел и фыркал. Солдат. Солдат хотел освободить ноги из стремян и никак не мог это сделать и стал волноваться. Я протянул ему руку помощи, но они и меня потянули на глубокое место. Мои переметные сумки наполнились водой, в это время денщик высвободил свои ноги. Мой конь спокойно поплыл и скоро достиг мелкого места и заодно вытянуло денщика. Переправа через Нарев кончилась драмой, которой никто не ожидал. Поляк, который показывал нам брод, должен был вернуться домой. С ним было 3 его коня. Когда достиг середины реки, его кони попали на глубокое место и его как то затерли между собой и он утонул на глазах своих родителей. Родители кричали, плакали, но мы не могли спасти его и помочь их горю. Перейдя реку Нарев, мы окопались в лесу. 4-й батальон, потерявший под деревней Качкой половину своего состава и всех офицеров, был назначен в резерв. Вместо командира батальона Патрикеева, убывшего после ранения, был назначен полковник Пашута, который почти год ничем не командовал и был никчемный человек. Он не связался ни с кем. Расположился где то за штабом полка. Никто не знал, где он находится. Все распоряжения шли через меня, минуя полковника Пашуту. Позиция была спокойная, стрельбы никакой не было. Окопы были прерывчаты, почему саперы старались укрепить их. Они в тылу делали рогатки, а вечером я назначал людей и они относили и ставили их впереди окопов или в промежутках между окопами. Однажды один проводник ошибся дорогой и привел моих людей к немецким окопам. Сделав переполох у немцев, бросились бежать кто куда. Некоторые вышли на окопы соседей и там было произвели переполох. Вскорости вся обстановка выяснилась и все успокоились. Я заболел и был эвакуирован в Москву. В Москве я был недолго, как поправился, решил вернуться в полк. Вечером я встретил своего однополчанина капитана Ильина, который решил ехать вместе со мной. Около Минска к нам присоединился прапорщик Варонец. В Минске мы пытались узнать, где находится наша часть, но ничего не узнали. Минск после прорыва нашего фронта немецкой кавалерией у Молодечно, был переполнен солдатами различных полков и комендант, желая освободить немного Минск поручил нам отвести в 55 дивизию, находящуюся около города Мира более двух тысяч солдат. Солдаты были разнузданы. Только вышли из Минска, как в задних рядах стали кричать: садись ребята! Закуривай! Приходилось дипломатически не слышать и продолжать движение, а через полчаса давать отдых. Кто не отставал, тому сразу выдавали порционные, а остальным задерживали выдачу до вечера. Чем ближе походным порядком подходили к городу Миру, тем все больше и больше подтягивались солдаты и присмирели. Наконец привели этих людей в 55 дивизию. Начальник штаба этой дивизии полк. Доровский указал нам, где находится полк и как добраться к нему. Полк находился у озера Гатен. Во время прорыва часть 4го батальона попала в плен и поэтому меня назначили во 2ю роту. Люди были новые, к ним надо было привыкать. Позиции на озере Гатен были спокойные. Мы простояли на них недолго и были переведены на озеро Дрисвяты. Озеро Дрисвяты огромно и замерзало в 10 лет раз. В этом году оно замерзло. Немцы от нас находились в не менее как в 2-х верстах. Все озеро освещалось двумя прожекторами, лучи которых скользили по поверхности льда то в одну сторону, то в другую. Вся деятельность сводилась к работе разведчиков. На озере было два острова. Один остров был большой и почти примыкал к нашему берегу; на нем была грязевая сопка, по кратеру которой расположились стрелки. Этот остров получил название нашего полка: Гурийский. Другой остров был значительно меньше и находился ближе к немцам, чем к нам. Однажды я занимал Гурийский остров и мои солдаты по гнущемуся льду прошли на дальний остров, о чем я сейчас же сообщил штабу полка. На это сообщение я получил сейчас же приказание: занять этот остров всей ротой. Остров назвали Дозорным. Скажу, что первое время находиться было очень неприятно. Находились мы там , как на пятаке- маленький остров, никаких укрытий, при том зимою, отрезанные от всех, еду привозили ночью и на весь день, но солдаты, попав в такое положение, как кроты изрыли весь остров, наносили из тыла досок, кирпичи, моментально устроили укрытия, печи и стало уютно и тепло. Через месяц меня сменили другой ротой. Покидая этот остров, я нисколько не сожалел об этом, хотя немцы ни разу нас не беспокоили. В резерве мы жили в какой то зажиточной экономии, находящейся почти на берегу и закрытой от немцев небольшим леском. Верхний этаж двухэтажного дома заняли офицеры, расположившись как дома, расставили свои гинтеры, другую комнату превратили в столовую, где встречали все праздники, обеды, куда приходили артиллеристы и офицеры других частей, где процветала карточная игра. Жили мы здесь спокойно и никому в голову не приходило, что наше помещение могло быть, когда-нибудь разрушено, и вдруг, когда мы покинули этот дом, а смена, пришедшая нас сменить еще не вошла в дом, прилетело два снаряда: один попал в комнату, где были наши гинтэры, а другой во двор, никого не ранив. В средине февраля 1916 года меня назначили в штаб 40 пехотной дивизии, а полк направили на позиции под Видзы.

Средина марта 1916 года.
После долгого перерыва Русские решили под Видзами перейти в наступления. С утра артиллерия начала разбивать проволочное заграждение. Люди заняли исходное положение. С утра началась оттепель и снег, который покрывал землю, стал быстро таять. Артиллерия перенесла огонь на окопы противника, а пехота перешла в наступление, но немцы не допустили наших до их окопов, открыв заградительный артиллерийский огонь. Стрелки стали занимать, спасаясь от поражения, всякие выемки, низменные места, куда стала стекать вода от тающего снега. После 12 часов температура стала быстро падать и все люди превратились в ледышки. Когда проходили они мимо меня (я не участвовал в этом бою), это проходили ледяные люди, шинели, сапоги, винтовки это был сплошной лед. Такого ужаса за всю войну я не видел. Наступление было остановлено. Немцы об этом наступлении высказались: «Это было не наступление и не отступление. Это было просто разгрузка внутреннего пополнения. После неудачного наступления, наша дивизия перешла под Илукст, а штаб дивизии расположился в Двинской погулянке. Сюда вместо начальника дивизии генерала Резвого (бывший Рэйбот) прибыл генерал Курбатов. Из Двинской погулянки я выехал в отпуск. За одно просил генерала Курбатова откомандировать меня в полк.
Фотогалерея автора воспоминаний.

Фото N7 (Номер по порядку в рукописи), N131 (нумерация фотоальбома автора)
Официальный авторский текст: «Варшавские форты, взорванные до войны». Фото N8 (N153) «Железнодорожный мост, взорванный немцами южнее Лодзи». Фото N9 (N138) «Дом, разрушенный немецкой артиллерией в Лодзи». N10 (N159) «Санитарные поезда на станции Колюшки для погрузки раненных в боях Лодзь и Брезины». Фото N11 (N189) «Командир 4 корпуса генерал Алиев благодарит полк за блестяще выполнение задачи.
4-й батальон получил Георгиевские трубы, благодарность. Великий князь Николай Николаевич приказал командующему армии лично благодарить.»

Румынский фронт и развал армии.

Вернулся я в полк, когда после ряда боев с болгарами фронт стабилизировался по реке Сереть. Полк стоял у местечка Вамишель. 4-й корпус занимал тет-де-понт. Временно полком командовал полковник Патрикеев, вернувшийся после ранения. Адъютант полка поручик Воронец уходил в авиацию. Полковник Патрикеев назначил адъютантом полка меня. Но недолго я был адъютантом у полковника Патрикеева, о чем я очень и очень сожалею. Мне до сих пор непонятно, почему полковника Патрикеева назначили на законном основании командиром Шуйского полка, а не назначили командиром Гурийского полка, где он прослужил больше 25 лет, в котором он много раз отличился и был всеми уважаем. К нам должен был прибыть новый командир полка полк. Карпов. До прибытия полковника Карпова временно командовали полком 2 полковника Абхазского полка полк. Щербаков, а другого фамилию я забыл. Их деятельность сводилась к уговорам какого-нибудь батальона сменить батальон, находящийся на позиции, или присутствовать на митингах и возражать их требованиям. Особенно пришлось поработать в этом отношении 2-му полковнику. Часто выступать на митингах не соглашаясь с доводами солдат. Этот человек имел ясный ум, определенный взгляд и никогда не соглашался, если что шло в разрез его взглядов. На фронте полное спокойствие. Мы готовились к июльскому наступлению. Приехал новый командир полка полк. Карпов- человек очень симпатичный, по комплекции очень тучный и рыхлый, ему не командовать полком, а жить в каком-нибудь имении и разъезжать в красивой тройке. Военным делом совершенно не интересовался и мне как то сказал: «Приказы получаемые ты читай и распоряжайся, а на них делай пометку: «Читал полк. Карпов». Вскорости выяснилось, что он любил выпить и очень. Всех офицеров называл на ты, а к солдатам обращался: «Мои друзья». Служить стало труднее. Приходилось каждый день ездить за начальником дивизии генералом Курбатовым, который удивительно мог легко убедить солдат идти и сменить солдат находящихся на позиции. Солдаты называли его главноуговаривающим и действительно он пускался на разные эффекты. Помню, как солдаты на все его убеждения категорически отказались идти сменить другой батальон, находящийся на позиции. Тогда генерал Курбатов сказал, если вы не верите мне, как Русскому генералу, быстро сбросил с себя генеральский китель и сказал: перед вами стоит в рубашке русский человек с русской душой и больше не нужно было их убеждать, быстро они подхватили генерала Курбатова на руки и отнесли его в штаб полка, а сами собрались и пошли на смену. На позиции стало тревожнее: все чаще офицеры стали передавать по телефону, что на таком то участке солдаты братаются с немцами. Приходилось это передавать на батарею и батарея их обстреливала. Некоторые офицеры не могли спокойно слушать всякую галиматью, стали выступать и возражать, отчего митинги стали тревожные. Так выступление капитана Белянушкина вызвал целый взрыв негодования и раздражение солдат, и если бы ему на помощь не выступил доктор Левенштейн, имеющий способность одним взглядом прекратить шум, а затем рядом вопросов, который задавал солдатам, на которые они отвечали, оправдывал капитана Белянушкина и успокаивал толпу. Дисциплина с каждым днем падала и падала. Но обидно, разложение дисциплины шло и сверху, о чем я хочу рассказать. Был праздник 160-го пехотного Абхазского полка. На торжество были приглашены все командиры полков дивизии с их адъютантами. На праздник должен был прибыть командующий армии генерал Цуриков. У меня было много работы и потому вместо меня поехал поручик Захаров. Окончив свою работу, я лег спать довольно поздно, но командира полка и поручика Захарова все не было. Утром, когда я проснулся, увидел командира полка, лежащего недалеко от меня уже с открытыми глазами. Уже изволили проснуться? Господин полковник! Спросил я у него. Да, проснулся, Витюша. Ты со мной не поехал, а я там накуролесил, сегодня я, наверное, последний день в полку. Я назвал командующего армией провокатором и притом громко. Я так и вскочил с кровати. Да, да, ты не веришь мне, но я тебе говорю, что это так. Командующий армии тут же за столом приказал командиру корпуса генералу Алиеву назначить в Гурьевский полк другого командира полка. Не прошло и часа после моего разговора с командиром полка, как пришла делегация от солдат и просила вызвать генерала Курбатова, чтобы выяснить, почему наш командир полка назвал командующего армией провокатором. Я поехал за начальником дивизии генералом Курбатовым и когда приехали полк был в сборе. Делегаты сразу обратились к генералу Курбатову, говоря полк любит командира полка и не желает его смены. Генерал Курбатов сказал, что он и сам любит полк. Карпова, но он не в силах ничего сделать. На митинге выбрали делегацию, которая отправилась к командующему армией. Командующий армии принял делегацию и на просьбу солдат оставить им командира полка Карпова. Генерал Цуриков только мог сказать: хорошо, я оставлю его вам, но вы впоследствии об этом пожалеете. Между прочим, я встретил генерала Любимова и генерала Курбатова, которые мне подробно рассказали. Приехали мы к Абхазцам. Полк был выстроен для встречи командующего армией генерала Цурикова. Командующий армии приехал с большим красным бантом и прямо подошел к командиру полка полковнику Давыдову и спросил, почему он построил полк. Полковник Давыдов сказал, что он обязан это сделать. Генерал Цуриков приказал солдатам без всяких строев окружить его, а полковому священнику служить молебен. Когда молебен был кончен – приказал солдатам без всякого строя проходить мимо его. И когда полковник Давыдов снова построил полк. Он спросил для чего он снова построил полк. Полковник Давыдов сухо ответил: Для относа знамени, господин генерал! Тут он не возражал полковнику Давыдову. Полковник Карпов все это видел и слышал и уже здесь возмущался. Генерал Цуриков занял за столом почетное место, рядом с наи с одной стороны сел командир корпуса генерал Алиев, а по другую сторону полковник Давыдов, а потом разместились генерал Курбатов, полк. Карпов и я (генерал Любимов). Сначала шло все спокойно. Выпили по две рюмки водки. Затем генерал Цуриков стал что то говорить. Полковник Карпов неожиданно поднялся и во всеуслышание: Ты провокатор. Я и генерал Курбатов схватили его за руки и пытались посадить, но он вырвался и еще два раза сказал: Ты провокатор»Ты провокатор! Генерал Цуриков обратился к командиру корпуса генералу Алиеву и сказал: завтра в Гурийский полк назначьте нового командира полка. И так после такого скандала полк. Карпов остался на своем месте. Жизнь пошла монотонно: почти каждый день шли митинги, на которых ничего не решалось, а переливали из порожнего в пустое. Солдаты везде шлялись, устраивали стрельбу и никто не мог им запретить, пули летели во всех направлениях. Каждый день были несчастные случаи, то солдаты стреляли в цель в доннище, разорвавшейся мины и так как стреляли на близкое расстояние, то пуля отскочила назад и поранила одному – физиономию, то солдат бросил в костер неразорвавшийся снаряды и поранили осколками снаряда несколько человек. То шальная пуля кого то поранила. Каждый день шли обвинения офицеров, особенно досталось офицерам, вышедших из подпрапорщиков. Сначала офицеров защищал солдат доброволец Святкин, из бывших политических ссыльных, потом стали говорить: продался офицерам. Затем, на первое место выдвинулся латыш Зандер. Говорил косноязычно и зло возбуждая солдат против офицеров. Иногда, казалось митинги кончатся бунтом. Между прочим, подошел месяц июль. Русская армия подготовлялась к наступлению. Везде были сложены штабели различных снарядов. Уже полки заняли исходные пункты. Три дня шла артиллерийская подготовка. Наш полк должен был быть в резерве. Я за неделю говорил полк. Карпову, мы хоть и в резерве, но мы должны знать свое место. Я советовал ему выслать разведчиков, изучить скрытые подходы к позициям, укрытые места для людей, но он тянул до последней минуты и вечером построил полк и повел к штабу Имеретинского полка (157). У командира Имеретинского полка полк Рогальского* была маленькая землянка, в которой он еле поворачивался со своим адъютантом. Ты видишь я не могу принять ни одного лишнего человека. Я советую занять брошенные окопы и землянка, находящиеся между батареями. Мы так и сделали и очутились в центре наших батарей. Все недолеты и перелеты всё летело к нам. День пробыли там и не знали, как благополучно оттуда выскочили. На следующий день наступление наше отменили и мы вернулись на свое старое место. Здесь мы дожили до осени. Подошел полковой праздник. С утра праздник начался, как подобает ему быть. Полк был построен, приехал начальник дивизии генерал Курбатов, священник отслужил молебен, генерал Курбатов принял парад. Командир полка распорядился выдать солдатам вина, оркестру приказал играть целый день для солдат. Вечером был устроен ужин для господ офицеров. Приглашены были начальник дивизии генерал Курбатов, командир бригады генерал Любимов, они с собой захватили гостей французов. Командир полка приказал оркестру играть около штаба полка, хотя до этого я убеждал его оставить оркестр солдатам. Только сели за стол. Оркестр заиграл. Солдаты потянулись на музыку к штабу полка. Через некоторое время подошел ко мне мой денщик и говорит: Барин! На двери, около штаба полка собралось много солдат и бунтуют. Я сейчас же вышел и вижу картину: стоит группа разъяренных солдат и с ними разговаривает солдат Святкин. Он их убеждает: Ребята! Как вам не стыдно! Для нас оркестр играл целый день. Нам всем командир полка дал вино, а теперь вечер командир полка устраивает ужин для офицеров. Слышу возмущенные голоса солдат: Иш продался офицерам. Я вернулся в помещение на ухо сообщил генералу Курбатову. Он сейчас же собрал гостей французов и генерал Любимов вышли через задние двери и уехали на автомобиле. Командир полка вышел разговаривать с солдатами. Ужин был прерван. Оркестру я приказал идти к себе. Солдаты стали расходиться. Когда мы вернулись в помещение увидели разгром наших вещей. Оказывается несколько солдат проникли через задние двери в помещение, порезали наши чемоданы, позабрали белье, брюки, сапоги и т.д. и ушли. Я всю ночь не спал и говорил, это не солдаты! Бедная, бедная Россия! И мысли мне говорили больше в таком полку нельзя оставаться. Через 2 дня командир полка уехал в штаб дивизии. Я же занялся разборкой бумаг и неожиданно наткнулся на бумажку по которой требуют от полка трижды раненого офицера в распоряжении коменданта города Севастополя. Я единственный подходил к этим требованиям. Показал эту бумажку помощнику командира полка полковнику Топольскому и сказал ему о своем желании уехать и просил его лично поддержать мою просьбу. Он мне сказал: уезжай ты, а дня через 2 и я уеду. Когда приехал командир полка, я доложил ему об этой бумажке и просил меня откомандировать в распоряжение коменданта города Севастополя. Сначала командир полка запротестовал, но когда полк. Топильский сказал пусть Виктор едет, а послезавтра и я уеду, оставаться в полку невозможно. Тогда командир полка полк. Карпов согласился. Пусть Витя едет, а после я уеду, а ты останешься за командира полка. Я уехал, а кто из них первый уехал, я не знаю.
Конец.
Фотогалерея автора воспоминаний.

Фото N12 (N155) «Снаряды, приготовленные для наступления в июле 1917 года.» N13 (N187) «Солдаты несут генерала Курбатова в штаб полка». N14 (N189) «Латыш Зандер». N15 (N209) «Командир полка полковник Карлов, который назвал командующего армией генерала Цурикова на обеде 160 пехотного Абхазского полка 3 раза провокатором.»
Справка. Карпов Н. В. Полковник, командир полка с 29.04.1917 (? 18.03.1917 — 29.04.1917 — командир 120 пехотного Серпуховского полка). N16 (N-) «Митинг полка, говорит латыш Зандер». N17 (N — отсутствует) «Командующий армией генерал Цуриков смотрит полк.». Справка. Афанасий Андреевич Цуриков 1 (13) июня 1858 года — 23 мая 1922 года, генерал-от-кавалерии. Из дворян Орловской губерни. Орловский Бахтина кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище, Николевская Академия Генерального штаба. Лейб-гвардии уланский полк. русско-турецкая война, русско-японская война, Первая Мировая война, Георгиевский кавалер. Добровольно вступил в Красную армия (1920). N18 (N) «Матросы». N19 (N ) «Матроса уговаривают наступать».

Карта схема.

Приложения. Фото, планы, карты и схемы сражения

К сожалению, в рукописи имеются только авторские ксерокопии с плохих фотоснимков. Оригиналы нами пока не найдены. Мы, конечно, с помощью компьютерной обработки улучшили как могли, но качество желает лучшего. Если у кого имеются эти фотографии лучшего качества, убедительная просьба прислать в редакцию или хотя бы дать знать.

Знаменитые сражения в Первую Мировую войну

Гумбенненское сражение Первой Мировой. N1 (N67) «Откуда 159 пехотный Гурийский полк вступил в бой с немцами 7 августа 1914 года». N2 (N76) «Пленные немцы, взятые в Губинненском бою 7 августа 1914 года». N3 (N97) «7 офицеров убиты: капитан Малиновский, капитан Кобылинский, поручик Чикер, поручик Михайлов, поручик Пучков. Ранены тяжело: подпоручик Порчинский и поручик Мей.
Убито 8 подпрапорщиков и 1500 солдат. Живыми остались полковник Караулов и подпоручик Броновицкий». Здесь же автор планировал разместить портрет подпоручика Броновицкого (N93)
Справка*.
Малиновский Бронислав Николаевич, родился 28 декабря 1875 — скончался 07 августа 1914
Кобылинский Леонард-Никодим Феликсович, р. 31.05.1873, римско-католического исповедания, из дворян Гродненской губернии. Женат на уроженке Могилевской губернии римско-католического исповедания, Белостокское реальное училище 5 классов, Виленское пехотное юнкерское училище (выпуск 1899 в 178-й пехотный Венденский полк). С 04 марта 1905 в 159 п.п.
Чикер Михаил Яковлевич, из Гродненской губернии, сын крестьянина. Холост. Убит к югу от деревни Зоденен.
Михайлов Николай Константинович, сын майора, Минская губерния. 25 сентября 1911 переведен из 160-й пехотного Абхазского по к югу от деревни Зоденен.
Порчинский Александр Михайлович, 12 июля 1914 из Александровского Военного Училища определен из юнкеров подпоручиком в 159-й п. После ранения эвакуирован в Дивизионный лазарет 27 пехотной дивизии.
Мей Эдуард-Роберт-Артур Густавович, командующий 2-й ротой. 6 ноября 1914 года пропал без вести в бою с неприятелем.
Караулов Петр Николаевич, 26 октября 1870 — декабрь 1919 (+ Одесса). Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, 3-е военное Александровское училище. 159 п.п. С марта 1915 года командир 158-го пехотного Кутаисского полка, кавалер Ордена Святого Георгия. Гражданская война — генерал-хорунжий армии Украины.
Броновицкий Яков Адамович
* на основании данных сайта ria1914.info

N4 (N101) «Первый город. Немецкие…Ледап» (смотри карта-схема).  N5 (N84) «Немецкий шпион перед расстрелом. Лес, Воло охотничья резиденция Вильгельма. N6 (N109) Мост взорванный немцами через реку Лия».

Автор воспоминаний.
Пономарченко Виктор Иванович. Родился 2 марта 1889 г. Из мещан кубанской области. Ставропольская гимназия, Военное Александровское училище.
Гражданская война и Белое движение. В Вооруженных Силах Юга России в составе курсов пехоты. Штабс-капитан (с 7 декабря 1919). В эмиграции (по дневникам) проживал во Франции.

Указатель имен.
Зиборов Вячеслав Иванович, 17.08.1868-19.10.1917
Конусевич (Коносевич) Акил Титович, прапорщик, убит 13.12.1914, вдова Агафья Михайловна, г. Могилев
Пашута Александр Васильевич, родился 17 сентября 1867, сын священника Подольской губернии, курс Подольской духовной семинарии, Киевское военное училище, 186-й резервный Луковский п.п.
Патрикеев (Патрекеев по послужному списку) Владимир Николаевич, р. 27.05.1868, кадет. корпус, Павловское В.У., русско-японская война. Брат также в полку, Александр Николаевич (Казанское пехотное юнкерское училище).
Виноградов Михаил Николаевич, р.11.10.1868, сын статского советника Воронежской губ., Воронежский кадетский корпус, Павловское В.У., Академия Генерального штаба. Генерал-майор, Орден Святого Георгия 4 степени. Гражданская война — участник Белого движения, 1 Кубанский Ледяной поход. Командир 3-й Астраханской пехотной дивизии 2-го Кубанского казачьего корпуса генерала Улагая. Комендант Мелитополя. В эмиграции в Югославии (Катарро) до 1950, затем в Бельгии. Скончался в декабре 1960 (кладбище?).
* — дирижабль

** Великий князь Николай Николаевич, в эмиграции возглавлял РОВС, проживал на Лазурном берегу Франции. Скончался и был похоронен в крипте русской церкви в Каннах, перезахоронен в настоящее время в Москву, на Братское кладбище Первой Мировой войны.

«Союз Шоферов такси в Париже и Ницце» организует обзорные экскурсии по Лазурному берегу Франции. По желанию в программу поездки по Ривьере или Каннам можно включить посещение и русской церкви, где долгое время в эмиграции покоился Главнокомандующий Русской армии Великий князь Николай Николаевич.